Веточка

Настала такая пора, когда в один только день с небес может выпасть снег, а затем дождь.

Резко-континентальная — имя полностью соответствует её характеру. Порой задумываешься, что климат под стать нраву людей, живущих в нём. Ещё сегодня утром валил снегопад, да так, что за пару часов покрыл землю несколько сантиметровым слоем. Однако уже к вечеру, вместо белоснежных хлопьев с небес обрушился настоящий ливень, который смыл весь снег с обочин — и следа не осталось. Именно в такое время я стоял на остановке и дожидался единственного автобуса, который смог бы довести меня прямиком до квартиры Виктора. Подумать только, ещё в прошлом месяце я бы и не мог предположить, что так всё обернется, а если оглянуться на год назад, то и тем паче. Не знаю — правильно или не правильно я поступил, но отступать мне было уже некуда. Раз взялся — так доделай дело до конца.

Капли дождя барабанили по крыше остановки, под которой кучковались промерзшие люди. Я же стоял поодаль: мне не хотелось тесниться с людьми, так что я накинул на голову капюшон и покорно, но с нетерпением ждал свой автобус. Состояние было такое, что абсолютно плевать промокну я или нет. Главное было добраться до дома Виктора, хотя нет — главное было доехать до аэродрома и успешно сесть на рейс. Боги, что-же в самом деле я делаю? Получается, что бегу: бегу от собственных проблем, от своего прошлого, от дурного будущего, оставляя всё, что так дорого здесь — на Родине. Может не надо было соглашаться с Виктором? Да нет — вздор, я сам же себе противоречу. Прекрасно знаю, что иного выхода, как бежать отсюда, сломя голову — просто нет. Опостылело здесь всё: несменяемость, отношение к людям, к природе, да ко всему в общем — хамское и пофигистичное. Но может не надо было так со скандалом вылетать из дома? Всё-же — мать, как никак, да и отец тоже. Они меня вырастили, на ноги поставили, во взрослую жизнь дорогу проложили. Оставалось только мне укрепиться в этом мире, но тут возникли небольшие разногласия по этому поводу. Я понимал, что родители желают мне только лучшего, но, как говорится:«благими намерениями… » Однако тут уже ничего не попишешь: сказал, так сказал, а извиняться сейчас рано ещё — надо подождать, когда мы все остынем. Но случится это не скоро.

Мимо по шоссе мелькали машины, а в моей голове мелькали воспоминания. Помню как всё начиналось: уютный дворик среди «сталинок», игры с соседскими ребятами, потом занятия в дошколятах, где было весело, затем уж и первое сентября, в которое, кстати, тоже лил дождь, а там школьные годы, экзамены, выпускной, поступление и… Моя мысль оборвалась: показалось, что приехал мой автобус, и я уж было подбежал к нему, но тут увидел чужой номер и вовремя спохватился. Я проводил взглядом забитый до отказа «Лиаз» и продолжил стоять подле остановки. Дождь лил. Казалось, всё в атмосфере пропитано влагой и холодом. Ветер порывисто дул, колыхая голые ветви деревьев, ютящихся через дорогу, тонкие антенны, переплетенные над трассой и всё время норовил залететь мне под капюшон. На улице температура постоянно то падала ниже ноля, то повышалась. Из-за этого творилась неразбериха.

Я снова предался воспоминаниям — хотелось всё проанализировать. Значит так: я окончил школу и поступил в ВУЗ — уже хорошо, но, тогда всё только начиналось, а вот потом, через некоторое время, я познакомился с Виктором. Как это было? По моему, это произошло на очередной вечеринке, на которую нас пригласили. Я не особый любитель данных мероприятий и ходил на них только из-за того, чтобы не отбиваться от коллектива и для знакомства с новыми людьми. Контингент там, конечно своеобразный, но бывают и интересные личности. Как-раз на одной из таких вечеринок мне посчастливилось познакомиться с Виктором. Человек он был тихий, рассудительный, несколько медлительный и крайне интересный. Нельзя его назвать интровертом и меланхоликом в полной мере. Он охотно шёл на контакт и мог поддержать любую беседу, правда не всякому собеседнику было дано понять его внутренний мир. Я это чувствовал на интуитивном уровне, но рационально объяснить не мог. Витя хорошо знал историю, да так что я и представить себе не мог. Для меня она всегда казалась набором скучных дат и имен давно почивших людей, но Виктор дал мне взглянуть на этот предмет иначе. Я часами мог слушать его лекции на разные исторические темы, да так что и сам начинал интересоваться ими. Но времени на изучение особенно понравившихся моментов у меня не было. Учёба брала своё, да и я был не против.

Мы с Витей учились в разных ВУЗах и на разных факультетах. Он — на историка, а я — на программиста. Объединяло нас не многое, но что-то тянуло друг к другу. Витя обрисовал мой психологический портрет за считанные дни, что не могло меня не удивить. Не скрываю — я простой человек, которому чужды великие идеи и тонкие образы, но понять чувства людей я умею. Может из-за этого мы и поладили. Я ощущал романтическую натуру Виктора, а он нашёл собеседника, который способен воспринять его, хоть и не всегда понять. Тут ещё был и материальный аспект: я выручал его с компьютерами, а он помогал мне разбираться с людьми. Тут что-то есть схожее между людьми и программами. Так продолжался год, и мы могли открыто рассказывать о волнующих нас проблемах друг-другу. Выходило так, что у нас были одинаковые взгляды на действительность. Обоих волновало дальнейшая судьба и не только собственная, но и общественная. Патриотом меня не назовёшь — как-то пролетели мимо меня все эти нотации и вопли — с детства, так что я был чужд этой ерунде. Виктор — так вообще агрессивно относился ко всяким проявлениям этого самого «патриотизма». Сам он называл себя — «диссидентом» и очень гордился этим, хотя я так и не понимаю, почему он так любит это слово. Что тут говорить: про ситуацию в стране я и так знал, а рассказы Виктора только усилили моё отвращение. С каждым днём во мне росло уныние от общего положения дел. Я не понимал, что надо делать, но я знал точно — необходимо хоть что-то предпринять. В этом мне помог Виктор. Как-то раз я застал его за изучением чешского языка — это с его то хорошим английским. Из любопытства я спросил его, и он поведал мне свой план.

