Рохи софед

РОХИ САФЕД*

— Русский, русский, ты еврей?

— Нет, я — русский.

— Русский, русский, ты еврей?

— Нет, я — русский!

— Русский, русский, ты еврей?

— Да, да, я — еврей!

— Надо же! А как похож на русского!

* — Доброго пути — здесь и далее перевод автора.

Ехать в Душанбе через Москву мне не хотелось. Но в вокзальных кассах Краснодара сказали, что прямого рейса в город моего детства и юности нет. Посмотрев на карту СССР, я понял, что мне главное перебраться через Каспийское море. В результате я взял билет на самолет до Оренбурга. За работу плавруком в трудовом летнем лагере для подростков мне заплатили за три месяца сполна, и в деньгах у меня стеснения не было.

В Оренбурге сразу же купил плацкарт до Ташкента. Купил бы до Душанбе, но опять, как назло, таких билетов мне не досталось. Наверное, стоило бы заволноваться, но я был спокоен. Поезд довезет до Ташкента, а там останется только около суток пути до города, где я когда-то родился и вырос.

Отношения русских и таджиков тогда складывались достаточно странно. На площадях висели лозунги «Зинда бод дустии халки СССР»* (Да здравствует дружба народов СССР). Но, придя после лета в пятый класс, я обнаружил, что мои школьные друзья «за глаза» называют таджиков ни много, ни мало «звери». Был даже такой анекдот, в котором речь велась от лица таджика: «Пачиму Медведев — чиловек? Пачиму Волков — чиловек? Пачиму даже Зайцев — чиловек? Но пачиму Саидмуродов — зиверь?» Удивительно, что такой махровый расизм не мешал никому из нас дружить со своими сверстниками-таджиками.

Внешность у меня самая что ни на есть русская. Во всяком случае, так считала наша школьная химичка Зинаида Федоровна. Полная, невысокого роста, но с очень красивым лицом.

— Посмотрите, — говорила она на уроке химии. — Вот у Порошина настоящее русское лицо.

Ее слова я понимал как «У Порошина очень красивое лицо», хотя если бы я посмотрел в зеркало, то понял бы, что имела в виду химичка. Светлые волосы, нос картошкой. Остричь бы под горшок, была бы точная копия Емели из сказки «По щучьему велению».

Оренбург я осматривал на ногах, поэтому с удовольствием растянулся на своем верхнем месте в плацкарте. В Ташкенте меня ждала «засада». Кассы осаждала толпа желающих добраться до Душанбе. Волнение усилилось перед самой отправкой поезда, когда стали снимать бронь. У меня в руках был рюкзак с вещами и коробка с кассетным магнитофоном, который я вез на малую Родину с целью спекуляции. В конце концов, мне удалось швырнуть деньги в кассу и взамен выхватить из окошка маленький кусочек картона, что и было билетом. Я выдохнул, но судьба надо мной посмеялась. Общий вагон, куда мне удалось приобрести билет, был набит битком. Были заняты все места, в том числе багажные полки. На последних, как я заметил, лежало даже по двое человек. В паре окон стекла отсутствовали. Не было двери в туалет. Со всех сторон на меня смотрели черные таджикские глаза. Потесниться никто не собирался. Я вышел в тамбур.

Надо было что-то делать. Сходил в вагон-ресторан, купил втридорога три бутылки пива, одну из которых тут же выпил. План сложился сам собой.

— Салам алейкум, бочагони азиз*, — сказал я трем парням, сидевшим на нижней боковой полке. Эту фразу я часто слышал по телевизору, когда жил в Душанбе, и она врезалась мне в память.

* — (Здравствуйте, дорогие товарищи).

— Как насчет пивка? — эту фразу я сказал уже по-русски и для пущей уверенности протянул им бутылки пива.

Мы выпили.

— Саломат бошет!* — пришло мне в голову.

* — (Ваше здоровье!).

Надо же! Не думал, что еще что-то помню со школьных уроков таджикского языка.

Выпив пива, парни потеснились, и мне тоже нашлось место на этой нижней боковой полке у туалета без двери. В туалет ходили часто. Когда туалет посещала девушка или женщина, кто-то из мужчин становился спиной к туалету, а мы отворачивались и всем видом показывали, что нам эти виды и звуки совершенно не интересны.

— Ман ба Душанбе рафтам*, — снова заговорил я.

* — (Я в Душанбе еду).

Пусть эта фраза звучала почти, как «Вы тоже летите этим самолетом?», но она все же внесла свою лепту в налаживание отношений между мной и парнями. Они сказали, как их зовут, я тоже назвался.

Оказалась, что они ездили провожать своего друга, которому очень повезло, и он по комсомольской путевке уехал работать куда-то в Сибирь. Я поинтересовался, почему это считается везением. После этого на меня обрушилась масса информации. Комсомольская путевка давала многое: бесплатный проезд до места работы, гарантии поселения в общежитие и получения работы, а главное — контроль со стороны местной комсомольской организации за тем, чтобы у приехавшего было все хорошо.

Зачем эти парни ездили провожать своего товарища, я так и не понял. На билеты они потратили все свои деньги и теперь сидели в буквальном смысле голодные. Я достал из рюкзака буханку хлеба и сыр. Разделил на всех. Поели. Парни стали рассказывать мне о своих каких-то делах. Я мало что понял. Хотелось спать.

— Ман монда шудам*, — сказал я, и парни уступили мне место на верхней полке, где мне удалось полежать пару часов. Потом это место занял другой счастливчик.

* — (Я устал).

Наступила ночь. Вагон затих. В Ташкенте к составу присоединили тепловоз, и гарь сожженного топлива залетала в разбитые окна и разукрашивала наши лица.

Утром я купил хлеба, сыра и пива. Мы позавтракали, а вскоре стали прощаться. Парни сошли на каком-то полустанке, не доезжая до Душанбе.

— То боздид! — сказал я.

* — (До встречи!)

— Рохи софед*, — пожелали мне парни и мы разошлись. Они — в свою жизнь, я — в свою.

В вагоне нас осталось только два человека. Я и таджичка средних лет — хорошо и цивилизованно одетая, то есть в платье без национальных штанов. Она как-то странно поглядывала на меня.

Наконец поезд достиг душанбинского вокзала и остановился. Я собрал свои вещички и двинулся на выход, но таджичка меня остановила.

— Скажите, — спросила она по-русски. — Вы сын Мухаммадиева?

— Нет, — ответил я ей. — У меня совершенно другая фамилия.