СЫНОК

Она стояла у перекрёстка и кого-то ждала. В красивых джинсах, плотно облегающих фигурку, простоволосая, деловито собранная, всё такая же интересная, как много лет назад.

Эх, Наташка — моя последняя влюблённость! С каким трудом удалось добиться её взаимности, а потом разбежались, — никто не позвонил первым и я уверил себя, что она уехала куда-нибудь в Питер или Москву. Ни одной встречи за прошедшие годы, а ведь когда-то я готов был развестись с женой…

— Привет, красотка!

— Привет, уродец. — Своим сарказмом Наташка всегда доставляла мне особое удовольствие.

— Приехала в гости?

— Я никуда не уезжала.

— Серьёзно? Вот не знал…

— Остынь. Давно пора угомониться, а ты всё такой же бабник. И как тебя жена терпит…

— Уже не терпит.

— Развелись? — удивилась Наташка.

— Разбежались. Без ссор, обид и рукоприкладства.

— Ага. Как в море корабли. Снова к молоденьким клеишься?

— Ни одной попытки. Только смотрю.

— Не верю.

— Да, я с удовольствием бы, только клей уже не тот.

— Обессилел?

— Но-но! Что за намёки? Требую экспертизы!

— Вот, экспертиза тебе точно не светит. Я не возвращаюсь к тем, кто меня бросил.

— Я бросил? Сама не звонила, не…

— Не искала. Да?

— Не искала. Это точно.

— Замнём. Дело закрыто и обжалованию не подлежит.

Она уже сделала шаг, чтобы уйти, а мне вдруг отчаянно захотелось продлить эту встречу. Услышать вновь её смех, её шуточки — порою небезобидные, но такие милые, что прощалось всё.

— Помнишь, как мы запойно музыку слушали? — Надо было что-то говорить, но я не знал, что именно.

— Помню. Voyage, Voyage… — пропела Наташка.

— Какой Вояж? Роллингов!

— Это ты слушал и меня грузил. Терпеть не могу Роллингов. Кривляки.

— Я считал, что тебе нравятся.

— Вид делала. А ты до сих пор слушаешь эту фигню. Не пора ли повзрослеть?

— Настоящие рокеры не взрослеют.

— Да уж. Только внешне старятся.

— Ага. Но внутренне всегда юны.

— Ладно, чао, юноша.

— Уходишь? Я буду страдать.

— Меня уже ждут. — Наташка перебежала дорогу и направилась к женщине, которая держала за руку мальчишку лет пяти и бросала в нашу сторону настороженные взгляды.

Я направился к киоску, купил «Computer Bild», шариковую ручку, шоколадку.

Женщина ушла.

Что делать? Отправиться домой и предаться воспоминаниям? Продолжить словесный натиск? Ведь женщина влюбляется ушами. Нет, будет перебор, Наташка не из тех, кто хихикает на каждую дурацкую шутку.

Я догнал их через два квартала.

— Сын?

— Сын.

— Сколько ему. Пять?

— С половиной, — сказал мальчишка и неодобрительно на меня посмотрел.

— Вообще-то я подумал, что шесть, — исправился я и протянул ему шоколадку.

— А я уже читать умею.

— Совсем взрослый. Можно в школу отдавать.

— Можно, но мама не хочет. Говорит: подрасти надо.

Мы подошли к автобусной остановке.

— Как тебя зовут? — спросил.

— Миша. — Мальчонка пристроил кулачки к голове и зарычал как медведь.

— Грозный зверь, — похвалил я.

— И сильный, — добавила Наташка.

Они сели в подошедший автобус. Кольнуло острое чувство утраты. Когда я ещё встречусь с ними? Лет через десять или никогда? Я вскочил на подножку и протиснулся внутрь. На недоумённую Наташкину гримаску пояснил:

— Провожу вас. В отпуске я, всё равно делать нечего.

Всю дорогу мы молчали. Наташка поглядывала на меня с любопытством, стараясь не снимать с лица выражение неприступности. Я не знал, что говорить.

— А где ваш папа? — спросил, когда мы подошли к их подъезду, и Мишка затопал вверх по ступенькам.

— Интересно?

— Нисколько.

— Чего спрашиваешь?

— Поддерживаю разговор.

— Зачем?

Я пожал плечами.

— Иди, — сказала Наташка. — На кофе не приглашаю. Мишка может привязаться и будет переживать.

— Я такой обаятельный?

— Что-то осталось.

— Телефон можно?

— Пожалуйста. Звони, но без интима.

— Терпеть не могу секс по телефону.

Дома я стал вспоминать наши встречи. Поездки в лес на машине, шашлыки, музыку, которую мы слушали.