Примерно тогда моя жизнь сделала резкий поворот, да не в самую хорошую сторону. После общения с Витей мне с каждым днём становилось всё труднее жить здесь. Я начал осознавать, что медленно скатываюсь в пропасть по глиняному склону. Моя жизнь ощутила острую нехватку смысла и перспективы. Я перестал так усердно заниматься программированием, потому что не находил в этом смысла. Конечно, умелый программист — не пропадёт, но мне не хотелось оставаться в этом обществе. Именно говорю про людей! Витя всегда хулил номенклатуру, а я же обращал внимание больше на поведение самого народа. Моим соотечественникам ничего не надо; о гражданском обществе они и не слышали, а общее настроение тотального бесчувствия заставляло опускать руки. Людям наплевать на других, наплевать на всех и, как по мне, это самое страшное. Тут речь не идёт об индивидуализме или о хорошем эгоизме, а о принципе: «моя хата с краю», «это меня не касается», «везде так». Это меня огорчало. Тогда Виктор и поведал мне о намерении уехать из страны. По его словам: тут нечего делать, добиваться хороших условий здесь — не рентабельно, а лучше переехать в Европу и там с теми-же силами добиться большего. Он стал учить чешский, потому что собрался учиться в Масариковом университете в городе Брно на историческом факультете. Это заявление меня шокировало, ведь для меня жизнь, а уж тем более — учёба за границей представляла нечто невообразимое. Но всё-же это было действительностью: он занимался чешским на интернет курсах, а сам готовил необходимые документы для поступления. Я поинтересовался у него, почему-же он раньше не переехал? На это у него был короткий ответ: «обстоятельства не позволяли». С одной стороны я был расстроен, что мой близкий друг вскоре покинет меня, но с другой — я был сердечно рад за него. Тут он с дуру предложил поехать с ним вместе, и это… заинтересовало меня. Я загорелся и выяснил, что в том-же Брно есть факультет информатики, куда я могу попасть. Серьезно подумав об этом, я принял решение — ехать. Мне показалось, что это выход: спасение от той безысходности, которая приближалась ко мне с каждым днём. Ещё до этого Витя рассказывал мне о прекрасных городах Италии, об эстетике старинных Европейских городов, о более мягком климате. Это производило на меня впечатление и влекло к себе, хоть я может не понимал всей значимости и глубины истории Европы. Уже после того, как мы решили вместе уехать в Чехию, в одном их разговоров я сморозил глупость по поводу Европы. Даже не припомню про что это я ляпнул, кажется о городах, но тогда Виктор сказал мне:

• «Дурак ты, Глеб! Но к прекрасному тянешься — это хорошо.»

С того дня я стал усиленно заниматься чешским. Английский и информатику я знал хорошо, как-то проще и привычнее было обращаться с ними, а вот новый язык я постигал со скрипом. Хорошо, что мне помогал Витя — это значительно упрощало ситуацию.

Появилась радостная перспектива, но была тут и обратная сторона медали. Надо было уладить вопрос с родителями. Я хоть и совершеннолетний, но не имел такого финансового положения, чтобы на что-то жить в Чехии. Даже если я поступлю на бюджет — деньги мне будут нужны. Вот здесь и возникла первая проблема — непонимание. Родители упорно отказывались понять, что такого лучшего я могу получить в Европе и чего нет в России. Объяснения про опостыленность окружения плодов не принесли, а лишь дали начало трещине, которая в последствии превратилась в пропасть между нами. Отец припомнил «Пражскую весну», а мать говорила, что «чехи — нас предали». Короче, в мгновение ока чехи из братского народа превратились в паскуд и мудаков, а ведь совсем недавно родители гордились ветровкой из Чехословакии, говоря: «страны — нет, а вот ветровка — есть!». В итоге я понял, что быстро их уговорить не получится, а надо действовать более мягкими и продолжительными методами. Всё равно все документы заполнять мне, а это я могу сделать и без их ведома.

Шло время, а успехов с родителями так и не было. Меня уже клеймили предателем, после чего я действительно начал понимать шуточки Виктора про декабристов и интеллигенцию. С одной стороны я имел полное право переехать в Чехию, но с другой у меня не было достаточно средств. Готовясь к худшему, я стал продавать ненужные вещи, зарабатывать «фрилансом», помогая людям с компьютерами «за копеечку» и подрабатывая где только можно. Наступило самое тяжкое время в моей жизни: я постоянно был на нервах, думал только о Чехии из-за чего чуть ли не схватил паранойю. Такой образ жизни сказался и на моём здоровье, поэтому я стал гораздо более раздражительным и усталым чем раньше. Виктор всячески подбадривал меня, но это слабо помогало. В перерывах я вгрызался в чешский словарик и повторял фразу за фразой. При всей усталости, во мне кипел энтузиазм. С тем-же трепетом я пытался переубедить родителей, но они были непреклонны. Обеим сторонам казалось, что мы мечем бисер. Если отец давил на меня и угрожал в случае чего, то мама поступала более мирно и давила, как она думала, на мою совесть. Я помню один разговор во время очередного — семейного праздника. У моей тётушки был юбилей, и нас пригласили. За столом мои родители начали обсуждать моё решение уехать в Чехию. Благо, мнения разнились, и я чувствовал себя не так дискомфортно, но всё-же это доставляло мне определённые неудобства. Особенно, когда мать начала прилюдно читать мне нотации:

• «Пойми, Глеб, а понять ты можешь, ведь ты умный мальчик. С твоими мозгами ты бы пригодился здесь — на Родине. Ты же не из-за денег хочешь уехать туда, а зарабатывать можешь и здесь. Согласись, лучше работать на русского дядю дома, чем на чужбине на европейца.», — я тогда молчал и старался игнорировать все её речи. Ну не при людях же выяснять отношения надо. Отдакивался в общем и отнекивался.
• «Вот ещё! Чтобы таких парней, да за бугор отпускать?! Не-ет, такие нам здесь нужны.», — начал говорить сводный брат моей покойной прабабки.
• «Правильно говоришь, Арсений...», — завторила двоюродная бабушка по папиной линии.
• «Ты парень молодой и здесь не пропадешь. Вот закончишь институт, женишься, детишек заведешь и не пожалеешь, что остался.», — тут все стали поддерживать её слова. Ей богу, чувствую себя, как в дурацком «меме». Ну мне же далеко не девять лет, а девятнадцать и говорить о таком уже, как минимум не деликатно.
• «Да пусть уезжает куда хочет!», — начал тут мой двоюродный дядя из другого города.
• «Пускай мир посмотрит, дело молодое!», — вот тут и разразился настоящий спор. Одна часть родственников отпускала меня в Европу, а другая противилась этому. Чувствовал я себя в этот момент, как девка на выданье, без права голоса и выбора. Моя мать упорно доказывала Олегу Николаевичу, а именно так звали поддержавшего меня дядю, что покидать родную страну — это не соответствует образу порядочного гражданина, а получение образования за границей — так и вовсе приравнивается к предательству нашей страны.
• «Ну поймите-же, Олег Николаевич!», — верещала мать, пытаясь перекричать остальных.
• «Делать ему в Европе нечего! Он и тут сможет получить всё, что захочет. Знаете поговорку: «где родился — там и пригодился»? Так здесь тоже самое! Нам специалисты самим нужны. Тем более, что он ещё не отдал долг Родине, а значит и говорить не о чем.», — моя мама твердо была уверена, что меня даже в аэропорт без военного билета не впустят.
• «Милая!», — начал снова дядя.
• «Если он поступит, то его освободят от воинской службы во время учёбы. Ему ничего не мешает потом к вам вернуться. Пойми, их образование котируется по всему миру лучше чем наше.», — ну хоть кто-то тогда заступился за меня. Моя мать бурно продолжала отвечать в том же духе: про патриотизм, про свою поговорку, и в какой-то момент дядя выдал:
• «Может, ты просто боишься что он не вернется?», — в тот миг лицо матери изменилось. Что то дрогнуло у неё внутри и отдалось во взгляде. Она немного помолчала, а затем ответила, но скорее даже не моему дяде, а мне.
• «Во время такого долгого нахождения вне дома — может потеряться связь с семьей и Родиной. А это, как по мне, ужаснее, чем что-либо иное. Ценности там совершенно иные и это может негативно сказаться на Глебе. Знаешь, это похоже на стебель. Он не может жить без дерева и без корней. Если его оторвать, то он погибнет без питательных элементов. Тоже самое произойдет и с Глебом.», — в тот момент я понял многое, что творилось в голове у мамы. Дядя же воспринял это как то, что мама не хочет отпускать единственного сыночка далеко от юбки. Действительно, она со скрипом позволила мне жить отдельно во время учёбы. Тут, пожалуй дядя действительно прав.

Однако на этом ничего не закончилось. Через месяц я сдал интернет-экзамен по чешскому и отправил документы на получение визы. Денег я накопил только на первое время, но чтобы без проблем жить в Чехии — ещё не хватало. Пока я откладывал контрольный разговор с родителями, хотя меня и подгонял Витя. В то время я сидел как на иголках, потому что находился на пороге возможной новой жизни, на которую я себя настраивал почти год. Находясь на пике нервного исступления, я получил ответ из Чехии. Он был положительным, а значит пора забрать документы из моего ВУЗа и покупать билет в Европу. Виктор уже давно собрал все документы и вещи, ожидая лишь меня и визу. Мне же предстояло самое сложное — оповестить родителей. Звучало это как ультиматум, но иного выхода тогда у меня не было. Придя к ним домой, я заявил, что получил визу в Чехию, что я уже забрал документы из своего ВУЗа, что договорился с хозяином моей квартиры о прекращении снятия жилья и о том, что у меня скоро самолёт. Они были в шоке, если культурно говорить. После минуты ступора мать и отец впали в гнев. Я никогда не слышал столько грубости в свой адрес, уж тем более от родителей. Отец грозился не выпустить меня из квартиры, а потом сдать в армию «для профилактики мозгов», а мать бранилась что есть мочи. Ещё папа сравнил меня и Виктора с Базаровым и Аркадием Кирсановым.

• «Вон, тоже нашёл себе нигилиста хренова! Такой-же идиот и либераст, как все остальные. Но ты то куда смотрел?!», — сокрушался отец.

Я молчал и слушал. Изначально мне хотелось уладить всё культурно, но после нескольких минут ора, родители перешли на спокойный, но при этом высокомерный тон. Они уже решили, что договорятся и вернут меня в прежнее место, а все контакты с Виктором упразднят. Также я переезжаю к ним и нахожусь под контролем до конца учёбы. Всё это сопровождалась надменным тоном, реальными угрозами, особенно со стороны отца, который намеревался ударить меня, и матери, не перестающей читать мораль. Я никогда не ругался на родителей и почти не кричал. Не свойственно мне это, но после таких слов в мой адрес во мне что-то ёкнуло. Как-будто лопнула струна на гитаре и больно ударив об оболочку, эхом разлетелся звук по моей душе. В тот момент я полностью прочувствовал фразу — «терпение лопнуло». Тут ещё сказался мой накопившийся стресс, который необходимо было выплеснуть. После фразы отца: «Ты всё понял?!», я сделал это.

Ответом был благой, чистый, высокопарный русский мат, весь запас которого я вылил на них бурлящим потоком, не жалея голоса. Никогда так не матерился. Сам себя не узнавал в эти минуты: всё накипевшее с долгих дней вырвалось в ту секунду. Впечатление это произвело сокрушительное: отец перестал угрожать мне кулаком и молча упал на диван, а мать разревелась, сидя на стуле. Я смог очнуться, только когда всё было сказано. Папа впал в апатию и уже ничего не предпринимал, мама все ещё плакала. Тут я понял, что переборщил, но эхо струны все ещё отдавало внутри, поэтому, взяв необходимое в доме, я собрался уходить. Напоследок мать бросила вдогонку:

• «Знай: стебель без дерева умирает! Не будет тебе там счастья без корней! Не сможешь прожить в одиночестве. Всё берёт откуда-то начало, а у тебя уже прошлого нет!», — перегнули, подумалось мне.
• «Загнешься в своей Европе, так и знай! Без семьи — ты никто!», — вот, что я слышал на пороге своего «бывшего» дома.

