Ты во мне, я в тебя

Есть такие люди, которым все равно, что о них думают. Они просто делают то, что хотят и как хотят, но посвящают этому всего себя.

Жила у нас одна такая девчонка. Ее мало кто видел в лицо, но знают ее не только в нашем городе. Весь район съезжался к нам, чтобы посмотреть на ее рисунки. Местные газетенки лопались от статей про эту девушку, репортеры как сумасшедшие носились вокруг нее. Хотели бы носится… Единственное, что они узнали о ней за эти три года, — ее имя, Зара. Остальное все слухи, ведь девчонка сирота, а от интервью отказывается.

Впервые я увидел, как она рисует, на рассвете, когда солнце только поднималось. Я тогда поссорился с родителями и убежал из дома. Я шел по пустынной дороге мимо заброшенного дома на самой окраине города. Внимание мое привлек странный человек с зонтом, стоящий у самой стены. Я подошел поближе, но не сразу заметил, что мужчина этот был нарисованный. Я замер на месте и не мог отвести глаз. Удивительно грустные глаза смотрели мне прямо в душу, морщинки на лбу, отчаянно сжимающая рукоятку зонта рука, старый потрепанный плащ — рисунок просто поражал своей детальностью и правдоподобием. Тут из-за угла вышла девчонка и, встряхивая баллончики в руках, остановилась возле старика. Я снова оторопел и во все глаза уставился на нее. Снова. Меня это уже начинало раздражать.

У девчонки были зеленовато-синие волосы, заколотые на затылке двумя спицами, уши сплошь усеяны цветными колечками, бровь и ноздря тоже были проколоты, на нижней губе симметрия, на плечах не застёгивающийся голубой кардиган, под ним черная широкая майка, на тонких бедрах держалась бирюзовая пачка, на ногах черные лосины и кеды, а еще я заметил на шее с правой стороны татуировку — перышко и змею, обвивающую ее руку. Черт возьми, это же Зара! Та самая Зара.

— Да это я, — сказала она, не поворачиваясь, и до меня дошло, что я вслух назвал ее по имени, — А ты кто?

— Я Костя.

Странное дело — прошло уже десять лет, а я все храню ее тайну и никому не рассказываю, какая боль скрывается за этими удивительными карими глазами. Я помню каждое слово Зары, каждую страничку дневника ее отца. Мы сидели на камнях и жевали ее бутерброды и мой холодный чай из термоса. Я рассказал ей, как поссорился с родителями из-за девушки и убежал из дома, что про нее и про ее рисунки говорят остальные, она все спрашивала и спрашивала, но когда настала ее очередь говорить, Зара улыбнулась и достала из маленького потрепанного рюкзачка толстую книжку. Это был альбом или, как его называла сама Зара, дневник ее отца. Он умер три года назад и оставил ей только этот дневник, но этого оказалось достаточно, чтобы Зара обрела смысл своей жизни. В этом альбоме были кругом одни зарисовки, подписи, какие-то наставления, которые он, казалось, готовил для дочери, а еще в нем были рисунки маленького младенца. Это была сама Зара. Внизу каждый раз была одна и та же подпись «Ты во мне, я в тебе».

Я до сих пор не могу понять, почему мы так быстро сдружились. Почему она каждое утро подбрасывала мне записки с координатами, где она на этот раз рисует, почему разрешала мне приходить к ней домой, помогать материально, и самое непонятное, почему пускала к себе в душу…

Как то я спросил ее об этом, а она протянула мне бутерброд и улыбнулась, потом развернулась и положила свою руку себе на грудь там, где должно быть сердце.

— Там лишь отец и искусство. Они мое прошлое и будущее, а ты мое настоящее. Ты мне никогда не врал, ты не такой как все остальные. Теперь ты во мне, а я в тебе, — и она, улыбнувшись, брызнула красной краской мне на грудь, рассмеялась, и, забыв про бутерброды, мы стали дурачиться и обливать друг друга краской. Она всегда была права, но лишь в одном ошиблась. Мы были не только настоящим, мы стали друг для друга чем-то большим, мы стали рисунком девчонки и мальчишки, которые еще очень долго будут улыбаться друг другу под сводами мостов…