Театральная

Театральная

Рассказ

— Я тебя люблю!

— За что?

— Я пока не знаю, мне 3 года, я пока просто так люблю…

Майский легкий ветерок робко забегал в открытую форточку моей комнаты, занося и оставляя после себя запах распустившейся сирени. Вдоль всего дома прямо напротив окон протянулся сквер, названный Лермонтовским в честь недавно поставленного там памятника Михаилу Юрьевичу. Красивый тротуар из красной плитки вместе с парковыми скамьями в этом году просто утонули в ярких голубых, фиолетовых и розовых соцветиях.

Проводив любимую внучку в последний раз в детский садик, я вернулся домой, представив себе, как через три месяца вместе с мамой моя маленькая девочка с букетиком цветов помчится в школу. Завтра садик закрывают на ремонт и детям подготовительной и старшей групп предложили провести два летних месяца дома. Все же лучше, чем ходить в уплотненные группы вместе с малышней.

Молодые соседи за стеной включили музыку. Чуть слышные через стенку звуки песни на фоне сиреневой реки под окном напомнили мне давно осевшие в сердце берега одиночества. Услышав красивый голос Валеры Залкина, я почти сразу почувствовал жалость к этой одинокой веточке, словно к товарищу, по несчастью. Да, одиночество — болезнь очень гордая, но и очень жесткая. Потому оно и считается уделом сильных, а слабые жмутся к толпе. Ведь чтобы жить без корней, нужно иметь очень сильное сердце.

Одинокому, неодушевлённые предметы приносят больше облегчения, чем чьё-то сочувствие или утешение. И тогда человек бросается, как за соломинку к своим старым, полузабытым, любимым вещам. И вот уже всё стало проще. Он начинает спокойно ходить и ровно дышать. Потом замечает, как отпускает напряжение.

Открыв старый семейный альбом с чуть пожелтевшими черно-белыми фото, я пропустил пару листов с тогда еще молодыми, но уже давно ушедшими родителями, и остановился, глядя на раздел «Детский сад».

На первом листе старого альбома была сфотографирована вся наша подготовительная группа 25 человек. На самом краю фотографии узенькой плоской скотча был приклеен фантик от конфетки Театральная, который закрывал одну детскую фигурку. Я приподнял маленький, покрытый морщинками времени фиолетовый листок. Из-под него мне прямо в глаза смотрела самая красивая девочка нашей группы — Семенкова Галя. А почему её фигура была заклеена? Да потому что я сделал это восемь лет назад, в тот день, когда узнал, что она умерла от рака. Может быть тогда она была уже не первой из тех детей нашей группы, кто покинули этот мир. Но для меня она была первой из тех 25, кому я пожелал царствия небесного, причем не только первой, но и лучшей, и может даже не только из того далекого времени.

— Теперь можно и отклеить это фантик, — подумалось мне. — Она уже не одна. Наверняка, там на небушке есть уже и другие наши одногруппники.

Я аккуратно закрепил фантик на свободный уголок альбомного листа. А причем же здесь этот фантик? Да при том, что это была её конфетка. Она в тот день её сама рассосала, а фантик оставила мне…

________

Тогда, много, много лет назад к ней сразу прилепилось прозвище — Семечка. Даже не помню, кто первый так её назвал. Зато хорошо помню, как она появилась у нас в первый день, когда мы перешли из средней группы в старшую. Еще с вечера она, вместе с несколькими ребятишками, которых оставили в садике родители на ночь в так называемой «группе продленного дня», заправляла за собой постель на кровати. Я случайно заметил на её простыне довольно большое мокрое пятно. Это пятно заметил и Славка Моранин, ехидный и наглый мальчишка, которого наша нянечка, Полина Семеновна, терпеть не могла и которому от неё не раз доставалось мокрой тряпкой по Славкиному мягкому месту.

В это время группа уже начала заполняться пришедшими с утра воспитанниками.

— А новенькая обосс…сь, обосс…сь! — заорал он на весь зал, стараясь, чтобы все слышали такую важную новость.

— Замолчи, негодник! — крикнула ему с противоположного угла нянечка, домывавшая там пол. В тот раз она лишь замахнулась на него тряпкой, но подходить к нему не стала, потому, как услышала голос воспитательницы в коридоре.

В это время новенькая сняла с себя мокрые трусики и положила их подсушиться на батарею, которая была горячей. А её кровать находилась с края, у самой стены, возле радиатора отопления.

Славка в это время показал пальцем на её голую попку и толкнул меня в плечо:

— Гляди, какая жо…а, как мячик!

