Премия

Зима в том году установилась теплая и бесснежная, все время шел мелкий дождь, и те, кто на праздники не смог уехать, сидели по домам. Улицы были льдисты и пусты, как и прежде, в мирное время, когда народ отправлялся веселиться на Запад: в Прагу, Париж, Рим, Лондон. Кирилл выходил из редакции без шапки и подставлял седеющую шевелюру под морось, она приятно холодила горящее лицо. Он был из тех, кто никуда не уехал: после девальвации рубля о загранице можно было забыть.

Огорченная и обозленная отменой новогодних планов жена забрала сына и уехала на дачу к подруге. Кирилл все праздники сидел на работе и добросовестно "чистил" сводки с фронтов с обеих сторон, убирая из текста "террористов", "боевиков", "фашистов" и тому подобную риторику.

Надо, говорили ему (и он соглашался) писать сухо: при попадании снаряда в автобус погибли 12 человек, ранены 18 (приятель из ополченцев рассказывал, что некоторых собирали по кусочкам, и, бывало, тело, завернутое в брезент, клали в могилу с тремя руками и одной ногой — это считалось за одного). Нам нельзя допускать эмоций, внушали ему (и с этим он тоже был согласен): жилой квартал тылового поселка накрыло залпом "Градов", жертвами огневого налета стали несколько десятков местных жителей (украинский друг утверждает, что некоторые умудрялись какое-то время жить с оторванными конечностями и даже довольно спокойно отвечали на вопросы. Потом, конечно, умирали). Ответственность возлагалась неизменно на противоположную сторону (пиши спокойно, Кирилл, нам нужны факты, а не бабьи причитания).

За это время погибли многие, но ополченцам удалось захватить лишь пару заштатных деревень, а украинцам и того меньше. Но они сохранили блокпосты на трассе, и они сохранили Дебальцево. Это все, видимо, откладывалось на время после праздников. Складывалось ощущение, что обе стороны воюют нехотя, вяло, по инерции. Новый год, все-таки.

После описаний разоренных сел, разбомбленных многоэтажек, мешанины покореженной арматуры на месте аэропорта, плачущих беженцев Кирилл удалил все свои аккаунты в соцсетях, неизменно отказывал в редких предложениях встретиться, шел после работы домой, жарил яичницу или кусок курятины и жевал под рюмку водки, не чувствуя вкуса. Потом он тупо засыпал и утром с пустой головой шел обратно — чистить сводки и писать заметки о том, как российская сторона протестует против нарушения Киевом мирных договоренностей, как ополченцы ведут борьбу за правое дело, а украинцы подвергают обстрелам мирных жителей. Так начинался этот год — теплый, слякотный, безнадежно липкий.

После праздников в контору колобком вкатился Данила.

Какой-то ты бледный, старик, — сказал он. — Словно не выспался. Случилось чего?

Кирилл поглядел на его бодрое лицо, воинственно встопорщенные усики и маленькие хитроватые глазки и ответил:

— Нет. Все в порядке.

— Ага. В порядке… Это, брат, хорошо, когда все в порядке, — бодро приговаривал Данила, потирая розовые ладошки. — Я так и думал, когда ехал на работу: ну что там может быть не так? Все тихо, благородно… Тем более, ты работаешь. Вот спасибо тебе, да и то сказать, так-то скучно было бы сидеть все выходные дома, а? Ску-учно. Так, а куда делась моя чашка? На неделю нельзя уйти… Кирилл, ты не видел мою чашку? Может, она не здесь, а у меня в кабинете?

Он ходил по комнате, нагибался, вставал на цыпочки, рассматривал компьютеры, как будто видел их в первый раз, мазнул пальцем по одному из висящих на стене экранов и поморщился.

— Пыльно у нас. Надо сказать, чтобы уборщица все тут протерла. Безобразие. Ну, ладно, а что на фронтах? Новые указания сверху были? Эх, Кирилл, дорогой мой, подумать только, еще вчера в этом время я пил такую настойку! На смородиновом листе мой брат делает. М-м-м! С прогулки, старик, с морозца придешь в дом, а там тебе камин, и графинчик, и ломоть мяска на закусочку, да не покупного, а своего, а то и дичины… Брат-то у меня, помнишь, знатный охотник. Правда, пошаливает, охотничек, да и ладно. Браконьерствует, ха-ха. Ну любит это дело, ну а кто из нас святой? Представляешь, недавно хотели дело против него возбудить, накапал кто-то, что оленька краснокнижного какого-то, что ли, завалил. Вот дают, дураки, чего придумали! Это, Кирилл, слышишь, чего, говорю, придумали-то?

