В тумане

В тумане.

…И вот середина лета. После тридцати градусной жары, установившейся со средины мая, наконец, похолодало, и в это миленькое погодное явление дополнил долгожданный дождь с небольшим градом. И теперь лопуху, картофельной ботве и кое-где теплицам, из старой плёнки — прелость не грозит. Град проделал в растительном мире дополнительные отверстия для вентиляции.

Такая была весёлая весна, такое обилие цветов, даже после неожиданного морозца в начале лета на ранние всходы, которые успели расцвести и разветвиться, и вот по всему этому, по этой красоте — картечью!

Василий Яковлевич, глядя из окна дачного домика на повалившуюся ботву картошки, на прибитые грядки морковки, чеснока и лука, на которые всё ещё сыпал мелкий мутный бисер, не мог понять своего состояния. С одной стороны вроде бы надо радоваться дождичку, а с другой — катастрофа! Вот и верь после этого обещаниям синоптиков и прочим местным предсказателям.

"Эх-хе… Никому верить нельзя. И некому пожаловаться, не у кого просить помощи…"

За территорией дачного участка простиралось огромное поле молодой пшеницы, покрытое, как дымкой, васильковой бирюзой. Не смотря на зловредность этих сорняков, поле без васильков не было бы столь живописным и оттого приятным для глаза, для души. Эта "казовость" чем-то ему напоминала российскую действительность, которую искусно прикрывают эстрадой.

Особенно сейчас — после дождичка и града — васильки и ромашки, словно новой силой налились, ярче стали выделяться на фоне поникших злаков. Ветер, пробегая по полю, жалея как бы, приглаживает пшеницу. Прокатывается волнами сверху вниз к Залидовским лугам, и дальше, к Угре, и далее по левой её стороне до деревни Комельгино и села Дворцы. И, наверное, докатиться до Киевского тракта, который в ясную погоду виден отсюда, с бугра, и даже машинки снующие по нему.

Если смотреть с возвышенного места, с того, где когда-то стояла деревня Сабельники, а теперь дачи, то невольно охватывает радостное ощущение от этой трогательной панорамы, не смотря на томившую последние годы грусть.

 Словно перед тобой лежит вся матушка-Россия, как на ладони: эти луга, поля, деревни… Вся она — его Россия. Тихая, загадочная, а в часы ненастья — унылая, обиженная, оттого ещё более пронзительно трогательная. Но он знал, что это до первого луча солнца. Тогда сразу всё изменится, земля преобразится, оживёт и станет ещё живописнее, ещё привлекательнее. И деревни Комельгино, Дворцы, Якшуново и Киевский тракт проявятся яснее.

Но сейчас его Россия в тумане…

— Эх-хе… Что же это такое? — в сердцах вздохнул Василий Яковлевич.

Закончив школу, десятый класс, дочь не осталась с родителями — уехала. Вначале в Калугу, а потом — в город своего детства — и юности Василия Яковлевича — в город Ангарск, в Прибайкалье. Через два года, после службы в Армии, туда же направил свои стопы и сын. Тоскливо стало Василию Яковлевичу в опустевшем гнёздышке, в трёхкомнатной квартире, скучно. И хоть они с женой и понимали причины, вытолкнувшие молодёжь отсюда, однако, сердце нет-нет да заноет от досады. Ведь переехали-то они сюда ради них, детей, по совету медиков сменили место жительства. В детях, в жене, да и в нём самом начали астматические явления проявляться — и в загазованном городе нельзя было дальше оставаться. А дети через десять-пятнадцать лет обратно вернулись поближе к химии. Правда, теперь, в период экономического хаоса, часть сильно вонючих цехов и заводов в городе приостановлена. Но это пока. Пока эта необходимость с рублём или с долларом не стакнулась. При теперешней неразберихе и нищете не до экологии. И там, в индустриальном городе, всё же можно было найти работу, да и есть, у кого пристроиться, у дедушки с бабушкой, то есть у их родителей.

— Тут, в вашем болоте, быстрее задохнёшься! — сказала дочь на их возражения. — Тут только вам, пенсионерам, жить.

