Визит

Раздался шум будильника из телефона, и я неохотно открыл глаза. Резкая головная боль отдавала в правом полушарии так, словно изнутри интенсивно сверлили дрелью. Я сразу же схватил мобильник и провел пальцем по сенсору, чтобы вырубить его. На тумбочке традиционно лежала опустошенная бутылка пива “Ragnar“, а на полу валялись бутылки из-под водки, коньяка, виски и недопитая бутылка самодельной чачи с персиковым запахом. Я, тяжело дыша, уставился в потолок.„Видимо, стоит реже завершать рабочие недели вот так”, — улыбнувшись, подумал я про себя. В телефоне уведомление о двух сообщениях в мессенджере. Первое я даже не стал просматривать, машинально пропустив, — начальник часто просил помочь с разгрузкой товаров в баре по выходным, — а вот второе от друга, которое было в привычном дружелюбно-лаконичном стиле, сразу привлекло мое внимание, отчего утренняя сонливость моментально улетучилась:

“Отар, брат, здорово, как живешь? В общем, я сегодня вечером заеду к тебе в гости, где-то часов в семь, — вчерашним утром вот прилетел, — и пообщаемся о том о сем, как мы делали с тобой в старые времена. Ева с детьми не придет. Очень хочу увидеться с тобой”.

Хоть и эта внезапная новость меня обрадовала, я вместе с тем задался вопросом, почему Давид решил вернуться из Германии именно сейчас, спустя 12 лет. Странно. Либо, наконец, семьянин выкроил время, либо что-то случилось, решил я. В последнее время наше общение почти сошло на нет, хоть и мы поначалу активно пользовались всеми возможностями информационного века, включая видеосвязь, но с тех пор утекло немало воды, и частота между сообщениями порой могла составлять по полгода.

Одевшись и приведя себя в нормальный вид, я убрал беспорядок и вышел на улицу. Небо было приятного темно-синего оттенка, без единого облачка, и солнце пока не испепеляло лучами. Привычные однотонные здания соседствуют здесь с выбивающимися из общего антуража стильными новостройками и неоновыми вывесками, рекламными баннерами на грузинском языке, которые являются частой атрибутикой различных магазинов, лавок, аптек и "плейрумов" — современных вариантов тех самых классических интернет-кафе, вымерших, как ни странно, примерно в конце нулевых. Теперь их заменили немногочисленные ухоженные заведения с иной обстановкой, где можно было вдоволь наиграться на игровых приставках и мощных компьютерах. Довольно уютная, пусть и обыденная, картина.

Головная боль все ещё не уходила, а чуть позже я почувствовал урчание в животе: надо подкрепиться. Я перешел через дорогу и, как обычно, подошел к пекарне Гурама — коренастого мужчины с живыми глазами и уже седеющими волосами. У него любая еда была добротной, особенно вкусным был имеретинский хачапури, однако наутро можно вполне ограничиться пирожком.

— Привет, Гурам, мне как обычно, — протягиваю я деньги.

— Ты как раз вовремя, — улыбнулся Гурам и отошел; вернувшись с тарелкой, он разложил теплые пирожки на витрину, один завернул в пакет с салфеткой и отдал мне.

— Приятного аппетита.

— Спасибо, брат.

Я взял его и стал охотно есть, возвращая ясность ума.

— Что, опять пил весь вчерашний день, да? — ухмыляясь, спросил Гурам.

Чуть не подавившись, я с трудом сдержал смех.

— Да-да...

— Эх, Отар, Отар, а ведь ещё такой молодой парень… — ответил он с явным оттенком иронии, подняв указательный палец вверх.

Я улыбнулся в ответ. Гурам действительно славный мужик.

— А, да, — обратился я перед уходом, — к вечеру мне нужны пять больших имеретинских. Сделаешь?

— Никаких проблем.

Покончив с трапезой и попрощавшись с Гурамом, я остановил мартрушку, чтобы доехать до метро. Удивительно, но в этот раз она не была забита до отказа людьми, как это обычно бывает ранним утром, и я смог найти свободное место в самом конце. Я воткнул наушники в уши и включил лоу-фай — мирная музыка в самый раз под утро.

Водитель доехал минут за десять, и я устремился в подземку, ведущую к метро. В целом этот район похож на мой, однако тут много супермаркетов, кафе, рестораны и даже большой базар, в котором, помимо лавочников, куча магазинов. Понятное дело, это место куда более людное. В подземке, так же наполненной различными магазинами, как и всегда, сидят музыканты, одетые зачастую в довольно колоритной и разношерстной "секонд-хенд" одежде (когда-то, много лет назад, я и сам этим промышлял), а у входа в метро — многочисленные цыганки, пытающиеся продать третьесортную одежду, и пожилые дядьки, продающие советские монеты, потрепанные временем книги, DVD-диски и прочее старье.

После десяти остановок я уже был в центре и, наконец, оказался около бара. Рядом со входом стоит открытый грузовик, полный ящиков алкоголя. Я вошел внутрь. Наш бар внешне во многом напоминал типичное заведение нулевых — небольшая комната, потрепанные деревянные столы и стулья, темные стены, но все было опрятно, просто без налета новизны. Отчасти это обусловлено тем, что Тамаз, начальник, человек консервативный и прямолинейный, поэтому не любил все усложнять и был за минимализм. Даже название было простым — “Трактир барда". Своё имя бар получил из-за висевшей на стене старой советской 12-струнной электрогитары “ORFEUS Рожен” причудливого вида. По слухам, гитара принадлежала погибшему в результате несчастного случая брату Тамаза, однако он сам не хотел говорить об этом, даже когда был вусмерть пьян, и я его никогда не донимал вопросами, как и он меня, когда я устроился к нему несколько лет назад. Впрочем, бару все это нисколько не вредило, а скорее наоборот, придавало определенный шарм. К тому же, как и в самом центре Тбилиси, коллектив был разнообразен: в будние дни здесь может быть практически кто угодно — начиная от обычного рабочего и заканчивая неформального вида панком, и каждый здесь мог найти друг с другом общий язык и иметь за своими плечами уникальную историю. Периодические звуки чоканья стаканов, непринужденные разговоры, изредка доносящийся смех с разных столов… часто создавалось впечатление, что тут совершенно независимый, изолированный от всего остального, мир.

