Саксофонистка

1.

В тот год осень ленилась, не спешила вступать в свои права в нашем южном городке. Первое сентября ничем не отличалось от тридцать первого августа. Небо осталось все таким же голубым, воздух — таким же жарким. Но лучше бы она поторопилась начать свой дождливый танец. Хотя бы ради спасения городской травы, совсем поникшей под летним солнцем. Да и среди людей сложно было найти тех, кому бы нравилась засуха. Разве что любителям пляжного отдыха, да маленьким детям, которым все нипочем. Школьники постарше совсем не радовались перспективе весь сентябрь изнывать от жары, да еще и на уроках при этом. Возможно, также думали и учителя.

Две старшеклассницы шли из школы, стараясь держаться в тени рыжеющих каштанов. Почему-то в последнее время каштаны в городе осенью не желтели и даже не краснели, а просто начинали сохнуть и рыжеть уже в конце лета. Причины этого оставались загадкой. По черным футлярам, висящим на плечах у девочек, можно было догадаться, что для них учебный день еще не окончился, и шли они в еще одну школу — теперь музыкальную.

"Понимаешь, я не могу его отпустить. Это тупая человеческая сущность. Три месяца я его не вижу, не звоню..." — опять жаловалась Катя, та, что повыше, брюнетка. "Дура. Будто бы он тебя спрашивает, отпускаешь ты его или нет. Давно, наверное, уже гуляет с какой-нибудь девкой поумнее", — подумала Лена, ее подруга, та, что пониже и блондинка. Но вслух ничего не сказала. Последние три месяца Катя часто вспоминала о своих неудавшихся отношениях с каким-то мальчиком из другой школы, которого Лена даже не знала. Это раздражало. Но вслух Лена всегда говорила что-то стандартно-ободряющее, либо же молча ждала, пока поток однотипных сожалений, риторических вопросов и "если бы" не иссякнет. "А жара-то какая. И не скажешь, что уже осень", — вдруг сменила тему Катя. Приступ закончился, как и начался — резко и неожиданно.

2.

Лена училась по классу саксофона. У нее был альт, и, как она думала, хорошо получалось. Но, как это часто происходит в жизни, не будь одной случайности, и все могло бы сложиться совсем по-другому. Как ей исполнилось десять лет, в семье пошли разговоры об обучении девочки музыке. Зачем? Ну, на будущее, просто, чтоб не расслаблялась в переходном возрасте. Тем более, что в доме был баян, оставшийся от прадедушки. И, если б мать вдруг случайно не увидела по телевизору выступление какого-то саксофониста и не увлеклась, то быть бы Лене баянисткой. В тот день мать села на телефон, и не слезала до вечера, пока не обзвонила всех знакомых и подруг. Назавтра настала очередь музыкальной школы. "Да, конечно, мы будем заниматься серьезно. Девочка очень талантлива" — услышав это из своей комнаты, маленькая Лена, еще не подозревавшая тогда о своем таланте, поняла, что ее судьба решена.

3.

Лена стояла в хорошо знакомом классе музыкальной школы. С весны он совсем не изменился. Да и с чего бы? Она ждала, пока преподаватель договорит с методисткой. Они там в дверях уже минут десять обсуждали расписание. Она поправила гайтан, чтобы он не заламывал воротник блузки, встала на носки, потом на пятки. Из-за парт на нее смотрели множество новичков духового отделения. Лена посмотрела в окно, потом на новичков, стараясь выглядеть максимально спокойно и уверенно. Некоторые из них уже успели познакомиться, либо же знали друг друга до поступления, и переговаривались на свои детские темы. “Мелкотня. Еще не знают, что их ждет”, — думала Лена. Она готова была поспорить, что до выпуска дотянут двое из десятка.

Преподаватель закрыл дверь, обернулся, оглядел класс, хлопнул в ладоши два раза. "Тихо, тихо", — сказал он своим негромким голосом. Альберт Евграфович был давно не молод, очевидно, пенсионных лет. Мать говорила, что он какой-то там заслуженный деятель, и Лене очень повезло стать его ученицей. Она же считала его просто добродушным старичком. Новички притихли. Преподаватель подошел и встал рядом с Леной. "А сейчас свою игру вам продемонстрирует наша единственная и неповторимая саксофонистка пятого класса Скоробогатова Елена", — объявил он и, заведя руку за ее спину, приобхватил за правое плечо. Лена поняла это как сигнал к началу. Она взяла в руки саксофон, гайтан ослаб, но несильно, в рот — мундштук, набрала воздуха. Вдруг рука учителя снова сжала ей правое плечо. "Леночка, ты должна подавать младшим правильный пример", — сказал Альберт Евграфович своим добрым голосом с ударением на слове “правильный”. Она застыла, не понимая, что не так. Воздух из легких вышел, заставив инструмент издать странный сдавленный звук. Некоторые новички в ответ издали звуки, очень похожие на смешки. Лене оставалось только покраснеть. "Ручки — вот так… так. А головку..." — приговаривал учитель, поправляя постановку. "Вот теперь все будет хорошо", — постарался он приободрить Лену.

4.

Вечером Лена шла домой и злилась. Подгоняемая мыслями, она не замечала ничего вокруг. Злилась на себя за то, что, может быть, расслабилась за лето и чего-то подзабыла. За то, что сразу не поняла ошибок и, как дура, застыла на месте. На Альберта Евграфовича — за то, что заставил почувствовать себя первоклашкой. Как маленькой, он сам правильно поставил ей руки и выровнял положение головы. И это перед целой кучей настоящих первоклашек! “Старая козлина!” — повторила она, про себя, конечно. Да, она отыграла своего Чайковского, но, если б не это все, то получилось бы намного лучше.

Лена резко остановилась, огляделась — не прошла ли. Она жила в старом центре города, в переулке с таким европейским названием: “Итальянский”. Насколько эти два ряда, еще, наверное, дореволюционной постройки двухэтажных домов похожи на Италию, Лена не знала. Она жила в одном из них. Вон он — виднелся впереди. Лена глубоко вдохнула, пошла медленней. Матери совсем не нужно было знать о ее позоре, и давать повод для подозрений тоже было ни к чему.

Через минуту девочка уже входила в вечно открытые дворовые ворота. Если бы их дом был нормальным, то она бы зашла в подъезд. Но там лестница уже много лет как начала разваливаться. Ее никто так и не починил, зато на первом этаже поставили железную решетку. Чтобы попасть домой на второй этаж, надо было подняться по наружной металлической лестнице, под которой, казалось, с начала времен сидела на скамеечке соседка снизу баба Шура, толстая и плохо слышащая. Лена громко поздоровалась с ней, сказав: "Добрый вечер!"— и взошла на лестницу. Гулко по ступенькам стучали каблучки.

Дверь открыта, проем по летней привычке занавешен переделанной в штору старой простыней. Лена вошла, осторожно повесила саксофон на специально для него приделанный крючок на стене, сумку поставила на табуретку, начала снимать туфли. Все это обычные, неизменные, доведенные до автоматизма за пять лет действия. Через семь секунд должна была появиться мать. Вот скрипнул в большой комнате диван. Точно по графику мать вышла из-за шкафа, отделявшего импровизированную прихожую.

— Ну что? Как дела? — с ходу спросила она.