И хоть в посёлке имелось два Дома Культуры, один из которых, новый, с двумя залами — большим и малым, танцевальный зал (или дискозал) и на этажах комнаты для студий, кружков, также и библиотека — все это оказалось не пригодным и даже нелепым в теперешней жизни. Строился этот Дом Культуры с расчётом на нормальную жизнь, теперь — стоит как памятник благих намерений. Некому в нём работать и некого в нём учить и веселить. Все специалисты от культуры сокращены, как за ненадобностью. Молодёжь сейчас больше с пивком подружилась, да по подъездам шарятся. Да вот ещё, по дачам, безобразничают. Больше-то чем им заниматься…

Небо, казалось, немного посветлело, и дождь как будто бы прекратился. Но налетел ветер и принёс новую тучу, и в пелене дождя вновь скрылась его Россия. Только два густых раскидистых дерева, старые вековые липы, чудом уцелевшие посредине поля на склоне к Залидовским лугам, видны были сквозь серую марь и темнели расплывчатыми пятнами.

Года два назад Василий Яковлевич хотел поменять квартиру в их посёлке на Ангарск, чтобы обратно в родные края податься к старикам родителям, а теперь и к детям. Пытался сделать равноценный обмен: трёх — на трёх, плюс доплата. Раньше такое проводилось, центральная часть России ценилась. А поскольку сейчас в ходу "лимоны", то думал на ту доплату — взять контейнер и чтобы самим ещё на билеты хватило. Дети в Ангарске объявления в местных газетах и на телевидение дали, на столбах развесили. Но те недавние времена прошли, и желающих переехать в центральную часть не нашлось, и даже наоборот, сами доплату потребовали. Так и не получилось с обменом.

Решили тогда разменять свою трехкомнатную здесь, на месте. Трех на двух комнатную и доплата, чтобы на эту доплату детям как-то там помочь. Сын к тому времени на кредит попал. Хотел с двумя братьями, его друзьями, какое-то частное дело открыть, да браточки оказались ушлыми. Подставили. Банк коммерческий на него на одного наехал — друзья в сторону, а он отдувайся. Иначе посадят.

И с разменом дело не задержалось. Через неделю-полторы все устроилось. Но тех денег, что получили за доплату, было маловато.

Если до перестройки у Василия Яковлевича лежало на сберкнижке две тысячи, подкапливали на черный день, да только, независимо от их намерений и природных явлений, на страну стали накатывать то чёрные вторники, то чёрные четверги, а потом и вовсе каждый день стал чёрным. И те большие две тысячи превратились в мелкую пыль, в песчинки. Одна сберкнижка осталась, в которую заглядывать — себя смешить сквозь слёзы.

А тут, как на грех, новые банки с экранов телевизоров стали обещать гражданам, что каждую песчинку их вклада они превратят в жемчужину. И подумалось им тогда: коль Сбербанк так прокинул их, то, может быть, здесь, в новых банках, что-нибудь выгорит?

"И если на полгодика… — размышлял тогда Василий Яковлевич, — под те же триста процентов положить эту доплату, то, глядишь, к лету тех накоплений хватит, чтобы помочь сыну, и дочери что-нибудь достанется".

А тут реклама за рекламой, ни кино из-за неё не посмотреть ни спортивные программы. Один фонд пять рублей на каждую тысячу обещает за день, другой — за неделю 30%, третий — 300% за год… Глаза разбегаются. А к "Ростиславу" — так отбоя нет, каждые семь секунд вкладчики его одолевают. Минуты по три реклама очередь к нему отслеживает. И народ прёт в него, двери не успевают закрываться. Доверяют, видно.

Да и как им не доверять, фондам этим. Государство их благословило, лицензии им выдало, право на предпринимательскую деятельность — так, значит что? — они с ним заодно. На благо населению вместе работают. Это не ранешное время, когда один Сбербанк был, и что хотел, то с вкладами и делал, разумеется, не в ущерб себе. От обиды на него и от безвыходности, они и вложили ту доплату в разные фонды: в "Русскую недвижимость", "Селенга" и "Ростислав". Пусть Сбербанк со своими мизерными процентами сидит себе, как паук на паутине, и ловит простаков.