Состояние было паскудное. Дозвонившись до Виктора, мы договорились, что я приеду к нему, а потом вместе отправимся в аэропорт. Оставалось только доехать до него, а это было затруднительно. От моих родителей ехать к Виктору надо как минимум час, на единственном рейсе, остановка которого в двух километрах от дома. Денег тратить не хотелось, поэтому побрел я пешком в промозглую погоду не то осени, не то уже зимы. За спиной был увесистый рюкзак с личными вещами. Брать я хотел немного, да и из личного оставалось всего то ничего. Ноутбук — как рабочий инструмент, комплект одежды на разные сезоны, средства личной гигиены и документы. Дойдя до нужной остановки на главном шоссе города, я стал ждать. На столбе висело табло с временем прибытия транспорта, и на целых полчаса моего автобуса было не видно. Не встав под карниз, я увлекся воспоминаниями и мыслями — немного забылся. Очнулся я через пять минут. Все ещё лил ужасный дождь, а автобуса не будет ещё минут так двадцать. Бродя из стороны в сторону, я до сих пор ощущал внутри эхо порванной струны.

Было мерзко. Под ногами образовалась неглубокая лужа, а за бордюрами так вообще бурлили целые потоки. Ливнестоки не справлялись, впрочем, как всегда. Небо было темно-синие и напоминало масляную краску, которой кто-то шевелил. Давно наступил вечер, так что я «предвкушал», как буду впихиваться со своей поклажей в транспорт. От скуки я разглядывал окрестности. На противоположной стороне шоссе качались голые деревья, из-за которых выглядывали жёлтые окна домов. Справа, в сторону дома Виктора, шоссе уводило к многоэтажкам, которые горели рекламой через дождевую пелену, как маяк. Где-то там, на противоположной стороне была ещё одна автобусная остановка, у которой останавливались большие жёлтые пятна: «Лиазы», «Пазики» и прочие. Сзади меня был небольшой парк, в центре которого стояла беседка. Где-то за ним возвышалось строящееся здание и в такую погоду оно походило на некую твердыню среди прочей мелочи. Слева от остановки, в стороне, где должен был появиться мой автобус, на перекрестке возвышался очередной комплекс небоскребов. Мне приходилось смотреть туда, так что я сумел разобрать несколько рекламных вывесок на фасадах. В прямоугольнике на зеленом фоне горела вывеска «Чехол», которую я упорно читал как «Чехов».

Так шло время, а автобус не появлялся. Пытаясь отвлечься от дурных мыслей, я слушал музыку и рассматривал окрестности. С последним выходило плохо: дождь и ветер не позволяли всматриваться в даль, поэтому приходилось ограничиваться таблом и своими ногами. В какой-то момент мне это наскучило и я отвернулся к парку. В центре стояли молодые деревья, которые сновали из стороны в сторону. В грязи, закрепленные на кольях и перевязанные веревочкой. Это даже не были деревья, а скорее тоненькие палочки. Только у некоторых имелись маленькие веточки с жиденькими листочками. Было жалко смотреть на эти молодые — брошенные растения, которые мёрзли в такую погоду и склонялись слабыми ветвями к холодной земле. Наверняка, две трети из них не переживёт зиму. Мне почему-то захотелось подойти к ним поближе. Конечно не только это послужило моему решению, а ещё то, что рядом с остановкой не было не единой мусорки. В моих карманах довольно много скопилось всякого хлама: смятые проездные билеты, упаковки от жвачки, рекламные листовки, которые я брал у раздатчиков. Надо было спихнуть всё это, ведь в этой-же куртке я поеду в Чехию! Не очень хотелось брать с собой в Европу мусор.

Я направился к ближайшему мусорному баку на одной из противоположных к остановке дорожек. С ними меня разделял лишь газон, точнее грязевая жижа, в которой и стояли бедные деревья. Пройдя по брусчатке, обильно смоченной расплевывавшейся грязью, я вытряхнул ненужное содержимое карманов в зелёное ведро и было уж хотел вернуться на прежнее место, но тут одно из бедных растений приковало мой взгляд. Тоненькая палочка с единственной веткой, на которой колыхалось несколько листочков, пригибалась под порывам ветра к земле. Вокруг неё были лишь голые собратья, с которыми дело было почти кончено. Я смотрел на это молодое дерево, а оно будто махало мне своей единственной рукой, призывая помочь. Не знаю сколько я простоял так, глядя на него, но вдруг мне нестерпимо захотелось подойти к этому деревцу. Это казалось странным, но я не мог устоять перед этим порывом и просто пошёл по грязи к нему. Сапоги противно чавкали и вязли в лужах, но я, стараясь не запачкаться сильно, продолжал идти дальше. Оказавшись рядом, я разглядел, что чахлое растение привязано веревкой к крепким кольям. Само дерево было уже не спасти: оно наверняка погибнет с наступление холодов, а потом на его месте посадят новые, но вот веточка… Я посмотрел на треплющуюся по ветру ветку с несколькими пожелтевшими листочками и неожиданно проникся симпатией и жалостью к этому живому созданию. Мне представилось, как оно погибнет, может даже в этот-же день и, не владея собой, я схватился за ствол и стал отрывать эту ветвь. Много усилий не понадобилось, так что через две секунды в моих руках была та самая веточка. Теперь мне казалось, что этим я спас растение, ну хотя-бы его часть. Спрятав мокрую ветку во внутренний карман куртки, я медленно, стараясь не запачкать джинсы, зашагал обратно к остановке. Не знаю, что меня сподвигло это сделать, но теперь моему сердцу становилось теплее, когда я согревал холодную ветвь дерева у себя под курткой.