— Привет, мама. Все хорошо. Сыграла нормально, как всегда. Не зря летом упражнялась. Показала мелким, чего они смогут достичь, если будут стараться. Альберт Евграфович меня похвалил.

На миг Лена испугалась, что ее излишняя многословность может быть подозрительной. Но собралась, и вспомнила, чтобы все было как обычно, она сейчас должна полезть в сумку искать мобильник. А вот и он. Нашелся быстрее, чем нужно.

— Вот и хорошо. Умница.

Мать улыбнулась, очевидно, такой ответ ее удовлетворил. А похвала за успехи в музыке в принципе была единственным типом похвалы, на которую Лена могла рассчитывать в последние годы. Мать развернулась и пошла в зал, где о вечных темах спорили телевизионные профессиональные спорщики.

— Ужин на печке! — крикнула она оттуда, чтобы быть громче них.

Скрипнул диван.

5.

Мать в своей жизни работала мало, и, похоже, в какой-то момент решила вообще больше не работать. Сослалась на плохое здоровье. Что и не мудрено — с таким-то характером. За редким исключением, она все время проводила дома. Этот расклад не нравился родителям отца, опасающимся, что он может перетрудиться на работе.

Теперь музыкальный успех дочери стал для матери смыслом жизни, за который она очень ревностно ухватилась. В своих мечтаниях она представляла, как ее девочка выигрывает престижные конкурсы, ее показывают по телевизору, берут интервью. В них Леночка не устает благодарить маму за указанный в жизни путь, за все, чего она добилась. Также часто она представляла, как сама отвечает на вопросы журналистов о том, как все начиналось, как она разглядела удивительный талант дочери. Рассказывала, сколько всего она сделала, чтобы сегодняшний триумф стал реальностью, а не просто общей мечтой. В грезах она целыми днями отвечала на звонки подруг, восхищенных таким поворотом событий. В реальности она уже долгое время мало с кем общалась.

Но мать знала, что успех — это не мечтания, и даже не желания. Успех — это прежде всего упорный труд, порядок и дисциплина. И она старалась не щадя себя, ежедневно дочери с этим помогать. Взяла на себя слежение за распорядком дня, регулярностью занятий, режимом сна и бодрствования. А еще — мало кто об этом задумывается, но ходить в туалет тоже нужно регулярно. В общем, она могла собой гордиться.

И что она получала в ответ? Тихая ненависть, желание не видеть и не слышать. Глупая дочка с одной стороны не понимала, как важно усердие для хорошего результата, а с другой — свою главную надежду на исполнение желаний возлагала на саксофон, которым и заставляла ее заниматься мать. Вот станет она знаменитой, известной и богатой, тогда можно будет уйти жить отдельно и не считаться с матерью. Еще, конечно, можно было просто удачно выйти замуж. У нее даже было обручальное кольцо. Когда она родилась, отец зачем-то купил его. В пятнадцать лет оно, конечно, было большевато, так как выбиралось на мамин палец, но, когда Лене исполнится двадцать, должно быть в пору. Оно хранилось у матери в шкатулке. Когда Лена думала на эту тему, само наличие кольца несколько смущало. Получалось, что родители не верили в ее удачное замужество, и думали, что ее жених будет каким-то нищебродом, не способным купить кольца.

6.

На ужин мать оставила на печке чашку борща с дополнительной котлеткой в ней. Она говорила, что есть каждый день жидкие и мясные блюда очень важно. Лена это не оспаривала, да и с матерью спорить вообще бесполезно. Она разогрела ужин в металлической миске, взяла два кусочка хлеба, и, расположив все это на подносе из старой разделочной доски, пошла в свою комнату.

Странно, но то, как Лена смогла скрыть от матери плохое настроение, его же и улучшило. Теперь, чтобы быть в норме, было достаточно просто отвлечься на время.

Лена поставила небольшой переносной телевизор на письменный стол, рядом с компьютером, включила его, а сама уселась на кровать напротив и установила на коленях поднос. Она сразу переключила спорщиков, так как в вечных вопросах ничего не понимала. На другом канале рассказывали новости, но опять вела эта мерзкая баба. Наконец, на третьем реклама предлагала стать участником беспроигрышной лотереи невиданной ранее щедрости. Лена припомнила, что скоро должно было начаться ток-шоу "Потрындим" с более понятными, жизненными темами, так что рекламу можно было и потерпеть.

“Здравствуйте, дорогие телезрители! Тема сегодняшней программы волнует многих. На протяжении вот уже примерно года мы получаем ваши письма с одним и тем же вопросом: "Как в современном мире уберечь своего ребенка?" И так, сегодня мы обсудим тему "Педофилы среди нас"! Для начала, внимание на экран.

Принято считать, что современная жизнь в России стала безопаснее и сытнее. "Уже не девяностые" — с облегчением сейчас говорят многие. И действительно, уже не слышно на улицах стрельбы, обеднела криминальная хроника, да и сами улицы стали чище и ухоженнее. Но что, если зло не исчезло, а только затаилось, сменило форму и теперь может скрываться везде — на вашей лестничной площадке, в детском саду или школе, где учатся ваши дети, даже в лице вашего родственника. Имя этому злу — педофилия!

За минувший год в России было зарегистрировано более четырнадцати тысяч преступлений против половой неприкосновенности несовершеннолетних. Из них...

...

Они стараются стать в глазах ребенка другом, проявляя притворное участие, либо же с помощью сладостей или других подарков.

...

Следующий признак — стремление к физическому контакту. Прикосновения как бы случайные, ненавязчивые, либо же в дополнение к словесной похвале, под предлогом обучения некому навыку. Спросите своего ребенка, не происходило ли с ним в школе, или где-либо еще чего-нибудь подозрительного, помня про перечисленные нами признаки.

...

Всем известна история Максима Д., который давал уроки гитары для детей.

...

А теперь дадим слово нашим экспертам”.

Лена не заметила, как исчез борщ. Ложка звякнула по дну чашки. Было не до этого — откровение снизошло на нее. Все стало на свои места. Это не у нее постановка была неправильной. Это Альберт Евграфович… Это был просто повод, чтобы после лета приблизиться к ней и потрогать. А еще как он там пристраивался сзади… Она была поражена своим страшным открытием. В телевизоре тем временем кричали: "Тринадцать миллионов! Вы слышите? Тринадцать миллионов педофилов было выявлено в интернете! И это только среди блогеров Живого Журнала! Кто такие, вообще, эти блогеры? Какие-то новомодные западные педерасты?"

Лена не первый раз в своей жизни встречала педофила. Несколько лет назад к ним в обычную школу пришел новый физкультурник. Что-то было такое неприятное в нем, что ему почти сразу придумали прозвище Прыщ. Но когда она посмотрела передачу "Розыск" по третьему каналу, все стало ясно. Он один в один был похож на разыскиваемого уголовника, который совращал мальчиков! Лена тогда сразу же рассказала о своем открытии матери, но та только в шутку сказала, что, если он по мальчикам, то ей ничего не грозит. Было совсем не смешно. К счастью, этот физкультурник проработал не долго.

"Надо обязательно сказать маме. Если она смотрит, то поверит", — думала Лена.