Попка у неё в самом деле была красивая и похожая на розовый мяч, лежавший в углу возле кладовки.

Но на этом нахальный мальчишка не успокоился, а сделал шаг к ней навстречу и с размаху шлепнул ладошкой по её заду. Девочка всхлипнула и, собралась, видимо, зареветь. А Славка уже приготовился было схватить ее за попу обеими руками.

И тут я со все силы ударил его кулаком, сначала по одной, потом по другой руке.

Славка сразу же отскочил в сторону и крикнул мне:

— Ты чё, дурак? Больно же!

— Молодец, правильно! Я тоже щас подойду и добавлю! — крикнула Полина Семеновна

Новенькая повернула голову, благодарно взглянула мне в глаза и быстро накинула на себя платьице.

После этой истории девочка стала ко мне относиться как-то по-другому, чем к остальным мальчишкам. Она старалась играть поближе ко мне, чем к другим. А завтракать и обедать всегда садилась возле меня. В это время я всегда кулаком грозил Славке, видя, что он готовится сделать какую-нибудь гадость Семечке. А вечером она помогала мне надеть пальто и завязывала мне шарф. При этом иногда твердила:

— И чего это я тебе помогаю? Прямо влюбилась в тебя я что ли?

А остальные мальчишки в это время, проходя мимо, завистливо поглядывали на меня. Семечка была очень красивой девочкой и уже второй год её выбирали Снегурочкой на Новый год.

Славка же при всяком удобном случае голосил на всю округу:

— Тили-тили тесто! Жених и невеста!

— Дурак! — говорила ему Семечка.

— Получишь! — продолжал я грозить ему кулаком.

У наших девчонок в группе заводилой была симпатичная, но колючая и задиристая девочка — Боголюбова Любка. Все мальчишки её побаивались. Ударить она могла и не только в лицо, но и между ног.

И вот, как-то раз, таким же майским днем я сидел за столом возле кладовки и смотрел детскую книжку, оставленную воспитательницей. А в кладовке шушукались девчонки, во главе с Боголюбихой. И я услышал обрывки их разговора:

… Да прям здесь, в кладовке…

… Четверых, хватит! Кого, кого…

…Кузю (меня), Славку, Незву (Витька Неизвестный) и Хвата (Тольку Подхваченко)

… После сон часа, Полина, когда смоется…

Хорошо был слышан лишь хрипловатый голос Любки. Остальные звуки я разобрать не смог.

… Надька, да ты и позовешь…

… Снимут здесь в кладовке…

… Да, мы первые, тогда и они никуда не денутся …

К этому времени я уже начал догадываться об истинных замыслах девочек. На душе было уже как-то тревожно, но интересно. И похоже, что этот интерес точно пересиливал некоторый страх…

Потом были голоса, которые я разобрать не смог. И лишь под конец Боголюбиха хрипло буркнула:

— Ладно, хватит… В общем после сон часа перед полдником. Пошли…

Надька Кудинова вышла из кладовки последней. Она подошла ко мне и озираясь по сторонам произнесла:

— После сончаса приходи в кладовку. Незве скажи, тоже пусть приходит…Вы с ним в одном доме живете… Славке и Хвату я сама скажу…

— А за чем? — шепотом спросил я её.

— Зайдете все четверо. Потом трусы снимете… Я вас расставлю по росту …

— А вы?

— Мы тоже без трусов будем! Понял? — шепотом пояснила Кудиниха.

— А потрогать тоже можно будет? — спросил я опять шепотом.

— Можно. Ладно, иди отсюдова…

После сончаса мы зашли в кладовку.

— Надька! Ты покарауль возле двери!

— Да-а? Я же так ничего не увижу!

— Я тебя потом позову!

— Потом! Потом, там уже и смотреть будет некогда.

Мы сняли трусы и выстроились по росту. Первый — самый высокий Славка, за ним я, потом Хват и последний самый маленький — Витька Неизвестный.

Девчонки тоже стянули с себя трусики и отдали их Боголюбихе. Потом двинулись на наш осмотр. Первым от них был Незва.

— Фу! — Сказала Боголюбиха. Там и схватить-то не за что и пахнет плохо

— Да! — Поддакнула самая некрасивая — Тонька Тихомирова. — Точно, смотреть не на что!

Потом пошли дальше.

— Хват! — А чё он у тебя какой-то кривой. И яйца неровные: одно больше другого.

Боголюбиха пощупала у Хвата письку и спросила:

— А у меня потрогать хочешь? … Нравится?

— А чё, она у тебя какая-то мокрая?

— Как дам сейчас по мозгам — сразу понравится!