Ждать автобуса пришлось ещё десять минут. Наконец приехал долгожданный белый «Лиаз», в котором было не так-то уж много народа, как я предполагал. Вырвавшись вперед других, я стремительно занял более выгодное положение в салоне, встав у левого борта автобуса. О сидячем месте и речи не шло, но вот за удобное стоячее — я готов был драться. Пристроив сумку у своих ног и схватившись одной рукой за высокий поручень, сумел другой расплатиться с кондуктором и переключить музыку в телефоне. Теперь оставалось только дотерпеть на остановки Виктора. С куртки капала вода, сумка из светло-голубого цвета стала темно-синего, а я согревался и ожидал, когда освободится место поудобнее. Народа же всё прибавлялось с каждой остановкой, и стоять становилось всё теснее. Но всё-же, через несколько остановок освободилось моё любимое место в салоне: у большого окна с левой стороны, в самом углу, в упор к перегородке между двойными сидениями левого ряда салона. Мгновенно очутившись на своем месте, я был тут-же прижат сумкой и людьми. Теперь-же можно ехать спокойно и даже с некоторым удовольствием от поездки.

Протерев запотевшее окно рукавом, я стал провожать взглядом мой родной город. Была, конечно, какая-то романтика в этих поездках, но сейчас я ехал не домой — я ехал на встречу с новой жизнью. Одновременно я испытывал трепет и грусть; мне не хотелось покидать дом вот так, но с другой стороны — так всё осточертело, что я старался не вспоминать прошлое, а думать о будущем. Мелькали фонари у проезжей части, разноплановой архитектуры дома, в которых светились окна различными оттенками жёлтого. Из каждого так и веяло домашним теплом и уютом. Если бы эти чувства были физическими, то наверняка из окон валил бы пар. Мне стало как-то уныло на душе. Может это и музыка сделала своё: тянуло меня что-то сейчас на нечто лирическое и печальное. Плейлист удивительно совмещал для меня голос Макаревича и песни группы «Ewigheim» с классикой русского и зарубежного рока. Из-за такого своеобразного музыкального «компота» у меня сформировалось определенное тоскливое настроение. Тем временем салон автобуса стал постепенно редеть, а за окном советские дома сменялись современными застройками, фабрики — торговыми центрами, скверы — парками. Всё горело и пылало жизнью, даже в такую мерзкую погоду. Я же немного высох и успокоился. На душе стало теплее, и эхо струны наконец стихло. Прослушав песен двадцать, я начал узнавать за окном знакомые места, а значит скоро пора выходить. Салон стал свободный: все сидячие места хоть и были заняты, но зато можно было без препятствий дойти из одного конца в другой. Я же продолжал стоять в своём уютном уголке. Тоскливо было осознавать, что если всё сложиться удачно, то я очень не скоро смогу вот также проехать по родному городу в общественном транспорте. Тут все негативные моменты забылись, и я предался ностальгии, а ей, как известно — цена медный грош. Но вот уже прозвучало название следующей остановки, на которой я должен был сойти. Все мои мысли разом испарились. Схватив сумку, я встал у дверей и приготовился к выходу.

Снова окунувшись в атмосферу влажной улицы, я зашагал прямиком к Вите. Он жил в двенадцатиэтажном доме советской постройки. Само здание было выкрашено в зеленый цвет, но сейчас этого видно не было. Дом был построен свечкой, а с обеих сторон от него шёл стеной ряд муравейников, этажей так по девять. Вся эта конструкция смотрела на шоссе, и только у подъезда Виктора шла маленькая дорога от трассы куда-то во дворы. Перед домами был длинный сквер, пожалуй во весь район. Выглядел он получше, чем тот парк на автобусной остановке: здесь были старые деревья, которым не почём такая погода. Не потратив и пяти минут на дорогу, я оказался у подъезда Виктора. Набрав нужный номер домофона, я с минуту простоял под тусклым светом лампы, об которую билось несколько мотыльков. Прямо как люди, которые пытаются найти солнце в жизни. Виктор открыл дверь без вопроса, так что я шмыгнул в тёплый дом в долю секунды. Не хотелось больше торчать на улице — уже всласть пропитался осеннем дождичком.

Подъезд у Виктора был не то что в моей родной «сталинке». Запутанный, с ответвлениями к квартирам, к мусоропроводу и к лифту. Он постоянно сбивал меня с толку. Если бы Витя не показал мне в своё время как проходить, то я бы наверняка заблудился. Он же жил здесь с рождения и в детстве называл свой дом — «Минас Моргул». Виктор всегда любил Толкина, а зеленоватый цвет дома и запутанные проходы, по его словам, напоминали ему крепость. Прообразом орков послужили, наверное, гопники в этих самых проходах, ну или готы. Помню те времена — весёлое было детство. Сами родители Виктора переехали на квартиру покойной бабушки в район получше.

Поднявшись на десятый этаж, я направился в уже открытые двери квартиры Вити. Большого света он не включал — только светильники. Так что вся квартира находилась в таинственном полумраке. Сняв промокшую куртку, я повесил её на крючки, а сапоги спихнул в угол коврика перед дверью. Сумку я решил оставить здесь, лишь убрав её с прохода. Квартира Виктора лишилась прежней обжитой атмосферы: теперь здесь стоял мрак, было накурено, а по всему дому трудно было найти хоть одну праздно лежащую вещь. Даже сервиз в гостиной Вити выглядел каким-то чужим. В доме ни звука, только тикали часы на стене и скрипели полы под ногами. Виктор уже собрал свои вещи: сумка и чемодан стояли у самой двери в гостиную и ожидали своего часа. Сам хозяин квартиры сидел на подоконнике и курил в приоткрытое окно, хотя это не спасало от запаха. Он предложил мне сесть и, не отрываясь от своего дела, стал расспрашивать меня о случившемся. Я не без удовольствия уселся на большой диван, который занимал всю левую часть комнаты. По правую руку от меня была дверь в прихожую, дальше стояло два кресла с журнальным столиком посередине. Напротив меня было большое окно, на котором восседал хозяин, а слева стоял старинный, но хорошо сохранившийся стеллаж со стеклянными дверцами и посудой внутри. Над всем эти висела старая люстра, а на полу простирался ковер. Над столиком горело бра, и жёлтый свет наполнял комнату. Там, где я оказался тоже был светильник, но его не включили, так что я сидел в приятной полутьме, а на моего собеседника свет падал только на одну часть тела. Рассказав ему всё что произошло со мной за ближайшие часы, я с облегчением развалился на приятной обивке дивана. Несколько секунд Виктор молча курил, выпуская дым в окно, а затем сказал:

• «Во втором часу я вызову такси к аэродрому. Пока есть возможность перекусить и немного вздремнуть, но я спать, думаю, не буду. Я тут решил сдать квартиру, так что не удивляйся, что везде так чисто. Завтра родители утром приведут постояльцев. Хоть какие-то деньги будут приходить в Брно. Но не бери в голову — это случится только тогда, когда мы уже улетим. А с родителями… Ты, конечно грубо поступил, но рано или поздно такое должно было произойти. По крайне мере, через некоторое время они успокоятся, и ты всё уладишь. Подожди ещё. Может тебе не удастся поступить, и ты вернешься домой?»
• «Нет — я настроен на поступление!», — громко возразил я с дивана.
• «Это хорошо, да и шансы у тебя большие… Ну не в этом суть. Смотри: когда мы приедем, то естественно, снимем гостиницу, но потом нам могут дать комнаты в общежитие. Тогда твоих денег хватит на первый семестр, пожалуй, но никто не запрещает тебе немножко подрабатывать как в России. Да, поверь, когда мы окажемся в Чехии — всё видно будет и там разберемся. Самое главное — это поступить, с остальным помогут. А с родителями — не переживай, банальные истерики нормальны. Будь уверен, когда поступишь, они ещё тебя поздравят.»

После этого мы ещё раз обсудили весь план поездки по этапам. Проверили собранные вещи и документы. Потом я вернулся на свой диван и удобно устроился на мягких ручках. Тут я ощутил, что уж больно темновато мне. Почему-то эта темень вызывала во мне тоску.

• «А можно я свет включу?», — спросил я Виктора не вставая. Он, сидя в кресле, поднял взгляд от телефона и, секунду подумав, кивнул.

Когда я включил свет, то комната преобразилась. Стали более отчетливыми виднеться узоры на кофейных обоях, и в целом уюта добавилось. Теперь можно было немножко пострадать, как говорится «фигнёй». Я лазил в ленте телефона, переписывался с приятелями и смотрел немножко «ютубчик». Ничего важного. Виктор же с кем-то говорил по телефону. Я не вслушивался в его речь, тем более, что у меня были надеты наушники. Через некоторое время я заметил, что Витя ушёл на кухню. Тут и мне вспомнилось о еде, ведь надобно хоть как-то перекусить перед перелётом. Бог весть когда мы сможем там нормально поесть. Я уже было собрался встать и пойти на кухню, но тут услышал звонок домофона. Это было неожиданно, и я немного напрягся. Как-то вспомнились угрозы отца, и проснулась старая паранойя.

• «Кто это?», — спросил я тревожно.
• «Это Саша.», — ответил мне Виктор, идя к двери.

Я был немного удивлён этому. Что Сашке у Вити делать? Впрочем, не моё дело. Мне всё-же хотелось есть, поэтому я направился на кухню в поисках съестного.

Саша поднялся минуты через три. Витя всё это время ждал его у открытой двери. Сашка был двоюродным братом Вити, с разницей лет в десять. Белокурый парнишка с забавной причёской в виде шапки. Это меня всегда забавляло. Хоть я и видел его всего несколько раз, но этот мальчишка мне чем-то понравился. Что-то было в его чистых детских глазах. Совершенно маленький парнишка, которого можно было схватить за пазуху и не почувствовать. Его джинсовая куртка выглядела хоть и прилично, но, как мне казалось, ещё больше подчеркивала возраст. Серенькие штанишки и кроссовки с зелеными липучками так и вовсе могли вызвать лишь умиление.

• «Ты почему без зонта?», — строго спросил Виктор, когда пропускал Сашу в прихожую.
• «Там дождь закончился.», — ответил Сашка, снимая обувь.
• «Глеб, там правда дождь перестал лить?», — уже ко мне обратился Витя. Я подошёл к окну на кухне и открыл его нараспашку. В лицо плеснуло свежестью. Но всё таки осадков я не обнаружил, а вот последствий было достаточно. Гигантские лужи на дорогах виднелись даже с высоты.
• «Кончился походу.», — ответил я Виктору, при этом не переставая разглядывать вечерний город.

По шоссе ещё большим потоком неслись машины, под домом через лужи проплывала какая-то серая иномарка, а по газонам большими шагами пробирались пешеходы. Саша и Виктор переговаривались на какие-то бытовые темы, а мне стало холодно от не успокоившегося ветра и я закрыл окно. Саша в своей джинсовой курточке сидел за столом и что-то рассказывал Вите про родственников. Витька слушал его, попутно наливая чай в кружку. В микроволновке уже что-то грелось. Я решил тоже сделать себе что нибудь и полез в кухонный шкаф. Саша рассказывал про свою школу и про дом. Типичные проблемы детей его возраста: им нужно выговариваться, но не родителям. Вот в таких случаях помогают родственники постарше, как Витя. Он слушал так внимательно, прямо настоящий брат, хоть и не родной. В микроволновке оказались маленькие чебуреки, которые мы стали дружно втроем есть. Как я понял: Саша пришёл навестить напоследок Виктора, помогавшего ему в различных сложных ситуациях. Глаза у парня были поразительно чисты, а голос и слова хоть и звучали по-детски, но несли в себе определенную глубину и серьезность. Некоторые дети бывают поразительными созданиями. В какой-то момент разговора Сашка выдал:

• «Я тоже начал чешский учить!»
• «Ты лучше-бы сначала английский выучил. Вот мы с Глебом и английский знаем, а без него-никуда.», — ответил ему Виктор.
• «Я тоже его выучу...», — немного обиженно продолжал Саша, — «но чешский легче — я его быстрее освою!», — при этом он немного надулся и с укоризной посмотрел на нас из-под своей белой чёлки.
• «А твоя мама знает про это?», — спросил Витя.
• «Знает, но не поддерживает. Говорит, что я глупостей от тебя набираюсь.», — мы с Виктором немного рассмеялись.
• «Кстати насчёт твоей матери.», — начал Виктор.
• «Она не будет переживать, что тебя так поздно нету дома?», — я машинально посмотрел на часы и к удивлению обнаружил без пяти девять. Саша тоже посмотрел на время и заметно погрустнел.
• «Давайка, друг — топай домой, а то твоя мама на меня ругаться будет.», — Саша, понурив голову, последовал за Витей в прихожую.
• «Может тебя проводить?», — спросил Виктор.
• «Не надо!», — отмахнулся Саша.
• «Я же недалеко живу, сам как нибудь дойду.»

Когда Сашка уже оделся, то он встал перед дверью и серьезно сказал Виктору:

• «Я тоже уеду! Мне здесь не нравиться, только я так долго как вы не буду! Я сразу после школы поеду. Я буду готовиться!»
• «Ну готовься, Саш.»

Он проводил его до лифта и вернулся обратно.

• «Nechceš spát?», — неожиданно обратился Виктор ко мне на чешском.
• «Ne», — ответил я ему не отрываясь от чая.
• «V takovém případě ani já nebudu. Máte nějaké vzrušení, souhlasíte?»
• «Ano, mám i strach. Jsem však pozitivní.», — Виктор улыбнулся.
• «Jsem šťastná pro vás. Но давай продолжим по-русски, ведь не так-то много нам придется говорить на нём в ближайшее время.»
• «Ты сам начал — я не знаю почему перешёл на чешский. Решил знания проверить?»
• «Да нет, просто так захотелось.»

Остальную часть вечера мы провели в молчании. Я пялился в свой телефон, прощаясь со знакомыми, а Виктор то листал книжки из его библиотеки, то щелкал каналы в телевизоре. Во всей квартире мы выключили свет, оставив только одно бра над диваном и телевизор. Время текло удивительно медленно, так что я пересмотрел ленту и поговорил со всеми, с кем только можно, а время было только пол двенадцатого. В телевизоре корчились старые комики из КВНа, но слышно их практически не было, Виктор убавил громкость почти до минимума. Я предложил ему выключить совсем, но он ответил, что ему нужен какой-то легкий шум.

В какой-то момент меня попёрло на музыку так, что я сидел в наушниках и постоянно смотрел в одну точку, а точнее в одно живое создание. На маленького паучка, который висел на паутинке в углу под потолком. От света бра, тени от него изображали причудливый узор, а сам паук казался больше. Виктор снова стоял у окна и курил, смотря куда-то вдаль. Мне тоже захотелось, так что я бросил телефон на диване, а сам сходил к куртке и взял из кармана свою пачку. Я курю уже как три года, но «паровозам» меня назвать нельзя.

Мы стояли у открытого окна. На нас дул легкий ночной ветерок. Шоссе заметно опустело, а прохожих так вовсе не было видно. В соседних домах горели окна, как своеобразные созвездия, а настоящие звёзды вовсе были закрыты за некой ширмой, от этого небо казалось абсолютно чёрным. Мы выключили бра, оставив только телевизор, который наполнил комнату синим светом. От бесконечной перемены кадров блики постоянно играли на наших лицах, а оттенки синего менялись от более светлого к более тёмному. Дым от сигарет вылетал и клубился в ночном воздухе, а потом растворялся во мраке. Кто-то наверняка по соседству ругается на нас из-за запаха, но на это было плевать. Завтра, а точнее уже сегодня нас не будет в этом городе, в этой стране. Я сидел, облокотившись на холодное открытое окно на одном конце подоконника, а Виктор на противоположном. Между нами стояла пепельница. Мы болтали о Чехии, о наших планах и о всяких мелочах.

• «Красивый пейзаж города.», — начал я восхищаться видом. — «мне всегда нравилось гулять по улице ночью.»
• «Да, это красиво.», — поддержал Виктор.
• «Мне тоже вселяет приятное чувство. Я помню, как по ночам или вечерам смотрел в соседние окна. Ведь в каждом из них есть свои судьбы, чувства, скандалы, радости. Ты представляешь себе этот объем людских эмоций и прямо дух захватывало. А вот когда идешь по улицам, то смотришь на окна с некой завистью. Особенно по утрам, когда ты пробираешься в слякоть и дождь, а где-то кто-то сидит и смотрит на тебя. Но мне всегда больше доставляло удовольствия смотреть на машины. Да и кататься на них тоже приятно. Чувство движения и скорости завораживало, понимаешь? Кажется, что тебя несет твоя собственная сила вперёд — к приятному теплу или светлому будущему. А салон — это твоя защита от холодного или жаркого внешнего мира.»

Я докурил вторую свою сигарету и решил на этом повременить. Положив окурок в пепельницу, я отошёл от окна и плюхнулся в ближайшие кресло. Виктор же оставался стоять, медленно докуривая свою. Вдруг мне пришла в голову мысль:

• «Послушай, Вить. Почему ты выбрал именно Чехию, а не Польшу там, Словакию, Прибалтику, а ?», — как-то до этого момента я и не думал об этом. Мысль сама собой пришла в голову.