Она вышла из комнаты, прикрыла дверь, прислушалась — что там происходит у мамы? Дверь открыта, но почему-то было тихо, не слышно криков экспертов. Это заставило Лену помедлить секунду. Но даже, если мать не смотрела, что мешало переключить канал. Надо было спешить, пока передача не закончилась, чтобы мать смогла узнать об ужасе, с которым пришлось столкнуться дочери. И о том, что могло бы произойти.

Лена сделала эти самые трудные несколько первых шагов, и пересекла порог комнаты уже более уверенно. Мать лежала на диване и смотрела по неизвестному каналу какой-то фильм с каким-то старым знаменитым актером, имени которого Лена не помнила.

— Что такое? — отозвалась мать, не отрывая взгляда от телевизора.

— Сегодня… в музыкалке… учитель… — запинаясь, начала Лена.

— Таак… — Этот тон в голосе матери никогда еще не предвещал ничего хорошего.

Она оттолкнулась рукой и села. Диван заскрипел.

— Ты хочешь сказать, что нагло наврала мне про свое сегодняшнее успешное выступление, теперь тебе стало стыдно, и ты пришла признаваться?

— Нет, я играла хорошо, а учитель все равно...

— Альберт Евграфович?

— Он меня… я думаю… он педофил!

— ??

— Возможно, блогер.

— О боже.

— Он трогал меня за руки! По первому говорят...

— Пусть говорят. Эти шоу для дебилов. Это я тебе говорю.

— Ну маам!

Этот возглас и жалостливый вид дочери все же заставили мать взять в руку пульт и переключить на первый. Реклама.

— Поверь мне! — Это звучало ну прям умоляюще.

— Знаешь, я сделаю лучше. Проверю. Я позвоню ему.

— Нееет! Не надо...

— Хватит! Сейчас быстро идешь в комнату, выключаешь телик и делаешь уроки! — приказала мать.

Не подчиниться было невозможно. По выработанному за годы рефлексу Лена развернулась и пошла в свою комнату. Хлопнула дверью.

Лена упала на кровать. Сгребла руками накрытую покрывалом подушку. Слезу уже тут как тут. Она слышала, как мать листает записную книжку, потом снимает трубку. Звук нажатий на клавиши. Длинные гудки. "Алло. Альберт Евграфович?" Лена зажала ладонями уши, захотелось свернуться в клубок и вообще исчезнуть куда-нибудь, подальше от этой невыразимой тупости бытия. Ну почему мать не верит ей, не понимает. Есть ли во всем мире хоть один человек, который ее бы понимал? Как вообще можно жить в этом мире?

Мысли крутились в голове, по очереди сменяя друг друга. То ли ладони уже не так сильно зажимали уши, то ли мать специально стала говорить громче, но Лена услышала конец разговора с учителем. "Я так и знала, что Вы не педофил! Ну как может такой заслуженный деятель… Пожалуйста, извините за беспокойство", — сказала мать тоном наисладчайшим. Повесила трубку. "Слышала?! В понедельник извинишься перед Альбертом Евграфовичем!" — крикнула она из другой комнаты. Лене оставалось только всеми силами постараться не рассмеяться. Истерически.

7.

В понедельник в музыкалке не было ни сольфеджио, ни музлитературы — только специальность. До нее оставалось еще полтора часа. Лена не пошла домой и решила провести это время в парке. Она боялась, что дома мать могла заставить перед ней репетировать извинения. Чтобы не голодать, перед уходом из школы Лена купила в столовой дополнительную булку, которую сейчас и жевала.

Парк, разбитый два века назад на окраине, теперь находился почти в центре — так разросся за это время город. Его окружала старая ограда, внизу каменная, а выше — из массивных кованых металлических деталей. Перед главным входом стояли старинные солнечные часы, которые после недавней реконструкции установили неправильно, и они теперь врали, а сам вход обозначала внушительных размеров каменная арка.

Лена прошла под аркой и наконец-то оказалась в тени. Сразу от главной аллеи свернула вбок, в надежде, что там не будет людей, и никто не помешает спокойно решить, идти ли вообще в музыкалку. Так и подмывало ее прогулять все время занятия в этом парке. А если мама узнает? Ну прогуляет она одно занятие, но что с остальными? Не прогуливать же все? Вообще, за что она должна извиняться? Она просто сказала маме, она не знала, что та вздумает звонить. А он ее трогал! Она жертва. Ни в чем не виновна, невинна во всех отношениях и такой и останется, что бы там он не хотел с ней сделать. Вроде она и храбрилась, и убеждала себя, что ничего плохого не сделала, но как-то легче особо и не становилось. Эти мысли повторялись в голове огромное множество раз. Лена шла, прокручивая их опять и опять, не приближаясь к решению. Как бы инстинктивно она старалась избегать людских голосов, если вдруг кто шел навстречу, сворачивала как можно быстрее.

Стоп. Время! Она остановилась, посмотрела на часики — оставалось меньше сорока минут. Она огляделась, но не поняла, в какой части парка находится. Ясно было только, что недалеко ограда. Теоретически, если она будет идти вдоль ограды, то сможет дойти к выходу. Она решила на всякий случай идти обратно, рассудив, что лучше, если что, вовремя пройти мимо, чем спешить, и все-равно опоздать. Совсем скоро шаги как бы сами собой замедлились. Как не убеждала Лена себя, что может отложить решение вплоть до самых ворот музыкалки, парковая арка стала последним рубежом. Чем она была ближе, тем неуверенней делался каждый новый шаг.

Вдруг звон! Лену прям передернуло от неожиданности. Телефон! Она чуть не уронила саксофон на землю, начала рыться в сумке, параллельно придумывая причину, по которой не явилась домой на обед, если это мама. Нашла! Давно не новый мобильник-раскладушка, купленный с рук по дешевке. Это Катя. Лена выдохнула. Катя играла на тромбоне, и у нее специальность должна быть сразу после школы.

— Привет, Ленусик! — Катя явно была в хорошем настроении, редком в эти дни.

— Привет.

— Чуть не забыла тебе позвонить — только щас вспомнила. Ты уже идешь?

— Ну так, собираюсь. — Частично правда.

— Специальность отменили!

— Как это?

— Эйнштейна сегодня нет. Говорят, заболел.

— Че, правда? Ты меня не прикалуешь?

— Ну зачем мне тебе врать? Мы же подруги! Ладно, я звонила только это сказать. Слышу, чайник закипел. Пока, пока!

— Пока.

Лена смотрела на телефон в руке и не могла поверить в то, как все в один миг изменилось. Как удачно Альберт Евграфович заболел, что теперь не надо извиняться, да и вообще, встречаться, а потом, может, и забудет. Старик же! И даже не надо было никуда идти. Все тревоги и муки выбора предыдущих часов оказались напрасными, и она об этом совсем не жалела. Все, что она чувствовала — облегчение и радость, ну и еще немного благодарности для Кати за хорошую новость.

Лена закрыла мобильник, положила его в сумку, поправила на плече ремень футляра саксофона и легкой походкой зашагала дальше. Арка потеряла весь свой зловещий смысл и виднелась меж стволов деревьев. Оказалось, что вокруг много птиц. Они переговаривались в кронах наверху. Еще было бы круто встретить белку, но они, вроде бы, вообще в этих краях не водились.

