Верка

Валерий Столыпин

Мы живем, точно в сне неразгаданном,

На одной из удобных планет…

Много есть, чего вовсе не надо нам,

А того, что нам хочется нет.

Игорь Северянин

Верка работает телятницей на третьей, самой допотопной ферме. Там нет никакой механизации и вообще ничего, кроме стен с крышей, да стойл. Даже пола дощатого нет. Все исполняется вручную, а в качестве тягловой единицы — старая седая лошадь слепая на один глаз. Соответственно и работница мало чем отличается от своей подопечной: длинные, спутанные, местами полинялые, волосы, не знающие расчески, отсутствие передних зубов, придающее лицу старушечий вид, выцветшие глаза, глубокие морщины. Все это дополнено сутулой осанкой и мужицкой застиранной одеждой. Так вот, эта дама, кстати, замужняя, имеет трехлетнюю дочурку, а лет ей всего двадцать пять, с моим приходом в совхоз вдруг стала стахановкой. Трудится день и ночь, млея от каждой похвалы. А как не хвалить, когда самый, что ни на есть передовик.

Так вот, однажды вечером, приходит она ко мне. Стучится. Запускаю. Стоит Верка в дверях, обхватив двумя руками цветастый узелок: чистенькая, причесанная, в коричневых ботиночках. Ноги в капроновые чулки затянуты, платье до колен цветастое из чего-то воздушного, но сразу видно — носить подобные кружева женщина не приучена. Запах каких-то отвратительно резких духов, вперемешку с ароматом коровника, беззубая провалившаяся улыбка на изможденном лице — краше в гроб кладут.

И вот это неземное создание стоит, переминаясь, носочком ботиночка рисует круги и смотрит на меня исподлобья просящим взглядом.

— Чего тебе Вера? Отгул, извини, сейчас дать не могу. Все подменные заняты.

— Да не, Петрович, я к тебе. Я это, — она проходит к столу, разворачивает

свой узелок. Там большая банка молока, вареные яйца, пирожки, исходящие жаром и бутылка беленькой.

— Ого! У тебя что, праздник?

— Еще не знаю. Может и праздник.

— Так ты в гости или как? Что за гостинец принесла? Чем это я заслужил?

— Я это, — замялась она, оглянувшись на дверь и занавешенные газетой окна, отступила на шаг, опустила к подолу руки, скрестив их загадочным образом и враз сдернула платье, под которым ничего не оказалось надето, кроме чулок.

Она смяла платье в горсть, спрятала в него лицо и заплакала.

— Люб ты мне! С первого дня! Только о тебе и думаю, спать не могу. Возьми меня как женщину. Ну, хоть один разок? Не побрезгуй. Ты же мужик. Чего тебе стоит. Только один разок всего. А я счастлива буду. Я ведь молодая еще. Ну, пожалуйста!

Верка стоит, я сижу, пригвожденный к колченогому стулу. Мы оба в ступоре. Должен же быть выход. Обязательно. Я встаю, голова совершает отдельный от тела кругосветный полет. Беру одеяло и накрываю им худенькое тельце женщины. Она запахивает одеяло, покраснев в один миг, отворачивается и начинает шептать, — Дура я! Какая же я дура! Ты начальник, а я кто… вот видишь — не вышло праздника. Только опозорилась. И теперь чего? В петлю, или в омут? Боже, как стыдно!

Мозги мои тем временем постепенно начинают возвращаться на привычное место. Я нарезаю круги на пятачке ограниченного пространства, лихорадочно думаю. — Вера! Мне очень жаль… Нет, не так. Ты что, правда поверила, что я не пропускаю ни одной юбки? Это бред. Слышишь — просто бред. Ты открыла мне самое сокровенное и я тебе откроюсь, хоть и очень-очень не хочу этого делать. Я мальчик. Не по возрасту, а как мужчина. Не было у меня, слышишь, не было, ни-ког-да не было, ни одной женщины. И знаешь это только ты одна. Я обязательно стану мужчиной. Однозначно стану. Но только по любви и только с тем, кого выберу. И дело не в том, что кто-то узнает и распустит сплетни. Это потребность. Понимаешь — внутренняя духовная потребность. Чтобы все начиналось с чистого листа, без обмана и недомолвок. Чтобы все по честному. Ты меня понимаешь, Вера! А ведь ты замужем.

Она кивает нехотя, пряча заплаканные свои бесцветные глаза, просит отвернуться, чтобы надеть платье.

— Извини! Наверно я правда полная дура. Только все это иначе представляла. Думала, сможешь меня понять, — она резко повернулась, открыв моему взору оголенный тощий зад, спину с выпирающими лопатками и рельефным позвоночником, ища ручку двери трясущимися руками. Но заполненные слезами глаза не дают верного ориентира. Вера ударяется лбом о косяк, начинает выть.

— Так ты зачем приходила — то, Вер? Давай уж пироги твои есть. Простыли совсем. Да и водочка в самый раз сгодится. Посидим, погорюем на пару, пожалуемся друг другу на жизнь нашу горемычную. Проходи. Садись. В ногах правды нет. И улыбнись, наконец!

К этому моменту ко мне окончательно вернулась способность логически мыслить, хотя теперь и мои глаза были на мокром месте. Согласитесь — история не простая. В такой непростой ситуации заключен целый букет разных смыслов. Я многое для себя понял. Лично для себя. Думаю, и Вера тоже со временем поймет.