Компьютер был включён и через минуту я погрузился в ностальгически чарующую мелодию Voyage Voyage исполняемую странной бесполой девицей с творческим псевдонимом Desireless.

Эта песня очень нравилась Наташке, и она всё время её включала. Надо же — до сих пор помнит. А я тогда запоем слушал альбом Роллингов «Bridges To Babylon».

Наташка долго хранила неприступность. Не позволяла даже дотрагиваться. С учётом нашей разницы в возрасте это не выглядело странным. Ей нравилась компания, она понимала, что я от неё без ума, но сохраняла дистанцию, отшучиваясь, что не желает быть чьей-то игрушкой.

Покорить её удалось с помощью видеокамеры, которую я постоянно таскал с собой и отснял, наверное, целый час её ужимок, прятанья лица и убегания в лес от зоркого объектива. В следующие встречи я красочно расписывал, как здорово она смотрится в этом импровизированном фильме и, в конце концов, ей очень захотелось увидеть себя на экране. Вот так она впервые согласилась посетить мою дачу. Ну, а дальше дело техники, как говорят специалисты.

Мы не предохранялись, Наташка сказала, что у неё безопасные дни.

Потом неожиданно поссорились. Не сразу, через несколько дней. Она хотела видеозапись стереть, я категорически возражал.

— Больше меня снимать не будешь! — крикнула она.

— Мне и этого достаточно, — сказал я.

— Ах, так, своё получил и достаточно?

— Не передёргивай.

Наташка ушла, я ждал, что позвонит, но она проявила характер. Меня же терзала совесть перед семьёй, и через неделю-вторую я почти радовался, что всё кончилось так просто. Без слёз, отлавливания с работы и ночных истерических звонков. Плёнку с видеозаписью я отдал приятелю, который ездил с нами в лес с подружкой Наташки, в тот период, когда мы ещё только налаживали взаимный интерес.

Я подсел к телефону.

— Какая плёнка? — удивился приятель в ответ на мой вопрос.

— Которую ты забрал на тайное хранение.

— Это… когда мы в лес ездили? С Наташкой и Ольгой?

— Та самая. Других я тебе не давал. Надеюсь цела?

— Валяется где-то.

— Поищи, пожалуйста.

— Ностальгия?

— Замучила, зараза.

— Хорошо, поищу. Только в моём бардаке что-либо откопать, наверное, месяц потребуется. А то и год.

Сколько ж это лет прошло? — думал я, вспоминая Наташку, наши недолгие встречи. Почему-то многое забылось. Осенью или весной мы встречались? Точно не помню, но было прохладно. По-всякому получалось где-то больше шести лет. Интересно, интересно. Мишке пять с половиной. Неужели?!

И уже вечером я позвонил Наташке.

— Как поживает сынок? — Мне хотелось сказать: наш, но я решил сохранять нейтральность реплик. До поры до времени.

Наташка молчала. Пауза затянулась. Я ждал, затаив дыхание.

— Нормально, — сказала она.

— По папе не скучает?

— Не замечала.

— Ты говорила: он легко привязывается?

— Говорила.

— К твоим мужчинам?

— Ты думаешь у меня их стадо?

— Но кто-то есть, наверное…

— Есть.

— Обидно.

— Опять ты за своё. Бесполезно.

— Хорошо, не будем об этом. Понятно, что шансов на реабилитацию — никаких. Сейчас мне интересен другой вопрос: кто Мишкин папа? Я тут посчитал, и у меня появились радостные подозрения…

— Через Мишку решил подкатиться?

— Просто заинтригован. Вдруг он — мой. Всегда мечтал о сыне.

— Насколько я знаю, у тебя мальчики не получались.

— До поры до времени. Требовались эксперименты.

Наташка хмыкнула и снова замолчала. Кажется, я ляпнул лишнее.

— И всё-таки. Кто его папа?

— Зачем тебе это?

— Как зачем?!

— Послушай! Я не собираюсь ломать свою жизнь. У меня… всё… в порядке. И он — не твой.

— Понятно. Не можешь простить. Но я мог бы с ним встречаться?

— Нет.

— Почему?

— Остынь. Тебе скоро надоест с ним возиться. А он наверняка привяжется.

— Не надоест.

— Ты же без царя в голове. Пока интересно — герой, наскучило — поминай, как звали.

— Ты мне не наскучила. Так получилось. Плохо, глупо, да. Понимаю и даже каюсь. Впервые в жизни.

— Что-то не верится. К тому же мне это глубоко безразлично.

— Неутешительный приговор.

— Заслуженный.

— Не спорю. Но ты подумай.

— Насчёт Мишки или…

— Мишки. На маму я уже не претендую.

— Я подумаю. Но вряд ли.

Наташка позвонила через неделю.

— Привет, рокер. Ещё не женился?