Придя к выходу, Лена посмотрела направо, на улицу, куда теперь можно было не спешить, и пошла налево, по главной аллее.

Парки — не место для тяжелых дум. В парках надо гулять и развлекаться. Следуя этому только что возникшему в голове девизу, Лена прошлась по главной аллее, и даже неосознанно улыбалась встречным людям.

Посмотрела на древнее дерево гинкго. Ствол стоял стянутый железными хомутами на деревянных колодах. Вокруг — черная кованая ограда, увешанная разноцветными тряпочками. Как поняла Лена, хомуты — от раскалывания, а тряпочки понавешали парочки, которым ограда не дала в знак вечной любви вырезать на коре дерева свои инициалы. Лена пожалела дерево и пошла дальше.

Потом походила среди аттракционов. Мало какие работали, так как днем людей не так много. Да и она считала, что все это для маленьких. Ну, кроме той ужасной центрифуги, которая и взрослого могла довести до обморока.

Рядом с Живым уголком, как всегда, воняло. Через сетку Лена посмотрела на какую-то ламу и пошла подальше.

Она много ходила, и ноги подустали. Хоть мать и не разрешала ей высокие, но средние каблуки — тоже каблуки. Она посмотрела на часики — скоро пора будет идти домой. Напоследок она все же решилась прокатиться на колесе обозрения. Это был второй после центрифуги взрослый аттракцион. Такое большое колесо просто не может быть детским! Она заплатила прокуренной тетке в будке и даже получила билет. Пошла, стала на платформу; подождала, пока медленно движущаяся кабинка поравняется с ней. Один шаг, и вот Лена уже в кабинке. В голове возникла мысль, что в случае с этим колесом аттракцион начинается уже при взгляде на приближающуюся кабинку, для входа в которую дается лишь несколько секунд.

На металлическом кресле, в покачивающейся открытой кабинке, Лена поднималась все выше и выше. Внизу — зелень парка, улицы старого центра вокруг. Оказывается, море совсем близко. Севернее — новые районы, заводские трубы и кварталы пяти-, девяти— и четырнадцатиэтажек. Вдалеке можно было различить единственную в городе семнадцатиэтажку — очень выделялась она своим небесно-голубым цветом.

Кабинка пошла на спуск. Лене понравилось. Интересно, если она останется на второй круг, тетка выбежит из кабинки ее выгонять? А если не успеет выгнать, то им придется проехать третий круг вместе. Жуть. Пробовать не стоит, да и домой пора собираться.

На главной аллее народу прибавилось. Появились семьи с детьми. Дорогу ей преградил минипаровоз, в единственном вагоне которого сидели три очень похожих мальчика лет пяти — братья, наверное. Особо не спеша, она шла и думала, что скажет дома, отдельно про вариант, если мама каким-то образом узнала об отмене занятий. Вдруг ее окликнули:

— Девушка, постойте пожалуйста!

Какой-то старик, по виду армянин.

— У вас такой типаж. Я хочу Вас рисовать!

И действительно, рядом стоял мольберт из тонких реек и раскладной стульчик. Получается, ради нее старик даже встал.

— Я спешу, — сказала Лена.

— Абсолютно бесплатно! Совсем не долго, — продолжал старичок.

— Я сейчас не могу. Уроки надо делать. — Привычная каждому школьнику отмазка, правда из любой девушки в чужих глазах однозначно делает девочку.

— Тогда возьмите, вот. — Он протянул Лене карточку. — Позвоните, когда будете свободны.

— Аа… хорошо.

Выйдя из парка, она выкинула визитку в ближайшую урну. Конечно же она согласилась просто для того, чтобы он отстал. Не собиралась она никому звонить. Да и очень странно, чтобы уличный художник рисовал кого-то бесплатно. Она подумала, что хоть в этот раз и пронесло, но в парк лучше не ходить. Теперь она точно знала: их тринадцать миллионов. И это только среди блогеров. А сколько среди художников?

8.

Дома все прошло хорошо. Мать всегда легко верила в хорошее и даже про отмену занятий ничего не знала. Это как-то само собой превратилось в план: можно было каждый день, когда специальность, вместо нее гулять, а потом рассказывать об успехах. Жаль, теоретические занятия никто не отменял.

Поздним вечером, когда мать уже пошла спать, Лена пила чай в своей комнате. Только в это время она могла делать две запретных вещи, да еще и одновременно: есть рядом с компьютером и использовать его для чего-то кроме учебы. Днем мать обязательно бы заглянула с проверкой. Лена в аське рассказывала Кате о происшествии с художником в парке.

Katyuha (21:55):

Какой ужас! Это правильно, что ты не согласилась и выкинула визитку.

Lenochka (21:58):

Ну, если что, со стариком я бы справилась.

Katyuha (21:59):

А вдруг там банда?

Lenochka (22:01):

)))

Чай закончился. Нужно было помыть кружку. Лена встала, потянулась, взяла ее и пошла на кухню. Неожиданно, но там оказался отец. Он стоял посреди комнаты и жевал печенье, пакет с которым стоял перед ним на столе. Бабушка передала позавчера. Крошки застревали в усах и падали на пол. "Холофее пефенье, — пробубнил он с полным ртом. — Хорофее". Внутренне Лена была согласна, что печенье хорошее и намного вкуснее тех галет, которые бабушка покупала раньше, но от неожиданности промолчала, помыла кружку и пошла обратно. Вообще, она мало разговаривала с отцом. Как-то так сложилось традиционно.

"Как ребенок, который в тайне от родителей хомячит сладости", — сначала подумала Лена и усмехнулась про себя. С другой стороны, мать вечно пилила отца по поводу того, что он, якобы, толстый, и всегда напоминала об этом, когда видела его с чем-нибудь высококалорийным. Лена же считала, что папа совсем не толстый, а нормальный. А из-за маминых заскоков приходится есть печеньки, когда она уже спит.

Лена села за компьютер, и первое что заметила, были крошки на столе. Да, ведь она сама только что съела три таких печенья. Так и растолстеть не мудрено. Она три раза постучала по столу и мысленно поблагодарила бога, что у нее нет склонности. Она сгребла в ладонь крошки и высыпала в стоящее рядом на письменном столе пластиковое ведерко из-под майонеза. Чудо, но у них не было тараканов.

Katyuha (22:05):

А что там у тебя с Эйнштейном-то было?

Katyuha (22:07):

Ты что, там уже спишь?

Katyuha (22:08):

Ну тогда и я. Споки-поки

9.

Лена не могла больше гулять в парке. Поэтому она ходила по улицам старого центра. Правда, тут тоже надо было выбирать маршрут, чтобы не близко ни к дому, ни к музыкалке, чтоб тень была.

Она смотрела на старые, построенные в девятнадцатом веке дома, читала памятные таблички. Оказалось, в городе когда-то жила целая куча всяких неизвестных ей знаменитостей. Она проходила мимо ресторанов, гостиниц, магазинов и кафе — казалось, в каждом доме было что-то из этого. Особенно манило своими известными на весь город пирожными кафе-кондитерская "Красный мак". Оно располагалось в относительно новом здании с большими витринами, так что можно было заглядывать внутрь, делая вид, что поправляешь челку. Правда, у Лены все-равно не было денег. Зато это помогало в борьбе за стройность.