• «У меня свои ассоциации с Чехией и Прагой.», — начал Виктор. — «когда я думал над этим, я то на тебя не рассчитывал, а думал только про себя. Пойми, у меня к Чехии тёплые чувства: мне нравиться её культура, язык, я знаю её историю и это, пожалуй повлияло больше всего. Что-то манит меня туда, Глеб.», — из-за отсвета от телевизора лицо Виктора было голубоватым и лишь звёздочка сигареты вспыхивала на черном фоне неба у его лица.
• «Это уже потом к этим чувствам добавились мои диссидентские настроения. Ведь Прага, как и сама Чехия является неким символом для меня. Поэтому я с гордостью выучил чешский язык и собираюсь стань добропорядочным гражданином Европы. На родину я больше не вернусь — ты это знай. Мне хватило всего, что здесь я испытал на себе. Мне не страшно переезжать в другую страну. Там мне будет легче и уютней от одной мыли, что я не в России. Даже приятно осознавать, что я, да и ты, кстати тоже — являемся эмигрантами, утечкой мозгов. Пускай остаются здесь одни со своими ракетами, попами и профессорскими крысами. Это им аукнется ещё: не будет людей, которые способны запустить эти ракеты, не будет людей, которые действительно знают и любят свою историю такая как она есть, а не ту пёструю фальшивку. Пускай отсюда уедут все — кроме профессоров и докторов теологии, ведь только они действительно важны для нашего государства. Ради бога!», — я молчал и слушал его. В такие моменты Витя изливал душу и мог сполна выговориться мне. Это ему помогало, по его словам.
• «Надежда умирает последней. Может мы — российская молодёжь, когда нибудь вернемся мастерами своих дел и создадим новый престиж России. Но тут многое от нас не зависит. Я лишь надеюсь на лучшее, как ты, и если потребуется, то сделаю всё возможное, чтобы помочь. Может Чехия, а в особенности Прага вдохновят меня своей историей?», — здесь он сделал глубокую затяжку и выдыхая дым промычал себе под нос.
• «Мы идем, нам дальний путь не страшен, Не страшна суровая борьба. Твердо верим мы в победу нашу И твою, любимая страна.»

На этом он затушил бычок сигареты и закрыл окно.

Остаток ночи мы провели в томлении. Сигареты не сильно помогли мне справиться с чувством того, что я что-то забыл или что я опаздываю. Прямо под сердцем мучила меня неприятная вибрация от волнения. Из-за этого мне не удалось поспать. Получилось лишь немного вздремнуть на диване, но это было не больше получаса. Виктор кажется не спал вовсе, а смотрел телевизор или бродил из комнаты в комнату. Дверь в свою спальню он всегда закрывал и не включал света. Лишь телевизор, да лампочка в прихожей горели в квартире. В спальне он не включал света из-за воспоминаний, наверное. Он рассказывал про то, какие чувства вызывает у него та комната. Может, тем самым он хотел затемнить их? Ближе к двум часам Витя вызвал такси, и мы стали собираться. Отключив все электроприборы и выставив сумки в прихожую, мы напоследок выкурили ещё по сигаретке. Когда я выставил все вещи в коридор и вызвал лифт, то заметил, как Виктор замер по-середине комнаты и простоял так минуту. Затем быстрым шагом он вышел из квартиры и с шумом запер дверь.

У подъезда нас уже ожидало такси. Погрузив вещи в багажник, мы вдвоём сели на заднее сиденье и отправились в путь. Таксист молчал, и мы — тоже. Я смотрел в окно и мысленно прощался с родимым домом. Только когда мы приехали в аэропорт его пробило на болтовню. Он стал более активным и командовал мною: куда идти, где ждать, что доставать, хотя всё это знал я и сам. Только после того, как мы прошли все контрольные пункты и сели в зале ожидания, расстегивая куртку, я обнаружил оторванную веточку во внутреннем кармане. Я совершенно забыл про неё. Сам я её не чувствовал, а охрана, наверное не прощупала её под тканью. Что-же, придётся ей ехать со мной в Чехию.

Долетели мы без всяких проблем. Во время полёта я сумел немного выспаться. Виктор, по моему тоже заснул. При взлёте он сказал:

• «Ну, всё — прощай, родина!», — и вздохнул с облегчением. Я тоже был рад и камень души спал, но при этом стало действительно грустно.

Чехия нас встретила дождем. Точно таким-же, который лил на родине. Казалось, что закончившись тогда в городе, он успел пролететь пол Европы и дождаться нас здесь. Однако даже сквозь струи дождя отчетливо проступали силуэты старой Праги. Гирлянда иллюминации придавала ей не сколько радостное, сколько приятное настроение возможной перспективы. Здесь все начинается по-новому. Эти шпили ещё не видели меня, и поэтому я располагаю карт бланшом. Что будет дальше — зависит от меня, и хоть чужая обстановка в действительности сильно волновала меня, но это придавало к тому-же странное чувство азарта. Будто бы я поставил на кон всё своё будущие и ставка уже сделана.

Пришлось долго адаптироваться к новому климату и условиям жизни. Жили мы в гостинице вместе с Витей. Изрядно я переволновался в это время, но результат того стоил. После зачисления, на свои гроши мы устроили маленькую пирушку с ещё несколькими новыми друзьями-студентами. Дальше началась стандартная студенческая жизнь, только немножко другая, чем дома. Свою веточку из России я посадил в горшок и периодически поливал. Сначала она походила на сухую палку в земле, но через время я обнаружил, что веточка пустила корни. Город Брно мне понравился, да и в институте было тоже всё хорошо. За комнату мы платили с Виктором недорого, так что моих денег хватало. Потом уже я стал подрабатывать, благо профессия позволяла найти работу быстро. Нельзя сказать, что мы ни в чём себе не отказывали, но на жизнь не жаловались. Вите приходили ежемесячно деньги из России, а я так и не смог нормально общаться с родителями.

Время полетело бешено: я уже не помню, как окончил образование и нашёл работу в Праге. С Виктором мы продолжали общаться, но судьба его увела в другую честь Чехии, хотя мы всё-же встречались в Праге несколько раз в год, не говоря уже про интернет. Благодаря работе нужды в деньгах я не испытывал, так что про Россию я и позабыл совсем. Потом у меня появилась семья, и я стал полноценным гражданином Чехии, даже акцент стал пропадать. Единственное, что напоминало мне о доме — молодое деревце, которое росло в горшке в моей комнате. Из чахлой ветки я превратил его в крепкую молодую берёзку, которая каждый день радует мне глаз.