— Нет. Жду, пока ты освободишься.

— Не дождёшься.

— Ждать не вредно. Знаешь, щемящее чувство надежды весьма приятно.

— Давай в другой раз потреплемся. У меня проблема. И если ты не против, то…

— Уже согласен.

— Твой отпуск ещё не кончился?

— Нет.

— Мне надо уехать. На две недели. Но не с кем оставить Мишку. Мама в очередной раз завела семью и уехала с новым мужем в круиз.

— Я рад. За маму, за её нового мужчину, за тебя, за Мишку. И за себя.

— Трепло.

— Что есть, то есть.

— Всего две недели.

— Хоть три. Если задержишься, отгулы потребую. У меня накопились.

— Не задержусь.

— Когда уезжаешь?

— Послезавтра.

— Деньги нужны?

— Зачем? Я хотела тебе оставить. Мишке на еду.

— Не обижай меня. Не такая уж я и сволочь.

— Правда? Тогда возьму немного. А то занимать бы пришлось. И ещё: не вздумай катать его на машине.

— Почему?

— Так надо. Его потом от тебя не оттащишь.

Мишка оказался парнишкой активным. В первую очередь досконально изучил сад. Уже к полудню он знал, как называется каждое дерево и куст. Самостоятельно собрал землянику с грядки и вечером мы с ним съели её с молоком.

Это было настоящее чудо — деловитый любознательный кроха, активно внедрившийся в мою жизнь и занявший в ней все мысли и время. Целыми днями мы трудились. Вырезали из реек пиратские ножи и сабли, мастерили скворечники, строили в зарослях слив шалаш.

— Жаль, что ты не мой папка, — сказал через неделю Мишка.

— И мне жаль, — ответил я, тщательно обдумав, что можно говорить, а что не следует. — А кто твой папка. Ты его знаешь?

— Дядя Саша.

— Почему дядя, если папка. Он не живёт с вами?

— Не живёт. Мама не хочет.

— А он хочет?

— Не знаю. Он не говорит.

— Часто приходит?

— Неа.

— С тобой играет?

Мишка соскочил со стула и убежал в комнату рисовать. Не захотел отвечать.

Следующую неделю Мишка посвятил лепке. Он обнаружил в сарае мешок с сухой глиной и спросил, что это такое.

— Глина, — сказал я.

— А для чего она?

— Для ремонта печки. Ещё из неё можно лепить. Как из пластилина.

— Правда?

— Правда.

— А как? Она же крепкая.

— В воде надо размочить.

— Давай намочим.

— Давай.

Прошло две недели. Наташка приехала, но не позвонила. Пришла сама. С удивлением уставилась на Мишкину огорчённую мордочку.

— Не рад? — удивилась.

— Мы сегодня хотели варенье варить. Его же помешивать надо, мама!

— Без тебя, конечно, не справятся…

Мишка с надеждой посмотрел на меня.

— Трудно будет, но постараюсь. — Я развёл руками.

— Мама!

— Хорошо, оставайся до вечера. Я приду к семи.

Мы сварили варенье, разлили его в банки. Мишка грустил.

К вечеру он сложил в коробку свой зверинец — вылепленных из глины зайцев, медведей, котов и прочих, порою неузнаваемых, животных. Тех, что успели высохнуть, мы раскрасили цветной гуашью. Некоторых он оставил мне.

— Пусть у тебя живут, — сказал Мишка. — Можно? Ты их не поломаешь?

Через три дня приятель принёс кассету. Я запихнул её в камеру, подключил к телевизору.

Наташка, Наташка, Наташка. Всё время отворачивается. Трудно застать её врасплох. Вот она сидит в машине и целых две минуты не замечает, что я запечатлеваю её профиль. Увидела, улыбнулась, показала язык. Потом у костра. Навожу камеру на макушки сосен и, улучшив момент, крупным планом снимаю её милое лицо. Снова сердится. Так и играем.

Другой день. У озера. Она раскладывает еду по пластиковым тарелкам, режет огурцы, помидоры, рассыпает соль. Огорчается.

Ещё один вечер. Печём на костре картошку. Стоп! На экране появилась дата. День, год, месяц. Зачем я её тогда включил?!

Я ошарашено всматривался в цифры. Семь лет назад это происходило. Даже чуть больше. И где-то через пару недель мы расстались.

Мишка не мой сынок, но стал уже таким родным.

Наташка позвонила и сказала, что сына не узнать, он прямо светится, вспоминая прошедшие две недели. И был счастлив, когда она пообещала, что попросит меня побыть с ним следующее воскресенье.

— Ты не против?

— Конечно, нет. Я тоже счастлив.

У меня появился сын. Я вынул кассету из камеры, сломал её и выбросил в мусорное ведро.