Все устраивалось, как будто бы хорошо. Двести девяносто процентов — это через полгода, какой будет навар! Вот и выкрутятся…

Эх, знал бы броду, не полез в воду… Но всё новое, а вера была старая.

Василий Яковлевич горестно усмехнулся, и на глаза как будто бы стал опускаться туман. За окном становиться опять мутно, что ли? Заморгал веками — слеза. Хорошо хоть один на даче, не перед кем стыдиться за неё. Огород сейчас только и кормит их, ни работы, ни сбережений, и вклады все погорели…

Дождь прекратился и над Залидовскими лугами, над Угрой от нагретой за продолжительный зной земли стал подниматься густой пар. Он поднимался, как предутренний туман, но не из низин, не от Угры, как обычно, наползая на возвышенность, а со всей окрестности, как с гигантской раскаленной сковороды, на которую плеснули воду. И теперь уже не дождь, а пар застилал перед взором Василия Яковлевича его Россию.

Когда услышал по радио, что представительство "Ростислава" в Калуге закрылось, а его служащие куда-то исчезли, по крайней мере, редакция радио до них не может дозвониться, Василий Яковлевич в первую минуту не поверил такому сообщению. Да и прозвучало оно как-то полусерьёзно, ёрнически, как будто сообщили нечто анекдотичное. Над вкладчиками, видно, пошутить решили. Сами же рекламу ему каждый день крутят и по несколько раз в час, и тут же сообщают о закрытии представительств. Чему верить? Что это, как не редакционный каламбур?

Да и в газетах реклама не прекращается. И по местному и по центральному телевидению всё ещё метроном постукивает — денежки вкладчикам отсчитывает. И люди, глядя на экран, идут и идут в "Ростислав". Да и в другие фонда заманивают: краснодарским чаем вон угощают, каждую песчинку вклада всё ещё превращают в жемчужину. А некоторые и с назидательной заботой напоминает, что "будущее ваших детей в ваших руках". А "Хопер"!.. Вышла эта речушка из кисейных берегов Волгоградской области и разлилась по всей стране, не зная границ. А "Селенга"? Та и вовсе, сказывают, через российские границы перетекла. Или "Русская недвижимость"?.. Нет, уважаемые господа-товарищи редакторы, не надо. Не надо из российских людей последних дураков делать, не надо пудрить им мозги. Неприлично, непорядочно даже как-то…

А тем временем слухи расползались с нарастающей силой, и чем дальше, тем беспокойные. И у Василия Яковлевича начало внутри тревожно подмывать и холодком сердце окатывать. И эти слухи до сих пор ещё в ушах звучат:

— А "Ростислов-то" накрылся, и наглухо…

— "Селенга" с "Хопром" накрылась…

— "Русская недвижимость" приказала долго жить…

Соседи по дому, по дачам те слухи разносили.

Василий Яковлевич недоумевал. Как такое может быть?.. А договора?.. А деньги?.. И тут же его как будто бы подъегоривал кто-то: "Плакали ваши денежки! А договор… в другом офисе теперь используй, да смотри, не оцарапайся..."

Не поверил. Поехал в Калугу. И вначале в "Селенгу", что в ДК "Строителей" на площади Победы находится. Выбрали же местечко, в насмешку что ли над вкладчиками? На позор Площаде Победы…

Приходит и видит: ДК на месте (если бы что случилось, то не примерно провалился бы в тартарары!). На витражах все ещё белый листочек "Селенги" — фирменный бренд (так теперь прозывают ярлыки разных компаний) .

— Вот люди! Надо же… — с облегчением вздохнул Василий Яковлевич и усмехнулся на людскую болтливость. И несколько повеселевшим стал подниматься на второй этаж.