Ника, мой коллега с дневной смены, худощавый парень лет двадцати с короткими темными волосами, вытирает, как всегда, барную стойку. У него почему-то иногда подергивается левое веко. Хоть и устроился год назад, на удивление довольно быстро схватывает — хорошая черта. Иногда, правда, чересчур болтлив, но это мелочи, парень славный. Я поприветствовал его и сразу же подошел, он, заметив меня, оживился и крепко пожал мне руку.

— Ну, привет, привет, Отар! Ну что, как ты? Как самочувствие? Неважно выглядишь, — протараторил Ника.

— Да я в поряд-...

— Точно? Ты выглядишь измотанным, помятым каким-то. С режимом проблемы? Я вот каждый день засыпаю в 11 часов вечера, и это мне очень помогает. А ещё я...

— Все нормально, — остановил я его жестом. — Тамаз у себя?

После небольшой паузы Ника сказал, указав на дверь позади меня:

— Да, он ждет тебя.

— Хорошо, я сейчас, — я похлопал его по плечу и вошел в офис.

Настенный плазменный телевизор в комнате вещает различные новости, прерываясь тривиальной рекламой. Тамаз не обращает на него никакого внимания, вероятно, для него это просто белый шум, вместе с которым ему комфортнее работать, вряд ли он когда-нибудь всерьез смотрел телевизор. Сам же Тамаз сидит за рабочим столом в очках, перебирает бумаги и, наверное, считает доходы и расходы за последний месяц — делает все то, что ещё со школьных времен находилось за гранью моего понимания. На столе красуется приятная глазу герань в горшке, которая заметно выделяется среди неприметного офисного окружения. Едва завидев меня, он улыбнулся, опустил звук телевизора пультом, снял очки и подошел ко мне, крепко обнимая.

— Отар, дорогой, здравствуй! Как ты после вчерашнего? Оклемался? — оглядел он меня с головы до ног, держа за плечи.

Тамаз был лысым мужчиной за пятьдесят, среднего роста, грузного телосложения и с очень длинными усами, неизменно одетый в белую сорочку с галстуком и джинсы. Его огромный нос придавал ему воистину орлиный профиль, а энергичные зеленые глаза характеризовывали как нетипично бодрого человека для своего возраста.

— Кажется, живой, — заговорил я рассеянно. — А вы как, в норме?

Он укоризненно на меня посмотрел:

— Отар, ладно, ну! Ты почти пять лет у меня работаешь и до сих пор обращаешься ко мне на “вы”. Обижаешь! Я как? У меня, если честно, страшное похмелье, — по нему вообще не скажешь, — та бутылка водки была совершенно лишней, да и твоя хваленая чача, если честно, тоже не особо пошла.

— По-моему, — неожиданно меня осенило, — мы даже взяли из бара вторую бутылку водки, она, закрытая, так и осталась на моем компьютерном столе.

— Серьезно? — его глаза расширились.

— Да. Видимо, силенок на нее не осталось.

Мы какое-то время друг на друга уставились, а потом начали хохотать, словно умалишенные.

— Поверить не могу, — говорит Тамаз, переводя дух уже в кресле, — только мы так можем. Ты, кстати, снова уснул сном мертвеца, я уже тихо ушел, заперев входную дверь, и доехал до дома на машине. У тебя точно силенок не хватило, хе-хе! — он подмигнул мне.

— Послушайте, дядь Тамаз, у меня есть просьба… — начал я.

— “Послушай, Тамаз, у меня есть просьба”, — поправил он меня, широко улыбнувшись.

— Послушай, Тамаз, — он удовлетворительно кивнул, — ко мне сегодня к семи часам приезжает старый друг, могу я выйти пораньше, где-то, скажем, в пол шестого? Мне просто ещё надо успеть стол накрыть.

— Конечно, Отар, вообще нет проблем! Если что, мы с Никой уже потом сами управимся. Может, для такого дела тебе старый коньяк из коллекции отдать? — он, встав с кресла, достал старый армянский коньяк из шкафа. — Как-никак лучшего друга встречаешь.

— Нет-нет-нет, я все куплю, плюс у меня водка же осталась, — начал я его отговаривать, ибо мне уже было чересчур неловко. Щедрость и добродушие — лучшие качества Тамаза, но мне казалось, что я такого просто не заслуживаю.

— Уверен? — он крутил бутылку, осматривая ее, а затем строго на меня посмотрел: — Откажешься — уволю, — я на секунду подумал, что он серьезно, но моментально вспомнил, что театральщина и постоянные шуточки были фишками Тамаза, поэтому отреагировал сооветствующе.

— А вдруг у меня силенок не хватит?

— Ха-ха-ха, ну ладно, как знаешь, дело твое, не ко мне же друг приезжает, — Тамаз положил коньяк обратно и запер шкаф.

Он подошел ко мне и снова приложил руку к моему плечу.