Потом все четверо подошли ко мне.

— Ах, какая розочка красивая! — воскликнула Семечка. Потом нагнулась и чмокнула мой писюн. За ней подошла Боголюбиха, схватила меня за письку, сжала в руке и сильно дернула за него. Мне было больно, но я мужественно стерпел эту пытку. Из-за боли трогать письки девочек было уже неохота.

Девчонки подошли к Славке.

— Какой большущий! И куда-то вверх смотрит — сказала Тонька.

— Это у него стояк, — пояснила всезнающая Любка. — Мне сестра сказала, что если у парня стояк — он трахаться хочет.

— А трахаться, это что? — спросила Семечка.

— Трахаться — это и есть трахаться! Много будешь знать — скоро состаришься!

Нужно, наконец, прервать описание этой сцены, тем, что в коридоре, послышался, как всегда, строгий голос нашей воспитательницы — Валентины Васильевны, помешавший Славке перетрогать у девочек их письки и позволивший всем успеть восстановить пробелы в нижнем белье.

_____

В тот же день после полдника перед прогулкой Семечка подошла ко мне и тихо предложила:

— Давай сбежим из садика с прогулки в сквер? Все равно Валентина Васильевна со своей Ириной Семеновной, как всегда целый час сплетничать будут. Вот и не заметят…

— Давай! — согласился я. — А зачем?

— За счастьем! — сказала Семечка.

— Интересно! — про себя подумал я, но вслух ни о чем не спросил.

Действительно, две наши группы: подготовительная и старшая после полдника выходили на прогулку и фактически играли вместе на одной территории. Тем более, что наши воспитательницы никогда не успевали за это время вдоволь наговориться.

_______

Тогда еще в этом сквере не было памятника Лермонтову. И фонтаны толком не работали. А скамейки были совсем простенькие, но также успешно прятались за кустами буйно цветущей сирени. Прохожие заполняли скверик лишь ближе к вечеру. Поэтому в это время там еще почти никого не было, кроме немногих ребятишек, в основном случайно забредших туда школьников.

Мы нашли с Галкой самую глухую скамейку. Было очень тихо. Чуть дальше в липах, посаженных по краям сквера на все лады чирикали, свистели и щелкали птички. Липы еще не зацвели, поэтому в сквере господствовал лишь аромат сирени. Все в тот день словно было создано для умиротворения и любви.

— И где же это, твое счастье? — спросил я Галку.

— Сейчас будем искать его! Сломай мне веточку сирени. Она высоко, и я не достану.

Я подпрыгнул и сломал для неё самую пышную гроздь цветков.

— Смотри, — сказала Семечка. У каждого маленького цветочка только 4 лепестка. Нужно найти цветок с пятью лепестками.

И мы стали искать это цветок вместе. Галка не обрывала цветки с четырьмя лепестками, поэтому искать вдвоем на одной ветке было неудобно. Я сломал еще одну веточку для себя и тоже стал на ней искать пятилепестковый цветок.

— Ура! Есть! Нашла! — закричала Семечка. Сорвала маленький цветочек с пятью лепестками и протянула его мне. В это время и я нашел точно такой же.

— Это и есть счастье? — спросил я Галку.

— Нет! Счастье придет, потом. Может через год или два, или десять лет.

— Десять лет — это очень долго, — произнес я.

— Давай съедим эти цветки! Я свой, ты свой. Тогда оно точно придет быстрее.

Мы съели, каждый по цветку.

— Теперь надо поцеловаться! — сказала Галка.

— Как будто без цветков нельзя это сделать, — пробурчал я.

— Можно, но тогда бы это было не для счастья!

— Целуются всегда для счастья, — парировал я.

Она обхватила меня за шею и протянула ко мне лицо. Я нежно чмокнул её прямо в губки.

— Нет, надо не так!

— А как? — удивленно спросил я.

Семечка снова приблизилась ко мне и прямо впилась в мои уста.

Я облизал слегка онемевшие губы и сказал:

— Здорово! И пахнет мятой!

— Это потому, что я перед этим конфетку съела?

— А у тебя нет еще?

— Нет, вот только фантик от конфетки остался. Называется Театральная. Возьми его. Станет грустно понюхаешь и вспомнишь про меня. Мои папа и мама недавно разошлись, и мы с мамой уезжаем к бабушке в другой город.

Я положил фантик в карман, потом обнял её и долго-долго смотрел на её такое милое лицо, словно пытаясь запомнить все его черточки и складочки:

— Я тебя и так не забуду! Никогда, никогда… Слышишь? Никогда…

________________