Днем, конечно, людей тут ходило меньше, чем вечером, но, все же достаточно. И откуда столько бездельников в разгар рабочего дня? Большинство не особо мешали. Идущих навстречу можно было просто обойти по краю тротуара на максимальном расстоянии, благо они часто старались сделать то же самое. Тех, что шли по пути, можно было, ускорившись, обогнать. Но всегда есть исключения, и они часто появляются в самый неожиданный момент. Лена не заметила, как перед ней оказалась женщина с двумя девочками: на вид семи и десяти лет. Женщина в руках несла пакеты с покупками. Старшая девочка в одной руке держала игрушечные ножны, а в другой — меч и размахивала им перед младшей. Выпад! И вот она протыкает сестру, просовывая меч между ее рукой и телом. Мелкая хватается за меч, запрокидывает голову и издает жуткий вопль. Лена, подумала, что она сейчас упадет назад и разобьет себе голову об асфальт. Не со зла, конечно. Эта же сценка повторилась еще раз, а потом младшая забрала меч себе, и атаковала сестру, которая отбивалась ножнами.

Законы подлости существуют — даже Лена в своем возрасте знала это. И в строгом соответствии с ними эта компания двигалась настолько медленно, как это только возможно, при этом полностью перегораживая тротуар. Лена замедлила шаг, но все-равно скоро подошла почти вплотную. К счастью, женщина ее заметила. "Стоп! Опусти! Опусти вниз! Люди же идут!" — приказала она девочкам. Те сразу повиновались, и Лена смогла обогнать их, не будучи зарезанной. На следующем перекрестке она свернула. Последним, что она услышала, прежде чем забыть о них, была реплика старшей сестры: "А давайте купим Жене пистолет!" "Нет! Не хочу пистолет!" — возразила младшая.

Переулок, в котором оказалась Лена, был ей не знаком. Она осмотрелась. Ну, в центре архитектура везде одинаковая, только всяких магазинов да кафешек видно не было. Но плюс в том, что тут кварталы правильной формы, не наткнешься внезапно на заводскую стену, которая может тянуться несколько километров, как в новых районах. Любой переулок всегда приведет на главную улицу. Лена решила просто пойти дальше, потом свернуть и обойти квартал.

Внезапно одинаковые фасады уступили место дощатому забору. Да еще с какой-то странной наклонной крышей, такой-же дощатой. И деревянный помост на земле. Такое Лена видела впервые. Она осторожно пошла по помосту. Мало ли, как прибиты эти доски. Увидела жестяную табличку. Она сообщала, что ведется реконструкция здания школы. Лена прислушалась. Тишина. Если что-то там и велось, то только где-то не в этом времени. Она прошла до конца забора, заглянула за угол. Там — все тот же забор, но метрах в десяти в нем зияла дырка. Точнее, кто-то вырвал две доски. Любопытство пересилило, да и все-равно делать было нечего. Лена подошла к дыре. Внутри оказалось старое здание, очень смахивающее на музыкалку. Никаких рабочих она не увидела.

Лена сама не знала, что ее надоумило, но в следующий момент она уже перешагивала нижнюю горизонтальную доску, развернувшись боком, чтобы не зацепиться за края. Возможно, просто утверждение, что человека, которому нечего делать, особенно тянет на приключения, в очередной раз нашло свое подтверждение.

Здание действительно походило на музыкалку, только побольше, и с выломанными окнами, и без дверей, и с зеленой маскировочной сеткой на двух верхних этажах со стороны фасада. А еще железные пластины пытались стянуть угрожающего вида трещину рядом с углом: от второго этажа и до самой крыши. Внизу под окнами почти на всю ширину здания красовалась двуцветная сине-сиреневая надпись: "Граффити-союз". В принципе, это объясняло, откуда взялась дыра в заборе.

Внутри царствовали пустота и тишина. Всю мебель из классов вынесли, даже на месте классных досок на стенах остались просто неокрашенные прямоугольники. Зато строительного мусора после демонтажа окон — в достатке. Лена ходила по коридорам, осторожно заглядывала в кабинеты, старалась не нарушать тишину. Этому мешал скрипучий паркет. Вряд ли тут был кто-то, кто мог ее услышать. Разве что дерзкий граффитист, но они, как все знают, показываются только ночью. Она поднялась на второй этаж. Все то же самое. Только посреди коридора валялся веник, средней изношенности. Что же ждало ее на третьем?

Вот оно. В самом конце коридора третьего этажа, сквозь пустой дверной проем, со стены между окон на нее смотрел портрет: Вольфганг Амадей Моцарт. Кабинет музыки — возможно, его она, сама того не осознавая, и искала. На стенах сохранилось множество других портретов. Потолок заявлял о своей уникальности огромной дырой, через которую виднелось небо. Но главное чудо заключалось в том, что у дальней стены стоял рояль! Его, видимо, не смогли вынести, либо же, неисправный, просто бросили. Комната казалась чище остальных. Возможно, весь мусор убрали вместе с кусками упавшего потолка и крыши. Лена осторожно выглянула в оконный проем. Соседний дом стоял отвернувшись, демонстрируя свой кирпичный бок без окон. Какая удача! Лучшего места она бы и не придумала.

10.

Игривые мысли не отпускали ее и по пути домой. Идея того, чтобы прогуливать музыкальные занятия в кабинете музыки, казалась Лене оригинальной и очень новаторской. Стоп. Вообще-то она ничего не прогуливала — занятия-то отменили. И она даже смогла бы упражняться там. Вот было бы дело, если бы случайный прохожий услышал ее игру из заброшенного здания и подумал, что это привидение. Потом пошли бы слухи, об этом бы написали газеты, журналисты искали бы кандидатов в призраки среди пропавших без вести школьниц.

К реальности ее возвратило то, что буквально в метре от нее затормозила машина. И не простая, а милицейская. Лена обнаружила себя переходящей дорогу. Ну, хоть не на середине. Она не знала, что там на светофоре, и есть ли он вообще. Робко глянула сквозь лобовое стекло. Но никто из двух милиционеров на нее не смотрел. Тот, что за рулем, одновременно разговаривал по мобильнику и отрывал виноградинки от грозди, предлагаемой ему напарником. "На дорогу смотри, козлина!" — подумала девочка и поспешила дальше.

11.

Осень задерживалась. Но горожане были благодарны и за то, что летняя жара наконец отступила. Лучшее время для прогулов отвыкших от занятий школьников. Но Лена больше не шаталась по улицам. Она знала секретное место. Она ничего не сказала матери, ходила на теоретические занятия, на которых витала в облаках при первой возможности. О возобновлении практики ничего не говорили, но у нее была своя. Каждый день, когда в расписании стояла специальность, Лена спешила в ту аварийную школу, чтобы в кабинете музыки на третьем этаже играть самой, без указки, то, что ей нравилось.

12.

Веником из коридора второго этажа она подмела в кабинете пол, совок не нашла и просто загнала всю пыль под рояль. Ведь на сцене должно быть чисто. Сам рояль тоже протерла найденной в другом кабинете тряпкой, намоченной водой из бутылки для питья. Открыла крышку, понажимала на клавиши. Пришлось признать, что она не могла точно сказать, какие клавиши как должны звучать. Она не пианистка.