— Ну что, сынок, за работу?

— За работу.

Мы проработали втроем до самого вечера и изредка обменивались шутками, что делало процесс более релаксирующим, особенно когда я вновь включил плеер. Тамаз отошел в офис, я и Ника молча стоим у входа, смотря на залитые неоном улицы ночного города и огни фуникулера вдалеке на горе. Когда закончился очередной трек, я вынул наушники и готовился уйти.

— Уходишь уже? — прервал молчание Ника.

— Да, нужно успеть накрыть стол.

— Желаю приятно провести время, — он на секунду посмотрел в сторону. — Послушай, — начал Ника, но прервался.

— Что такое? — я начал внимательно осматривать его лицо, подойдя ближе. Левое веко опять подергивается. — Так, давай колись.

— Я… — он запнулся, но потом вздохнул и сказал: — Я просто устал, брат. Ты и наш начальник, вся эта работа в баре… Мне хоть немного стало спокойнее за последний год. Вы вправду классные ребята… — он немного помолчал. — Так вот, у меня есть девушка, Диана, теперь живем вместе, снимая квартиру, но не всегда получается распределить расходы, часто ссоримся, этому всему нет конца. Говорит, что устала от всего этого, а я прошу ее подождать, обещаю, что все изменится. Даже страшно становится, когда долго думаешьоб этом, как будто ничего не понимаю.

Его откровение меня поразило, раньше он никогда не распространялся о подробностях своей жизни и всегда казался несгибаемым оптимистом. Я долго молчал и в итоге заговорил:

— А ты не ходил к психо-… — я понял, что осекся, и легонько усмехулся. — Забудь, что я сказал. Давай присядем, — я указал на скамейку рядом с баром.

— Слушай, — продолжил я, тщательно подбирая слова, — я не всезнающий мудрец, не глубокий старец и я тебе не раскрою внеземной тайны, шаблонные утешения по типу "все будет ништяк, перетерпи" так же не к месту. Жизнь время от времени напоминает бросок игральных костей: никогда не знаешь, какое число тебе выпадет. Ты можешь постоянно планировать, думать, но против природы игральных костей, против их непостоянства ты не пойдешь, если ты понимаешь, что я имею в виду. Уделяй время себе, попробуй… я не знаю… найти хобби, чтобы вконец не двинуться крышей в тяжелые моменты. Я, если становится совсем все дурно, начинаю читать, очень много читать. Отдушина, да. А насчет совместной жизни с половинкой… разговаривай. Просто разговаривай с ней как можно больше, будь внимательным, чутким, и тогда взаимоотношения не будут похожи на многолетнюю холодную войну. Понимаешь? — я смотрел ему прямо в глаза.

— Я… я понял, я обязательно подумаю над твоими словами, — он улыбнулся. — Удивительный ты все-таки человек, Отар. Послушай, если на днях освободишься, придешь к нам поужинать? Я очень много рассказывал Диане о тебе, она бы хотела познакомиться. Ты не против?

— Конечно не против, приятель, — сразу согласился я, ибо мне действительно хотелось помочь Нике. Затем я вытащил телефон и взглянул на время. — Я был бы рад задержаться, но извини меня, надо идти. Бывай, брат.

— Бывай. До встречи.

Мы обменялись рукопожатием, и я пошел в сторону метро.

Легкий вечерний ветер по дороге приятно развевал волосы, пока я возвращался на район. Первым делом я направился в ближайший магазин. Взяв две больших бутылки “Рагнара”, я тактично проигнорировал “L;wenbr;u”, который всегда очень нравился Давиду, так как был уверен, что он пробовал оригинал, и не раз. Дорогая водка уже есть, поэтому можно отчаливать. После я пошел к Гураму, он сразу заметил меня издалека, махнув рукой:

— Как раз вовремя, — произнес он своим привычным сдержанным тоном и сразу же вручил мне два пакета, в которых были аккуратно разложены хачапури.

— Всегда выручаешь, — я дал ему купюру и попрощался.

Дома я снял рабочую одежду, надев любимую футболку с рисованным Буддой, которую я очень давно купил на рынке у одного чудаковатого на вид деда, вытер пот со лба и только тогда почувствовал, что ныли руки — переутомился. Так, думал я, самое время заняться делом. Я заглянул в гостиную, достал узорчатый линолеум, накрыл им стол, а потом разложил тарелки с хачапури, бокалы, алкоголь и принялся на кухне жарить картошку и свинину, которая вытащил из морозильника. Лишь шипение масла на сковороде да монотонное тиканье допотопных настенных часов, доставшихся от покойного деда, нарушали тишину.

Вдруг раздался дверной звонок, я посмотрел на часы — ровно семь. Дотошная пунктуальность всегда была одной из черт Давида. Я открыл дверь и увидел перед собой двухметрового гиганта с атлетичной комплекцией, явно в самом расцвете сил. У него были хищные карие глаза, зачесанные вбок каштановые волосы, аккуратная борода, сорочка с подтяжкой, а засученные рукава обнажали крайне волосатые руки. Он, с сигарой во рту, широко улыбался. Мы крепко обнялись. Я чертовски рад его видеть.

— Здорово, Отар! Давно не виделись, брат, сколько ж, мать его, лет! — сказал Давид густым баритоном.

— А я тебя даже не сразу узнал, здоровяк.

— Да ты тоже изменился, — оглядел он меня. — Длинноволосый симпотяга, да ещё и на районного работягу похож, который каждый день вкалывает, чисто свой пацан. Хотя со школы так и остался тощим, — Давид от души засмеялся, похлопав меня по спине, довольно болезненно. — Футболка тебе идет.