— Ты, Вера, молодая еще, а смотри, как себя запустила. С виду тебе за сорок перевалило. В твои годы девчонки еще на танцы бегают. Сделай себе прическу, вставь зубы, купи красивую одежду, косметику, наконец. Никто ведь не подарит тебе саму себя на день рождения. Образ и счастье создавать нужно. Понимаю, что не просто. Извини за поучение. Наверно момент такой необычный, что без этого не обойтись. Давай выпьем. За наши тайны, которые никогда, никому… Договорились? Давай!

Молча чокнулись наполненными стопками, выпили. Закусывать не стали. Наверно нервы аппетит перебили.

— Ты объясни мне, Вера, что это было на самом деле. Мне обязательно нужно понять. Ты замужем. У тебя дочь растет. Прелестная малышка. Я видел. Дом, пусть не свой, совхозный. Хозяйство. Муж молодой. Механизатор не из последних. Зарабатываете прилично. Одна ты получаешь раза в три больше меня… И вдруг такое. Что происходит? Чего не хватает тебе в жизни?

Слезы из ее глаз не просто полились — брызнули. Платки уже перестали впитывать влагу, пришлось дать полотенце. Разговор петляет туда — сюда, скрывая главное где — то глубоко. После второй рюмашки глаза у собеседницы просветлели, появились в них непокорные хмельные искорки.

— Прав ты, Петрович, есть у меня страшная тайна. Прячу ее сколько лет от всех и от каждого, даже от себя, только мне от того все — равно горько и противно. Нет у меня мужа! Нет! Хоть и живой он, а хуже мертвого. Он ведь когда с армии пришел — гоголем ходил. Красивый, сильный, веселый. Враз окрутил. Влюбилась без памяти. От одного прикосновения в обморок падала. Думала, дождалась-таки свое счастье. Краснела и потела, когда за руку возьмет, а уж когда поцеловал и вовсе ума лишалась. Я ведь тогда тоже себя берегла для праздника жизни. Через месяц поженились. Свадьбу как у всех сыграли. Совхоз нам дом построил. Все по чести. А потом понеслось: он на меня влезает, а у него не стоит… Опять пыжится, с тем же успехом. Я успокаиваю, уговариваю, глажу его, обнимаю. Нет ничего. А утром, пока спит, штука эта у него словно железная. Я ему о том и сказала. Он мне фингал под глаз. Потом пить начал, а как напьется — в драку. Зубы он мне выбил. Не сразу, потихоньку, словно смаковал. Никому ничего не рассказывала, все ждала — одумается, обойдется. Он ведь, похоже, и правда любил меня. Так притворяться невозможно. Вот оно как… Я ведь тогда красивая была. Все так говорили. А на свадьбе просто сияла как медный грош. Какую жизнь рисовала в воображении… Теперь самой тошно. Ничегошеньки не сбылось. Потом ребятеночка захотела… А я к подружке в поселок поехала. Мы с ней заранее сговорились. Она мне дружка привела. Трезвого. Я ему двести рублей отдала за любовь. Всю ноченьку меня любил. Ох, как любил. Как вспомню — враз мокрая становлюсь. От него и понесла. Вот за столько лет один единственный раз с мужиком спала. А своего напоила до обморока, да наутро сказала, якобы все у него получилось. Месяц ходил сияющий, потом полез очередной раз, да опять обломался. Только мой дуралей драться не перестал, еще пуще взбесился. Кулачищи у него будь здоров. Как шибанет — из меня и дух вон. Чего только людям врать не пришлось, да ведь шила в мешке не утаить. Поняли все, что зубы я сама себе выбить не могу. Сильно его бояться стала, да только куда мне податься. Родители умерли, а больше никого и не было. И пьет, зараза, каждый день. Как увижу шатается — прячусь куда подальше, а он еще злее от того становится. Однажды не вытерпела и треснула ему по башке чугунной сковородкой. Провалялся, не вставая, дня три. Вроде отошел. А позже совсем у дурака крыша съехала. Заговариваться стал. Черти ему мерещатся. Не всегда, но теперь чаще. А я молодая еще. Я мужика хочу. Все время хочу. Среди ночи от желания в поту вскакиваю. Думаешь легко на такое решиться, чтобы любовь выпрашивать? Да мне от стыда провалиться хочется. И что теперь?

— А вот теперь займись собой. Всерьез. Увидишь, как враз жизнь изменится.

Долго еще мы откровенничали. Бутылку допили. Потом я ее провожал. После, она меня. Там опять я… Утром сарафанное радио из каждого утюга вещало о нашем грехопадении. На меня просто показывали пальцем, а Веру срамили почем зря. Но, то еще не трагедия. Та позже приключилась. Недели через две. Мужик ее сначала пил, потом улегся лицом к стенке. А однажды ночью повесился. Тут и мне досталось. О том и до сих пор при каждом случае вспоминают. Я уже привык — не обижаюсь. Неприятно, конечно, но тайна есть тайна. Ее беречь нужно, иначе та становится сначала новостью, а затем байкой. А с Верой я здороваюсь всегда индивидуально. Мы переглядываемся, молча, и киваем в знак солидарности. Кстати через месяц после похорон она вставила зубы, сделала прическу, приоделась...

Чуть позже ее было не узнать. Не красавица, но приятная молодая женщина. Кстати еще через пару месяцев вышла замуж. Правда, без свадьбы. В деревне появился девятнадцатилетний паренек, отсидевший год по хулиганке. Нормальный вполне, спокойный как слон, симпатичный. Вскоре Вера ходила с животиком, сияя неподдельным женским счастьем. Бывает и так. Обломала жизнь, сорвала судьбу в штопор, проучила как следует, но в последний момент позволила выскочить из мертвой петли.

© Copyright: Валерий Столыпин, 2018

Свидетельство о публикации №218041301526

www.proza.ru/2018/04/13/1526