И так, все готово. Она вступила в круг света от дыры в потолке. Кивнула портрету Моцарта. Прислушалась. Где-то вдалеке строители забивали сваи, по улице проехала машина. Взяла в рот мундштук и начала.

Антонио Вивальди. "Времена года", концерт № 2 соль минор «Лето», часть 3, престо, "Гроза". Она все лето репетировала этот отрывок. Более того, она сама сделала аранжировку, свела все партии в одну как можно полнее, на сколько хватало пальцев и дыхания. И все это для того, чтобы, когда осенью начнутся занятия, впечатлить преподавателя. Конечно, тогда она не знала, кто он на самом деле. Но так даже лучше: сейчас она играла перед великими. Где-то там среди портретов, наверняка, висел и сам Вивальди.

Это были самые жаркие три минуты сентября, однозначно. Она вся вспотела и даже щеки заболели. Ну почему она не скрипачка? Им хоть дуть не надо. Наибольшую трудность представлял этот самый престо. Ничего настолько быстрого она раньше не играла. А еще у разных оригинальных партий темп различался. Но тут винить некого — она сама выбрала это произведение за его сложность.

Поклон. Великие улыбались со своих стен.

13.

Наконец-то первый дождь. Напоминание о том, что перемены неизбежны. Он застал Лену в ее секретном кабинете музыки. Она сидела на рояле и жевала булку. Не потому, что во всем здании не смогла найти стула, а просто сидеть на рояле круче. Возможно, во всем мире такой опыт имели очень немногие. А стул стоял рядом. С его помощью Лена туда и забралась.

Прохлада и особый запах дождя — все это казалось незнакомым и радовало. Шуршание и шелест доносились отовсюду. Мелкие капли падали из дыры в потолке на потертый паркет. Капли впитывались, паркет темнел. Лена смотрела на это и гадала, когда он кончится. Не придется ли задержаться тут, чтобы переждать. Дома можно сказать, что не хотела промокнуть и простудиться. И это было бы правдой.

Потемнело. Дождь усилился. Паркет не успевал впитывать новые капли, и под дырой появилась лужа. Порыв ветра бросил несколько капель Лене на ноги. Она поежилась и свободной от булки рукой стерла их.

Неужели все — пришла настоящая осень? Только она так подумала, как дождь ослаб, а потом и вовсе прекратился. Посветлело. "Вот так: никогда не знаешь, когда что в жизни начнется, и когда закончится — прямо, как этот дождь", — подумала она и сразу отметила глубину мысли. Довольная собой, она встала на стул и спрыгнула на пол. Действительно, она не могла знать, что следующее посещение старой школы станет для нее последним.

14.

За ней по улице шел какой-то мужик. И это средь бела дня! Стараясь не показать, что она его заметила, Лена дошла до нужного перекрестка. Свернула и сразу побежала. В переулке никого. Вот он, знакомый забор. Пробежав по помосту, шмыгнула за угол. Быстро, в дыру! Заскочила не очень осторожно, зацепилась за доску, пуговица отлетела с блузки. Лена застыла на месте, стараясь дышать потише. Прислушалась, не бежит ли ее преследователь по переулку. Тишина. Похоже, она его обхитрила. На всякий случай тихонько, она пошла ко входу в заброшенную школу. Тринадцать миллионов. Жуть.

15.

Она лежала с саксофоном в руках на прогретом солнцем, истертом бесчисленными ногами паркетном полу. Рядом за роялем сам Моцарт играл “Времена года”. Почему Моцарт? Просто она подзабыла, как выглядел Вивальди. Ну и Моцарт всегда ей нравился. На его лице лежала печать глубокой одухотворенности. Лена подыгрывала ему с закрытыми глазами. Подгоняемые музыкой, по небу неслись облака, то и дело на секунду закрывая льющее через дыру в крыше свои лучи солнце. Она чувствовала это кожей.

Вслед за мелодией время ускорило свой ход. Трава проросла сквозь щели в полу, тянулась к свету, распускала листики один за другим — все как в ускоренном воспроизведении в телепередаче о природе. Трава росла даже из-под крышки рояля!

"Гроза". Небо потемнело от бесконечного потока туч. Ветер ворвался внутрь, поднял травяные волны. Он сорвал с Моцарта парик, освободил, растрепал угольно-черные кудри — подобны буйству яростного огня. Величественен и грозен, как ангел темного пламени, Моцарт восседал за роялем. Трава, теперь заполнявшая все пространство класса, хлестала Лену по рукам. Вспышки молний озаряли лики музыкантов на стенах. Раскаты грома почти заглушали музыку.

Ливень. Первый же удар водной волны пробил одежду насквозь, остужая разгоряченную кожу. Саксофон начал захлебываться, забулькал. Лена открыла глаза, чтобы посмотреть на Моцарта, но трава была уже слишком высока. Но она знала, что он там, и его пламя не затушить — он ведь под крышей. "Прости, Амадей. Я больше не могу", — из последних сил сказала она. Ее глаза закрылись, обессилившие руки обняли инструмент, прижали к дрожащему телу. "Как холодно, и хочется спать", — подумала она. А Моцарт все играл и играл.

Когда тучи рассеялись, солнце осветило заросшую травой комнату. За зеленым от молодой поросли роялем никого не было. В центре класса в пятне света лежала она. Сверкал саксофон, сверкали капельки на цветах, покрывавших ее тело. Цветы в волосах, упругие бутоны пробивались сквозь блузку. Все. Труп девушки, поросший цветами.

16.

— Алло.

— Людмила Борисовна?

— Да. Это я.

— Я из музыкальной школы. По поводу возобновления занятий по специальности на духовом отделении. Мы наконец нашли нового преподавателя и теперь...

— Извините, что перебиваю, а со старым преподавателем что-то случилось?

— Насколько я знаю, он в связи с ухудшением здоровья не смог продолжить работать и вышел на пенсию. Две недели как уже.

— И все это время нет занятий?

— Да. А вы что, не знали?

17.

"Какая жуть! Так и до галоперидола недалеко. Или что там мама пьет", — думала Лена, спешно спускаясь по лестнице. Она и не заметила, как пролетело время. Если бы мобильник не разрядился, то мать бы уже названивала вовсю.

Во дворе она осторожно подошла к забору, прислушалась. Ничего подозрительного. Выглянула в дырку — все также. Выйдя в переулок, поспешила домой, по пути придумывая историю про свои сегодняшние успехи.

18.

— Ну и как прошел день? — спросила мать, вроде бы, как всегда.

— Хорошо. Учитель показывал продвинутую технику игры профессионального уровня. Я так увлеклась, что даже задержалась и вот...

— Что у тебя с телефоном?

— Разрядился, наверное.

Лена полезла в сумку, вытащила телефон, раскрыла, бессмысленно нажимала на кнопки. Теперь по голосу матери было понятно, что что-то неладно. Лена безуспешно пыталась понять, где прокололась, тупо пялясь на телефон.

— В глаза мне смотри! — прошипела мать. — Где ты шлялась?

— Как где? В музыкалке. Я же гово...

— Не лги мне! Из музыкалки звонили, сказали, нужно согласовать расписание занятий с новым преподавателем. Альберт Евграфович, оказывается, еще де недели назад заболел и вышел на пенсию. Почему я ничего не знаю об этом? Где ты шлялась все это время?! Отвечай!