— Спасибо, спасибо… — потупил я глаза. — А где, кстати, твои? Ты писал, что они не придут.

— Жена и дети? Они, слушай, все простудились сильно и не смогли приехать, но попросили передать тебе привет!

Когда Давид это сказал, я в этот раз отчетливо почувствовал запах одеколона, исходящий из его рта. Перебил запах выпивки? Да и голос сейчас какой-то нервный. Странно, Давид никогда не пил перед встречами. Хотя виду не подает, держится.

— Хорошо, желаю им здоровья, нехорошо вышло, конечно, — сказал я, не выказав смущения. — Давай, проходи, не стой.

Мы пришли на кухню, и Давид бросил взгляд на бутылки, которые я забыл выбросить утром, потом повернулся обратно ко мне:

— Слушай, Ото, у тебя, случайно, пепельницы не будет?

— Будет. Я не курю уже лет пять, после того как начал работать, но где-то завалялась, сейчас найду. Ты распологайся в гостиной, мне ещё за картошкой и мясом надо следить.

— Охо-хо, “Рагнар”, сто лет не пил! Ещё и еда родная. А картошка не получится как в прошлый раз, поваренок?

— Как в прошлый раз? — отозвался я из кухни.

— Ты чего, уже забыл? Это было тогда, когда я тебя уговаривал на ночевку пойти. Не помню, как того пацана с хатой звали… Сандро, кажется… Не важно. Тогда с нами наша одноклассница, Яна, была, очень тебе нравилась. И, короче, ты вдруг выпил много кахетинского вина — впервые тебя таким видел — и сказал, что пожаришь картошку вместо дамы, обещал, что все сделаешь, а потом, видим, все превратил в сплошной уголь.

— Ну ты и древнюю историю вспомнил, приятель, я после этого случая, по-моему, больше года вообще ничего не пил — настолько было стыдно, — ответил я со смехом, параллельно раскладывая тарелки с едой. — Погоди, сейчас аджику и пепельницу принесу, и будешь дегустировать.

Я принес банку со свежей аджикой и старую металлическую пепельницу, запрятанную глубоко в шкафу.

— Спасибо, брат, — ткнул Давид сигару в пепельницу, а затем достал из кармана портсигар: — Кубинские, очень качественные. Не хочешь попробовать?

— Может, потом, — ответил я задумчиво. — Посмотрим.

— Ладно, оставлю их на столе. Сейчас заценим твою стряпню, — он макнул картошку в аджику и начал ее жевать, поначалу скорчив гримасу, а потом утвердительно кивать.

— Ну что, Дато, уголь?

— Да нет, — Давид начал смеяться. — С непривычки чуть не сжег все во рту, но сама картошка отличная прям, ты молодец, реально. Когда успел научиться-то так?

— Как-то сам научился по "Ютубу", когда съехал, мама тоже немного помогла.

— Ты с родителями вообще часто общаешься, Ото?

— Да так, время от времени, — бросил я вскользь, ибо не очень-то и хотелось об этом говорить, в трезвом состоянии уж точно.

Давид, судя по всему, это понял, пронизывая своими кошачьими глазами, и сменил тему:

— Где работаешь, кстати? Ты ж сказал, что перестал курить на работе.

— Барменом, уже пять лет, — налил я себе бокал с "Рагнаром".

Он посмотрел на меня искоса и сказал:

— Интересно… и как, бабок хватает?

— Не жалуюсь, живу спокойно, — пожал я плечами. — Да и чего мы обо мне сейчас? Расскажи, как там в твоей Германии, герр Ломидзе, как твой автомобильный бизнес продвигается, все такое. Ты, конечно, по своему"Скайпу" там что-то рассказывал, но всего не упомнить.

— О-о-о, — загорелся Давид, — с бизнесом все просто идеально. Его же ещё отец начинал, а я в итоге все расширил, теперь руковожу целым автосалоном, — гордо произнес он. — У меня лучшие менеджеры по продажам, маркетологи, бухгалтеры, ну, ты понимаешь. Чтобы нанять надежных специалистов, нужно в людях разбираться, и в этом деле мне повезло. А про Германию и Европу… Помнишь, из-за чего я вообще уехал много лет назад?

— Да, Дато, отлично помню, — кивнул я. — Твоим родителям пришлось уехать на заработки за границу, твой отец здесь в последний год даже таксистом, помню, работал, потому что компания развалилась, а в Германии начал машины перепродавать, и вы первое время просто выживали в отелях для беженцев.

— Выбора не было, Ото, правда пришлось уехать, — Давид сжал губы и сделал большой глоток пива, и на мгновение мне показалось, что в его глазах мелькнула тень сожаления. — Знаешь, брат, в Европе, как ни крути, ты чужой, мигрант — просто ничто. Я гнил на самых разных работах: таскал груз, был уборщиком, даже туалеты чистил, ещё и этот немецкий поначалу было тяжело выучить. Думал только, как выжить, было правда тяжко. И люди, они… другие, что ли, более холодные, с совершенно разными причудами, особенно когда я вспоминаю, что, кроме самих немцев, там полно мигрантов с других стран, и ты, растерянный, ходишь, ничегошеньки не понимаешь. Зато, — он улыбается, зажигая новую сигару, — теперь это в прошлом, и я руковожу подчиненными, теперь я притягиваю этих пиавок, которые хотят присосаться ко мне. Запомни одно, Ото: ни на кого за границей не надейся, ни на кого, только на свою голову, всем плевать!

— “Сначала посмакуй горечь, затем сладость, если ищешь знаний вкус”, — процитировал я.