Однако, как только предстал перед железной дверью, закрытой и опечатанной, вновь усмехнулся, но уже кое-чему другому, и едва это "другое" не выразил вслух. И отчего-то стыд какой-то подкатил, глаза от прохожих отворачивать начал. Как будто попал впросак, и люди над ним насмехаются. Мужчина по коридору прошёл, и на лице ухмылка… Может так показалось — ведь нелепейшая ситуация. Тебя, как луковицу отшелушили, и ты сам себе этим луком глаза натёр. Без боли слезятся.

Все-таки Василий Яковлевич остановил одну женщину, служащую дворца культуры, та бегала с какими-то бумагами по этажу.

— Дочка, извини, пожалуйста, скажи мне, что тут стряслось? Почему "Селенга" закрылась?

Та хоть и смотрела на него спокойно, а в уголках глаз бесенята прыгали.

— Они, папаша, сбежали.

— То ись, как сбежали?

— Сбежали, да и всё. Вместе с вашими денежками.

— И… что же теперь?

— Не знаю, — пожала молодайка подбитыми ватином прямоугольными плечиками. — Тут они по утрам каждую пятницу теперь собираются. Не то митингуют, не то хором плачут. Приезжайте к девяти часам в пятницу, может, что и узнаете.

Сбежали!.. Да как же может быть такое?.. С площади-то Победы?.. Куда же власти смотрели? Как у них под носом могло такое случиться?..

Тоскливо стало на душе и одиноко.

Вышел Василий Яковлевич на улицу сам не свой. Всё у него в мозгу перемешалось, в том числе и помощь сыну, и так… кое-какие радужные планы. Лопнули мечты, и, кажись, пропали деньги. Сердце заныло, по нему как будто бы чем острым полоснули, даже дух занялся… Из последних сил съездил на троллейбусе на "стрелку" в Калуге, где постамент Карла Маркса разрезает улицу на двое и где администрации Ленинского района находится. Там рядом с ней в соседнем здании "Ростислав" располагался.

А уж до "Русской Недвижимости" сил не хватило.

Как домой потом добрался, уже не помнит, как во сне.

Было это в конце января. И январь, февраль были слякотными, грязными.

Весь остаток зимы Василий Яковлевич посвятил хлопотам по юридическим конторам. И везде деньги, деньги, и не малые. Для кого-то, быть может, они ничего не значащие, а для него с его пенсией, да при больной и не работающей супруге — совсем разорение. Жена была ещё не на пенсии и не работала, негде, не тот возраст, да и завода того уже нет.

Вот вроде бы и законы есть, и суды на месте, а хода делу нет. Как в болоте, все тиной затянуто и как будто бы ряска в нем еще больше жирует.

Все бы мог понять Василий Яковлевич, или бы постарался понять, если б он отдал свои кровные, скажем, соседу, или даже родственнику, то есть частному лицу, а тот оказался бы пройдохой. Обманул. Но здесь-то, на глазах всего мира, под строгим оком государства и тебя обобрали, ободрали, как липку, и ты же, оказывается, ещё и виноват, дескать, надо было смотреть, куда деньги вкладываешь. А как смотреть? Кто разъяснил? Доверяли-то не банку, а государству. Оно ведь разрешило им этот вид деятельности. Так выходит, оно что, тоже такое же лопоухое? — этого Василий Яковлевич никак не мог понять. Такого даже в дурном сне невозможно представить.

Хотя нет, видел. Вещий был сон, дурной конечно, но в руку, — как в народе говорят. Только не понял он тогда его. "Не понял!.." — с болью простонал Василий Яковлевич. И хоть неудобно о нём вспоминать, но он до сегодняшнего дня его до мелочей помнит, и иной раз и взаправду при ходьбе ноги, как той ночью во сне, повыше поднимает, из опаски, как бы в такое же нечто неприличное не вляпаться. И видел тот сон незадолго до крушения финансовых пирамид.