Лена поняла, что все кончено, мать все узнала. Для ответа в голову не пришло никаких слов. Внезапная пустота. Молча она наклонилась, чтобы расстегнуть туфлю.

— Что это? Где ты валялась? Аа!?

Лена резко выпрямилась. Возможно, когда она отряхивалась, там в старой школе, то так сосредоточилась на юбке, что забыла за все остальное.

— Оооо… Это что?! — Мать протянула руку и дернула за место на блузке, где была оторвана пуговица. — Кто тебя валял? Аа?!

Девочка только опустила глаза.

— Шлюха! Шлялась где-то две недели. А ну отвечай, кто тебя валял?!

— Никто. Я сама, — только смогла ответить Лена.

— Шизофреничка, что ли? Аа?! Ну в кого ты такая уродилась? Ну за что ты меня так позоришь? Какой позор… Выкормила на свою голову.

19.

"Рецепты дедушки Агафона. Мягкий шампунь Агафона. Двенадцать уральских минералов и целебная глина. "Коли слабеют волосы и сыпятся, и пустеет голова, поврачуй ее уральской смесью, да целебной глиною умасти", — советует уральский знахарь, дед Агафон", — Лена перечитывала этикетку шампуня уже третий раз. Она стояла в ванне под душем и злилась на все и вся: на себя, на мать, конечно же, чтоб она сдохла. Не видеть бы и не слышать. Закрыться в ванной и включить воду частично с этим помогало: шум душа превращал непрекращающиеся причитания возящейся на кухне матери в неразличимый бубнеж. Или самой утопиться? Вон воды уже набралось… “Рецепты дедушки Агафона. Мягкий шампунь Агафона. Двенадцать уральских минералов и целебная глина. "Коли слабеют волосы и сыпятся..."

20.

На следующий день мать повела Лену в музыкалку, как маленькую. Лена испытала настоящий шок, когда встретила ее у выхода из школы. Мать сказала, что хочет увидеться с новой преподавательницей, но Лена подозревала, что она хочет контролировать ее перемещения; боялась, что это может затянуться, молилась, чтобы этого не видели те, кто ее знал.

В музыкалку пришли пораньше. С преподавательницей встретились перед занятием по сольфеджио. Она оказалась женщиной средних лет, шатенкой в очках, внешности, в общем, совсем непримечательной; с именем совсем обычным — Наталья Александровна. Занятия согласовали по старому расписанию. Так всем было удобнее, особенно матери, которой не пришлось запоминать новое. "Леночка очень талантливая и усердно занимается, — в конце беседы сказала мать. — Всегда меня радовала. А как отменили занятия, она, представляете, сама нашла помещение и занималась! Но я рада, что Вы здесь, и занятия возобновляются. С преподавателем всегда лучше. И с наступающим праздником Вас". Преподавательница вежливо улыбалась, иногда кивая, в конце поблагодарила. Лена же просто стояла молча. Другого от нее и не требовалось.

В день занятия, в урочное время Лена встретила Наталью Александровну в коридоре. Та сказала ей идти в кабинет и, что скоро вернется.

Лена находила символичным, что первое занятие с новым преподавателем будет проходить в том же кабинете, где и последнее со старым. Даже малолетки присутствовали, почему-то. Мальчик и девочка. Сидели, вцепившись в свои блокфлейты. Лена предположила, что они потом перейдут на саксофон. Она не могла точно сказать, из тех ли они, кто смеялся над ней в прошлый раз. Возможно, просто не все договорились о занятиях по старому расписанию, либо это какие-то временные обстоятельства, или преподавательница решила, что так будет лучше. Лена надеялась, что это все же временно. Но не важно. Тогда ей помешали хорошо сыграть, но сейчас она всем покажет. При первой встрече Наталья Александровна просила подготовить произведение для демонстрации своего уровня игры. Лена задумала удивить ее и сыграть свою "Грозу", а не всем привычный "Русский танец" Чайковского.

В нетерпении Лена выдвинула из-за парты стул и сидела так, чтобы можно было быстро встать. Дунула несколько раз, беря разные ноты. Малышня вела себя тихо. Видно, они еще не были знакомы друг с другом.

Хорошо, что долго ждать не пришлось. Наталья Александровна быстрыми шагами вошла в кабинет, остановилась и аккуратно закрыла дверь. Потом вздохнула и сказала: "На новом месте всегда столько организационных вопросов!" Села за учительский стол. "Я смотрю, вы заждались, — сказала она, слегка кивнув Лене, которая резко выпрямилась на стуле. — Тогда не будем тянуть. Леночка, что ты нам исполнишь?" Лена встала, поправила юбку и объявила, стараясь говорить как можно четче и громче:

— Антонио Вивальди, "Времена года", "Лето", часть третья "Гроза". — Потом добавила, уже не так уверенно: — Собственная аранжировка.

— Как необычно, да еще и собственная аранжировка. Чую талант.

Наталья Александровна ладонью указала на центр комнаты:

— Прошу.

Лена даже немного покраснела. Она пошла и встала спиной к окну, так, чтобы быть лицом и к Наталье Александровне и к новичкам. Поискала глазами портрет Вивальди, но опять не нашла. Тогда кивнула портрету Моцарта, висевшему рядом со входом и портретом Мусоргского. Вдруг мысль о том, что портреты, возможно, висят по алфавиту, возникла в голове. А она никогда и не замечала этого. Мысленно сказав себе не отвлекаться, она взяла в руки саксофон, сделала вдох, выдохнула, потом опять вдох. Она никогда еще не играла это на людях. Возможно, сейчас момент истины для ее таланта. Если новая преподавательница его признает...

— Леночка, понимаю, ты волнуешься, но малыши же смотрят.

Лена забыла выдохнуть и застыла с мундштуком во рту.

— Руки.

Теперь она побледнела. В голове застыла единственная мысль: "Не может быть!"

21.

Осень наконец пришла. Погода, как очень часто бывает в этих краях, резко сменилась на пасмурную и дождливую. Наступили серые дни, и никто не мог знать, когда они теперь закончатся. Вполне возможно, что только весной. Также и Лена не могла сказать, когда настанет весна в ее жизни. Тот скандал был словно грозой, но на одну грозу десятки дождей и просто пасмурных дней. Она просто ходила в обычную школу, три раза в неделю еще в музыкальную и просто делала то, что говорила мать. Все, как привыкла.

Наталья Александровна оказалась женщиной приятной, хоть и строгой. Лена же старалась просто держать руки правильно. С одной стороны, ей, как самой старшей саксофонистке, подобало быть безупречной, с другой — боялась, что мать может узнать о ее ошибках. Она, слава богу, не стала водить Лену в музыкалку, но вместо этого каждый раз звонила и спрашивала, как прошло занятие, как успехи у доченьки. Она это делала прямо по часам, и, собираясь домой, Лена слышала, как преподавательница с матерью мило беседуют по телефону. Лена не знала, когда это они успели подружиться. Хотя, возможно, новая преподавательница просто хотела понравиться родителям своих новых учеников. Может, из-за этого она и согласилась на просьбу матери о дополнительных занятиях.