— В точку, брат.

Мы чокнулись бокалами.

— Ну, а как в целом поживают Ева и твои дочки? Если не учитывать того, что они заболели, конечно.

— Ой, — махнул Давид рукой, — Ева делает то же, что и остальные женщины, — пилит мозги, высасывает всё хорошее настроение и интересуется только дребеденью: мода, косметика и покупки в магазинах — все! Хотя настоящая красавица, тут с этим не поспоришь, в молодости, когда я познакомился с ней уже в Германии, она была даже ещё лучше, а сейчас вся помятая, уставшая, ворчливая, — Давид отвел взгляд и снова сделал глоток. — У дочек все неплохо. Младшей, Нине, скоро двенадцать, очень любит рисовать, старается, даже заняла второе место на школьном конкурсе одном. Старшая, Мария, которой уже четырнадцать, очень капризная, думает, как и все дети, что все знает и понимает лучше нас, учиться просто ненавидит, ее ничего не интересует, мать пытается утихомирить, но все без толку.

Я слегка приподнял бровь. Пока Давид суетливо говорил и активно жестикулировал, я поймал себя на мысли, что он несколько переменился. Я пока не уверен точно, что с ним произошло, но в нем чувствовалась некая… оторванность от всего остального мира. Он как будто полностью уверен в тех вещах, о которых говорит, и это меня насторожило. Молодой Давид, тот самый двадцатилетний юноша, хоть и был уже тогда человеком с непомерными амбициями, но в его глазах был виден пыл, страсть, огонь, он постоянно жаждал новых знаний, был вдумчивым собеседником. Хотя я не могу сказать, что он растерял ум, иначе бы не достиг своего текущего положения, и пока это меня успокаивало.

— Рисование — это прекрасно, Дато, пойди дочке навстречу, — сказал я растерянно. — А со старшей постарайся поговорить спокойно, не дави… А соскучился по родине, Дато? — решил почему-то я спросить его об этом.

— Не знаю. Тут все теперь другое. Но когда я хожу по Тбилиси, постоянно чувство...

—… что, хоть и все другое, но при этом по-прежнему до боли знакомое, — продолжил я за него. — Я угадал?

— Да, Ото, — ответил он несколько удивленно. — Да, это я и чувствую.

Давид зажег очередную сигару, и в комнате повис ароматный табачный запах с небольшим оттенком корицы.

— Помню, Дато, как после уроков мы постоянно ходили в интернет-кафе. 1 лари — 1 час, — я засмеялся. — В “Counter” с уличными пацанами играли, — я почувствовал, что пиво делало меня все более и более развязным, и у меня начал заплетаться язык.

— О-о-о, Ото, помню, помню, весело было, мы даже сбегали с последнего урока, чтобы зайти в какое-нибудь районное кафе — их до фига было.

— Сейчас все закрыто, есть новые"плейрумы", но это уже немного не то. Я даже помню, что под моей квартирой было такое место, парни там тоже в основном “Counter” и играли по лану. Компы очень старые были, мониторы были пузатыми, старые клавиатуры и мышки "Genius", на которых были бесконечные отпечатки пальцев от предыдущих клиентов. Кажется, до этого места тут был бар, в котором пиво разливали где-то в девяностых, жаль, не успел застать.

— Реально, что ли?

— Ну, не помнишь огромную вывеску на грузинском "Разливное пиво", Дато? Она над входом до сих пор.

— А-а-а, да, да, да, видел. Не знал, что и там раньше играли, мы же в основном на районе, где была школа, искали эти места, — Давид уже начал осушать бутылку водки, наливая себе по рюмке. — Слушай, Ото, я тут вспомнил историю, когда после очередного такого похода нас чуть не избили.

— Ха-ха, то ещё приключение, такое не забудешь, — допил я последний бокал "Рагнара". — В тот день меня сильно температурило, и в школу я не смог пойти, а днем ты звонишь мне и говоришь "Брат, пойдем играть, у меня 5 лари есть". Ну, мы, конечно, там классно сыграли против пацанов, они с цепи сорвались.

— Сто процентов, верзилы были пьяные, — поднял Давид указательный палец. — Они особенно на тебя взъелись, ты в тот день был в ударе.

— А как мы в итоге выкрутились — чистой воды везение.

— Ну, когда нас толпа окружила в помещении, одного, помню, я ударил в пах, другого ты резко ударил по улицу, а они же пьяные были, не сразу среагировали, и мы в итоге резко побежали ко входу. Так бежал и перескакивал через заборы я впервые.

— Точно, — улыбнулся я и осушил рюмку водки за раз. — Весело жили, однако.

Мы долгое время молчали и не нарушали тишину. Давид курил сигару, уставившись в одну точку, и я, периодически поглядывая на него, не мог понять, о чем он думает в данный момент, лицо его не выражало эмоций. Я же выпивал водку и ударился в воспоминания, и в голове всплывали бесчисленные приключения с Давидом, разговоры по телефону, прогулки по районам, когда ещё интернет-кафе было так же много, как грибов после дождя, а сами районы были куда более серыми и потрепанными, в парках и скверах были ржавые качели, и в них находились другие люди с другими историями — многое изменилось кардинально, время вспять не обратить. Хотел ли я вернуться назад или нет, теперь вопрос сложный, но на секунду фантомы из дней минувших ожили в моих глазах (может, это последствия выпивки), и я испытал небольшой покой.

— Ото, — неожиданно громко заговорил Давид, глядя на меня расширенными глазами, — а где Вика, кстати?

— Вика?

Улыбка медленно сползла с моего лица, и я отложил рюмку.