Снилось ему, что как будто бы он находится в каком-то большом городе, и даже не в городе, а как будто бы — в огромном населенном пункте размером во всю страну. По крайней мере, сонные ассоциации таковыми были. И вот он, Василий Яковлевич, ходит по этому городу из края в край и не находит более менее приличного места для туалета. А ему, в том сне, ой как в него приспичило. Прямо невтерпёж. А сходить не куда. Эта огромная территория была вся в дерме, и народ бродит по нему, не зная куда ступить, чтобы не испачкаться. И он, то в один туалет забежит — там по щиколотку, то в другой — и там не меньше. Уже и на улицах ступать стало не куда. Люди маются, места себе не находят, бродят по тому дерьму, а у него уже полные потроха, руками живот придерживает… Проснулся, и с испугу мац-мац рукой под одеялом — чисто! Вздохнул с облегчением и побежал в туалет. А потом долго гадал, к чему бы это?..

И точно! Через месяц не только он, миллионы в нём оказались — не в дерме конечно, а в хорошей шопе — это на иностранный манер.

В суде, куда подавал на пирамиды заявления, у судьи осторожно спросил:

— Толк-то будет?..

Судья дернул плечом и на его утомлённом лице вздрогнул уголок губ, что, скорее всего, выражало сочувствие, и Василий Яковлевич упал духом. Тоскливое чувство безвыходности охватило его, словно он вновь ступил в то самое, где находился в ту ночь. Вот и не верь теперь в сновидения.

И как он тогда не сообразил, к чему сон? Бежать надо было пока не поздно в эти лохотроны, снимать деньги…

Возвращался Василий Яковлевич с судов домой в полном упадке психических сил. Хуже нет ждать неизвестно чего: то ли милости, вдруг ниспосланной государством, праведного суда, не то окончательного разорения. Но не столько даже деньги жалко было, хотя конечно в них дело, больше болела душа из-за сына. Что с ним будет? Как теперь он выкручиваться будет? Дачу продать, ведь больше-то ничего нет. А без неё — у них у самих жизнь короткой покажется. Хотя, кто сейчас дачу купит, кому она нужна в обезлюдевшем посёлке, в обнищавшем?

Уже и дети писали, успокаивали; мол, коли, не были богаты, так хрен собираться… (Мать им отписала о его переживаниях.) И просили не убиваться… А у Василия Яковлевича от их сердечного сочувствия на душе становилось ещё горше. Хорошо, что дачные дела начались, они понемногу отвлекали от переживаний.

Огород поначалу радовал: отсадились вовремя, дружно зацвели сады, вишни, яблони, грушка-малышка. Природа словно бы вопреки превратностям мирским, цвела и благоухала. С весны установилась жаркая погода, и до того, что начали уже беспокоиться — не иссушила бы посадки. Уже и поливать нечем, в колодце вода уходит.

Но произошло другое. На яркие цветы и нежные завязи вначале упал морозец. Подчернявил завязи. А теперь среди лета — град. Как говорят: до кучи!

Василий Яковлевич смотрел на безобразия, какое натворили сейчас природные явления, и с грустью приговаривал:

— Вот так вот вас, вот так вот… Чтоб не раскатывали губы. По сопатке, по мурлам. Спереди и сзади. С той и с этой стороны. Чтоб и дух из тебя вон!

Он смотрел на пар, нависший туманом над Залидовскими лугами, над его Россией. И смаргивал едкий туман, теперь часто набегающий на глаза, смахивал его ребром ладони. И не видел ничего радостного впереди: ни для себя и ни для своих детей, ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем.

…Уж не один год прошёл, не одно лето, а деньги так и не вернули. Даже в суды не вызывали. Владельцы пирамид, оказывается, обанкротились, а государство, которое им давало добро на их деятельность — не причём. И круг замкнулся. Умыли руки одни и фигу показали другие. И Василий Яковлевич, вспоминая те банки, рухнувшие пирамиды, всякий раз с сарказмом усмехался: хорошо сработали! — молодцы ребятки. Кое-какие гроши вкладчикам Сбербанка государство обещает вернуть. А таким обманутым вкладчикам, как он, Василий Яковлевич, и иже с ним, вежливый отлуп. И круг замкнулся. Теперь и надеться не на что и не на кого. Ни работы, ни зарплаты и кругом обман...

Эх, Рассея, Рассеюшка, в чём твоё будущее?.. Всё в тумане.