В середине октября матери позвонила какая-то старая подруга. Они давно не разговаривали и, поэтому, долго и громко трындели обо всем, что случилось со всеми общими знакомыми аж с институтских времен. Лена в соседней комнате делала уроки, все слышала и мечтала, чтобы телефон сломался, а лучше, чтобы вообще сгорела АТС. Правой рукой она писала, а левой зажимала ухо, но этого оказалось недостаточно. "Да, Леночка учится на саксофоне, и очень талантлива. Замечательно играет" — донеслось из соседней комнаты. Лена теперь зажала уже оба уха. Не помогло. Мать уже возбудилась и стала громче. "Выступление? Осенний бал? Какая школа?" — от этих слов, не обещавших ничего хорошего, у Лены захватило дух. Она убрала руки от ушей и теперь просто держалась за голову. "Конечно же мы согласны! Да она будет просто счастлива! Это же настоящее выступление перед публикой!" Лена офигевала. "Да знаю. Хорошая песня, мне нравится. Да, прямо сейчас буду звонить преподавателю". Лена думала, что это полный пэ. "Пока, пока!" Звук положенной трубки.

— Леночка, ты слышала?! Будешь выступать! На осеннем балу в другой школе. Песня этого… Розенбаума, Вальс-бостон!

На следующем занятии Наталья Александровна уже все знала. "Насколько мне известно, у этой песни нет саксофонной партии, — говорила она, — поэтому придется делать аранжировку. Времени мало, поэтому я тебе помогу. Кстати, мне понравилась твоя "Гроза". Очень оригинально. Но разбавить классику эстрадой не помешает, даже полезно. Тем более, это настоящее выступление перед незнакомой публикой". Лена молча слушала и думала, что если преподавательница заодно с мамой, то выхода нет — придется разучивать, репетировать, ехать куда-то в другую школу и там играть несуществующую саксофонную партию, которую еще надо придумать.

22.

Две недели — слишком мало, чтобы сделать хорошо. Да и занятия по теории с обычной школой никто не отменял. Правда Наталья Александровна хвалила аранжировку, но Лена была уверена, что преподавательница просто ее подбадривает. В итоге генеральную и единственную репетицию в полном составе провели прямо в день выступления. Тогда же выяснилось, что Лена там единственный живой музыкант, да еще и вся программа называется "И тихо пел саксофон" и без ее выступления была бы ущербной. Это могло бы добавить Лене чувства собственной важности, но лишь усилило беспокойство. Во время репетиции Лена узнала, что они и вы самой песне заменили слово. Что, впрочем, показалось логичным: она даже и не знала, в каком состоянии должен быть саксофон, чтобы начать хрипеть.

Репетировали в школьном актовом зале, где и должно было все проходить. Без зрителей и главное — без матери. Она должна была прийти к началу вместе с остальными.

Роль ведущей исполняла женщина, назвавшаяся Еленой Владимировной — та самая старая подруга матери, виновная во всем этом. Но даже если это не учитывать, она все равно показалась Лене странноватой. Она имела какую-то необычную манеру речи. Да еще и тезка. Симпатии к ней не добавляло и то, что оказалось, будет звучать еще и фонограмма с оригинальной гитарной партией. Но ни Лена, ни преподавательница об этом не знали до последнего момента. Пела девочка-армянка по имени Армине. Лене оно показалось забавно подходящим. Насчет ее голоса было не понятно: то ли она имеет склонность к завышению, то ли школьная аппаратура очень старая и не настроенная. Танцующую осень изображала низкорослая девочка Наташа. Лене вообще показалось, что она смахивала на карлицу, но, конечно же, она оставила это при себе.

Лена играла, как могла. Фонограмма, хоть и приглушенная, мешала. Повторили несколько раз. Наталья Александровна видела волнения Лены и подбадривала ее. "Просто играй, — говорила она. — Это не экзамен. Публика здесь явно не искушенная, хоть и не знакомая. Не думаю, что многие из них вообще слышали саксофон вживую". Да, надо было просто сыграть. Каких-то три с половиной минуты, и все закончится. Даже не нужно было оставаться на весь вечер. В конце Армине еще раз споет, но уже под одну фонограмму.

Около пяти вечера двери в зал открыли, и зрители начали собираться. По словам Елены Владимировны, зал обещал быть полным. Среди первых матери не было. “Наверное, придет точно к началу, — думала Лена. — Если не поторопится, будет стоять”.

Перед сценой стоял стол с микшерным пультом на нем. За ним сидела Елена Владимировна. Она взяла со стола микрофон: "Раз, раз. Проверка". Из огромных старых колонок по краям сцены раздавалась лицеевская "Осень", негромко, чисто для настроения. На полузакрытых кулисах висели вырезанные из бумаги осенние желтые листья и два упрощенных изображения саксофона.

Время пришло. Лена стояла за кулисами сбоку от сцены. Наталья Александровна держала руку у нее на плече. Рядом незнакомые ученики сортировали картонные декорации по порядку выноса на сцену. Армине с Наташей сидели по другую сторону сцены и в последний момент прицепляли к наташиному платью желтые кленовые листья. Так она должна выглядеть более осенне. Лена на миг выглянула, но среди множества незнакомых детей и взрослых матери не заметила. Странно. Она проверила телефон. Ничего. Если бы мама вдруг не смогла прийти, то обязательно позвонила бы.

Музыка плавно затихла. Вслед за ней с небольшим опозданием затих и гомон аудитории. Армине с Наташей вскочили со стульев и встали у кромки кулис. Сейчас начнется. Нужно будет просто выйти и играть. Лену не будут представлять, несмотря на всю важность ее роли. И сколько из зрителей вообще поймут, что она не из этой школы? Раздался голос Елены Владимировны: "Осень — волшебное время. "Унылая пора, очей очарованье" — говорил классик. Но мы не классики. Это время, когда в старину крестьяне праздновали окончание сбора урожая. Но мы не крестьяне". "Она что, всегда такие речи выдает?" — подумала Лена. Та продолжала: "Нам для этого не нужны причины, мы сейчас просто начинаем наш осенний бал, нашу программу "И тихо пел саксофон".

Наталья Александровна отпустила Лену. Армине вышла из-за кулис и спустилась. Наташа встала посреди сцены. Лена вышла и встала поодаль справа. Армине взяла у Елены Владимировны микрофон. Две секунды ждали фонограммы. И вот, началось.

"На ковре из желтых листьев…"

Армине запела, а Лена начала играть. Играть надо было не очень громко, но так, чтобы слушатели разобрали за фонограммой.

"…в платьице простом…"

Лена оглядела зал. Мало кто смотрел на нее — в основном на певицу. Наташа чуть не задела рукой, изображая особо широкое движение.

"…из подаренного ветром крепдешина..."

Не надо отвлекаться. Сфальшивила ноту. Заметили? Вообще, хорошо слышно? Может подойти ближе к микрофону?

"…танцевала в подворотне осень вальс-бостон".

Хоть она и старалась сконцентрироваться на игре, что-то заставило Лену поднять глаза. Там в зале, в самом центре рядов слушателей мама махала ей рукой. Оказалось, она покрасилась и сделала завивку. Такого не было очень давно.

"Отлетал теплый день..."

Во второй руке мама держала наготове платок. Глаза уже блестели.

"… и тихо пел саксофон".