— Ну да, та девушка, про которую ты рассказывал по "Скайпу", она даже появлялась рядом с тобой несколько раз.

— Ушла, — сухо ответил я.

— Ушла? Как ушла?

Я поглядел на портсигар и затем вытащил сигару, Давид подал мне зажигалку. Я сделал затяжку, случайно вдохнув весь дым, и начал кашлять, но позже начал аккуратно выдыхать и смаковать коричный аромат. С огромной неохотой я, наконец, начал говорить:

— В последний год у нас было очень много разногласий — начиная от бытовых и заканчивая различиями в мировоззрениях. Она говорила, что я прожигаю жизнь впустую и не использую свой потенциал полностью, живу как ненормальный, не как все. Вообще говоря, мне поначалу казалось, что мы отлично подходили друг другу, у нас было немало общего, но потом я понял, что она слишком сильно любила смотреть вперед — карьеристка, короче, — а мне это вообще было не нужно, особенно в то время, но она никак не успокаивалась. В итоге, когда я однажды зашел в квартиру, ее вещей уже не было, а на столе была лишь записка, где, помимо извинений, было написано, что полюбила другого. Вот так вот бесмушно и резко. Уж не знаю, что это за тип, но где-то слышал, что при деньгах, солидный такой мужик.

— А что было потом, Ото?

— Потом, — я сделал затяжку, — я начал очень много курить и уходить в длительные запои, доводя себя до беспамятства. Смутно помню эти времена. Как-то раз, шатаясь по центру города со страшной головной болью, я заметил объявление со свободной вакансией бармена, с тех пор я взялся за голову, перестал курить и уже лет пять так живу, все стабильно и спокойно.

Давид минуту помолчал и, наконец, сухо сказал:

— А я ее могу понять.

— Что ты имеешь в виду?

Я положил сигару в пепельницу и начал смотреть ему в глаза.

— Ну, сам посмотри, брат: тебе уже тридцатник, взрослый мужик, а до сих пор занят непонятно чем, пьешь без конца (я ещё на кухне заметил бутылки) и о будущем, по ходу, вообще не думаешь.

— А что, по-твоему, у каждого мужчины должно быть огромное состояние?

Давид посмотрел на меня так, словно я ребенок, познающий какой-то базовый порядок вещей.

— Конечно, Ото! Доход нужен любому мужчине. Ты можешь себе многое позволить и достойно жить, обрести покой и обеспечивать родных.

— Достойная жизнь и покой — довольно расплывчатые понятия, брат.

— А я говорю об этом не понаслышке.

— Это лишь твоя перспектива, Дато. Я, конечно, понимаю, что тебе через многое пришлось пойти, пока ты вкалывал там, в Германии, но мне и барменом быть нормально.

— А до каких пор ты так будешь сидеть и прожигать дни, без конца бухать? Бар же не не будет вечно.

— Нет смысла гадать, поживем — увидим, — спокойно ответил я и хлебнул очередную рюмку.

— Какой ты гений, Ото. То есть просто сидеть и жить вслепую. Наивный ты какой.

— А зачем что-то планировать и мучиться? Все равно нет никаких гарантий, что все будет как в сказке, многие твои планы могут с легкостью накрыться медным тазом, пока ты живешь в собственном мирке. Мне и так хорошо. Гораздо легче жить без больших ожиданий.

— Планируешь ты или нет, гарантий не будет в любом случае, брат, мы живем с постоянными рисками.

— Может быть, и так, но это моя перспектива, — улыбнулся я.

— Были бы у тебя сейчас дети и любимая женщина — жил бы ты спокойно.

— Дети? Это огромные риски, и мне не хочется, чтобы отпрыск, которого я по своему решению впустил в мир, потом меня возненавидел, а такое очень легко допустить по неосторожности. Одно слово, один строгий взгляд — многое способно повлиять на ребенка. А из меня никудышный отец. А жена… невозможно читать мысли, и порой даже тот, кого ты знал большую часть своей жизни, может открыть неожиданные грани своей души. Зачем мне это всё?

— Ото, я же сказал, вся жизнь — это постоянные риски, и твой пессимизм вреден для здоровья, ты не можешь знать, как все будет.

— Я все равно не согласен с тобой, что мужчине обязательно нужно быть с семьёй, можно даже просто заняться карьерой, как ты это сделал, а можно и не заниматься — делай как хочешь.

— Нет, Ото, семья нужна мужчине для ориентира, опоры, тыла. У тебя я никакого тыла не вижу.

— Опять какие-то навязанные догмы. Все относительно, как и твое понятие тыла. И кто тебе, на фиг, сказал, что это все обязательно — семья и куча бабок? Отец? А то такое ощущение, — начал я тыкать на Давида пальцем, — что ты мне что-то по бумажке втираешь.

— Не впутывай моего отца! — вскрикнул Давид и ударил кулаком по столу. — Если бы не он, я бы не вырос человеком, и я его уважаю за все, что он дал и чему научил.

— Сам-то веришь в то, о чем говоришь, Дато?

Потом он открыл рот, будто бы собираясь мне что-то сказать, затем отвел свой взгляд и продолжал сжимать кулаки. Его лицо выражало смесь гнева и озадаченности, брови нахмурены. Давид снова посмотрел на меня и сказал, махнув рукой:

— Ладно, черт с тобой, до твоей упрямой башки все равно ничего не доходит. Вот ещё что хочу спросить: с Викой ты говорил и пытался ее как-нибудь удержать?

— Говорил, но это мало помогало, мы просто не сошлись характерами, и она ушла. Вот и все.

— А мог побороться ради нее, хотя бы попытаться поменяться.

— Я вокруг себя никого не держу, Дато. Захотела уйти — ее решение.

— А может, Отар, ты просто эгоист, который думаешь только о себе?

— О чем ты?

— Ну, смотри: ты боишься, ведь за столько лет ты и другую бабу не нашел, боишься, что она от тебя тоже уйдет. Ты можешь себе лапшу на уши вешать, пить и думать, что все в шоколаде, но я не думаю, что это так.

Я долго смотрел ему в глаза, не находя слов. Проницательность за все эти годы у него не ушла, и в его словах звучало рациональное зерно. Может, я действительно боюсь и обманываю самого себя все эти годы? Черт его знает.

Через какое-то время Давид ухватился за голову и, видимо, ему было совсем плохо. Его глаза совершенно ничего не выражали, и он что-то бессвязно бормотал, а меня, как обычно, начало предательски клонить в сон. Давид неожиданно схватил меня за рубашку и начал говорить сдержанным и отстраненным тоном:

— Слушай, — он тяжело дышал, — на самом деле… я… обманул тебя. Ева и дочки не заболели. Я убежал от них. Вот так просто взял и убежал. А знаешь, почему я так сделал? Хочу просто вырваться из тисков этой жизни. Все эти постоянные работы с бумажками в офисах, скандалы с женой по ночам — все труднее это выносить. Ты знаешь, сколько у меня любовниц сейчас? Три, — он начал показывать пальцами, не сводя холодный взгляд, — три. Я тебе никогда не об этом говорил, но отец заставил меня взять себе этот чертов бизнес, понимаешь? Он всегда был строгим и заставлял меня очень много работать и говорил, что у него на меня большие надежды и планы, я его слушал, по-другому не мог, он постоянно угрожал, что выгонит меня из дома, если я не оправдаюсь. И в Германии мне пришлось продолжить его автомобильное дело, все сделать по его правилам, хотя я не хотел этого, — тон Давида резко повысился, а затем он продолжил спокойно: — Мне иногда кажется, что я попугай в клетке — здоровой клетке, базара нет, жердочки золотистые, но выбраться я не могу. Ничего не оставалось, кроме как обмануть семью, что уезжаю по делам, и хотя бы приехать сюда, забыться.

Он медленно отпустил рубашку и отвел взгляд, по его щеке потекла слеза. Я впервые видел его таким — растерянным, уязвимым, и внутри здоровяка оказался сомневающийся в себе маленький ребенок. Мы все, правда, немного дети, вопрос в том, кому хватает мужества признаться себе в этом. Давид признался, хотя я прекрасно понимаю, что, будучи трезвым, он бы никогда в жизни этого не рассказал. Мои глаза начали смыкаться все сильнее, и я потерял сознание.

Я проснулся на гостиничном диване из-за проступивших солнечных лучей, и, конечно же, грянула головная боль. Я пытался вспомнить, как уснул, но эти попытки были тщетными. Повернув голову, я увидел Давида, который поправлял галстук, стол был полностью чист, лежала только недопитая бутылка водки. Он заметил, что я проснулся, и подошел ко мне, смотря внимательно:

— Живой, Ото?

— Живой, живой...

В голове моей потихоньку начала восстанавливаться хронология ночных событий, и навалились приступ уныния и неловкость одновременно. В строгом, на первый взгляд, взгляде Давида ощущалась смущенность и скованность.

— Послушай, Отар, мне позвонили из Германии по срочному делу, поэтому завтра же придется улетать.

Я однозначно не мог понять, была ли это правда, и даже не знал, помнил ли Давид то, что случилось.

— Конечно, дай оденусь и проведу тебя до двери, — вяло буркнул я.

Пока Давид направился к выходу, я приоделся, а потом открыл ему дверь. Мы долго молчали и стояли в задумчивости, и я решил прервать это первым:

— Ну, ладно, удачи тебе, Дато, и спасибо, что зашел, — с небольшим усилием я натянул на себя улыбку.

— И тебе спасибо, Ото, очень рад был повидаться. Может, ещё увидимся, — мы сухо пожали друг другу руки, Давид похлопал меня по плечу и развернулся, я помахал ему вслед.

Я закрыл дверь и достал из маленькой комнатушки свою старую гитару, которая была покрыта толстенным слоем пыли и всем своим видом давала понять, что давно не использовалась по прямому назначению. Я почистил ее, проверил звучание. Струны уже никуда не годились, но было терпимо. Взял со стола ту самую бутылку водки, и что-то меня остановило. Нет, так не пойдет. Срочно нужно кому-то составить компанию. В голове проносился хаотичный поток мыслей, крайне скоротечных и разнообразных, словно разум был сплетением дорог с машинами, проезжавшими на сумасшедшей скорости, но при этом впервые за долгое время было сильное и жгучее чувство бездонной пустоты. Я думал обо всем — и о ночном разговоре с Давидом, и о Вике, и о своих решениях, которые успел принять к своему третьему десятку. А может, пойти к Нике? Да, почему бы и нет, ведь он неоднократно меня приглашал в гости, а я почему-то постоянно отнекивался. Сделаю сюрприз. Надеюсь, он не будет против. Я все ещё помнил, где Ника живет, хоть и бывал у него всего один раз вместе с Тамазом по одному делу. Мигом переодевшись, я взял с собой гитару и быстро вспомнил, где находится его район и корпус. Потратил час на дорогу. Я находился на нужном этаже и тупо уставился на черную железную дверь, но все же, глубоко вздохнув, постучал. Ника, одетый в черную рубашку и спортивки, открыл дверь с хмурым взглядом и, вытаращив глаза, удивленно меня осмотрел.

— Ото? Как ты, слушай? Ну, здравствуй… Что-то ты неожиданно, но я рад тебя видеть, наведался все-таки!

Мы обнялись.

— Нормально, нормально. Да вот решил тебя удивить, дружище, — ответил я со смехом.

Ника бросил взгляд на гитару.

— Не знал, что ты играешь.

— Было дело когда-то.

— Ника, может, хватит оставлять тарелки на столе? Хотя бы в раковину бросай, — раздался усталый женский голос подошедшей ко входу девушки. Очевидно, это Диана.

— У нас тут гости, Дико.

Ника жестом указал на меня.

Диана была хрупкой сероглазой брюнеткой со стрижкой каре, одетая в розовую рубашку и шорты. Ее миловидное лицо непривычно детское, однако это ей вполне подходит. Она озадаченно рассматривала меня, затем улыбнулась и протянула мне руку. Я легонько пожал её в ответ.

— Вы тот самый Отар, да? Рада, что вы здесь! Проходите, не стесняйтесь.

— Да, Ото, заходи, не стой столбом.

Я вошел в среднюю комнату с небольшим столиком рядом с окном, кроватью, парочкой шкафов и кухонной утварью — простая однушка без изысков. Повесив чехол с гитарой, я сел за стол, Ника сел напротив.

— Чаю? — предложила Диана.

— Да, не откажусь.

Ника удивленно приподнял бровь и засмеялся.

— Чай? — спросил он. — Как-то на тебя это совсем не похоже, Ото.

— Иногда могу хлебнуть, — улыбнулся я.

Диана поставила мне чашку, а чуть позже разложила на столе несколько кусков слоеного хачапури и другой легкой еды. Мы какое-то время просто молча сидели и ели, и она решила начать разговор:

— Отар, как работа в баре? Вам нравится?

Ника легонько задел Диану локтем и сказал:

— Что за идиотские вопросы, Дико? Человек и так много работает, пускай хоть здесь отдохнет от всего этого.

— Да мне же просто интересно, — возмущенно ответила она.

— Да все нормально. Работа в баре отличная, не жалуюсь.

— Слушайте, — начала Диана, — Ника рассказывал, что вы человек творческий, мне бы очень хотелось узнать ваше мнение: я очень люблю рисовать и практикуюсь уже год, не хотели бы оценить мои работы?

— Конечно, я не про-...

— Диана! — перебил меня Ника. — Ты каждому гостю задаешь этот вопрос. Может, Отару это неинтересно, не надо его смущать.

— А то, что ты постоянно всем рассказываешь про коллекционирование марок по поводу и без, — это ничего?

В воздухе повисло напряжение, и, чтобы разрядить обстановку, я сказал:

— Ника, Диана, мне интересно и на марки посмотреть, и рисунки оценить, я совершенно не против. Я, в конце концов, пообщаться к вам зашел. Потом я могу рассказать, что я обычно делаю дома, могу ещё истории вспомнить. Вы же не против?

Их лица стали заметно спокойнее, они улыбнулись и кивнули.

— Да конечно, Ото!

— Рассказывайте!

И мы так провели весь день, общаясь между собой. Я оценил работы Дианы, в альбоме по большей части были изображены привычные горные пейзажи, однако весьма богатые на детали. Потенциал однозначно был, я похвалил её. Потом Ника достал толстенную книгу, в которой были наклеены разнообразные советские марки, и я с удовольствием рассмотрел их все, затем рассказал о своей коллекции монет со всего мира, которые я начал собирать с выпускного, Ника и Диана внимательно меня слушали.

—… помню, в школе я решил подшутить над одноклассником, Лука его звали. После ночевки у него я наутро шел в шаурмечную, чтобы прийти в себя, и нашел полупустую бутылку с пивом, поднялся и предложил ему её, чтобы опохмелиться, мол, половину я уже выпил. Лука сразу учуял подвох, и пришлось сказать правду. Он резко начал махать рукой, скорчив лицо, и попросил бутылку выкинуть. Я снова выхожу на улицу и вижу какого-то мужика, который обращается ко мне и говорит: "Слушай, у меня долг в магазине, а одноразовые стаканчики я не могу взять, можешь мне и себе заодно купить?" Ну, я купил и ему, и себе стаканы, поднялся обратно к Луке, и он с недоумением и выпученными глазами спрашивает: "Сначала с пивом приходишь, но без стаканов, а теперь со стаканами, но без пива? Ото, что с тобой?"

Ника и Диана засмеялись.

Я смотрел на них — на этих молодых, немного инфантильных, но добродушных людей, и чувство тепла обволакивало меня, я надеялся, что у них все будет в порядке и они со всем смогут справиться, что бы ни случилось. Я, широко улыбаясь, совершенно искренне сказал им:

— Вы классные.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись в ответ, поблагодарив меня за визит.

Я взглянул на чехол и вытащил гитару.

— Вы не против, если я сыграю? Я, наверное, разучился, но все же, — улыбнулся я.

— Конечно нет! — ответил Ника и хлопнул меня по плечу.

— Сыграйте, пожалуйста, не наговаривайте на себя!

Я начал играть, и мои руки стали инстинктивно нащупывать различные аккорды, а в голове стали всплывать практически все выученные наизусть песни, сыгранные сотню раз в подземке. Мы сидели и пели. Доволен ли я текущим положением вещей? Я этого ответа не знал, рассудить могло лишь время. В общем-то, в данный момент момент это было несущественно. Так я играл и наслаждался музыкой.