Кирилл вздрогнул. Он с некоторых пор приобрел скверную привычку: когда ему рассказывали что-то неинтересное, он не слушал. Речь рассказчика он воспринимал, как некое бессловесное плавное гудение: так летает весной майский жук. Но он, не вникая в смысл, мог повторить последнюю фразу:

— Чего, говоришь, придумали… Ну и чего придумали?

— А чего бы не придумали, брата им не взять, — хохотнул довольно Данила. — Он там их всех в кулаке держит, вот так! — и, желая, видимо, наглядно показать, как его брат держит всех в кулаке, сильно ударил собственной ладонью по столу.

— Ох, ну и пылища тут. Я же распорядился, чтобы хотя бы несколько раз на праздники убирали, — отвлекся он и сразу вернулся к рассказу: — Замгубернатора разве кто посмеет тронуть? Нееет, старик, никогда, это надо туда бригаду ФСБ из Москвы вызывать, да и то сказать, смогут ли… Да на таком пустяке, как какой-то редкий кусок мяса! Да что ты!

Данила замахал руками на Кирилла, будто тот возражал. Кирилл сказал:

— Ты спрашивал про положение на фронтах.

— Что? А! Да, ну так что там? Что-нибудь серьезное есть?

— Стреляют там, — угрюмо сказал Кирилл. — Каждый день.

Данила опять махнул рукой.

— Ну, это как положено. Какая же война без стрельбы. Я тебя про серьезное спрашивал.

— Да все по-прежнему.

— Ну и ладушки! Значит, ничего серьезного не было? Отлично. Упаси нас бог от всяческих серьезностей! Ох, это было бы сейчас не вовремя, не к месту! Ну да ладно, когда ты работаешь, ведь всегда все в порядке, так ведь, старик? Хехе, мы за тобой, как за каменной стеной, только что-то ты все-таки бледен, Кирюха.

— Не замечал, — буркнул Кирилл.

— Куда тебе! А я вот все вижу, от меня не укроется. Мало, видно, на воздухе бываешь. А зря — очень, доложу тебе, полезно. Ты гуляй больше, вот что. Может, тебе отгул дать? За праздники-то накопил, сквалыга, накопил...

— Потом возьму как-нибудь.

— Не хочешь отгула? Молодец! Ну я тебе премию выпишу… О! Точно. Премия… — забормотал себе в усы Данила, направляясь в сторону своего кабинетика. — Премия. Да, правильно. Всем, кто работал на выходные, премия… Пару тысяч. Да, пару тысяч.

Он обернулся к Кириллу.

— А тебе тысяч пять выпишем. Вот и отгул пригодится: погуляешь! Мне не забудь позвонить: вместе пропьем. А уборщицу вызови, что тебе тут в грязи сидеть. Скажи, пусть обязательно уберет. И у меня потом тоже пусть протрет все и пол вымоет.

— Не надо мне премии, — сказал Кирилл закрывающейся двери, — За такое премий не платят.

— Ну ты, Кирюха, и дурак, — приоткрылась дверь. — Не иначе как с глузду съехал. Говорю же, больше гулять тебе надо.

Дверь защелкнулась окончательно.

— Уборщицу вызови! Прямо сейчас чтоб пришла, — донеслось до Кирилла приглушенно.

Слова начальника повторила вечером вернувшаяся жена. Олежка после каникул старался казаться взрослым и солидным, но долго утерпеть не мог и теребил Кирилла рассказами о том, как они ходили гулять на озеро и кататься с горки. Жена выглядела отдохнувшей. Она даже похорошела, подумал Кирилл. Он обнаружил, что за 10 дней нового года немного отвык от семьи; впрочем, ему казалось, что он немного отвык от всех людей. Странно было слушать сына и понимать, что ему рассказывают не про то, что бой в районе Бахмутки перешел в позиционную фазу, а про то, как тетя Варя и мама играли в снежки (папа, прямо как девчонки, серьезно!), и тетя Варя залепила снежком маме прямо в лоб.

Вечер выдался слякотный, ветреный, за окном громыхал отставший от подоконника жестяной лист. Кирилл весь вечер глядел на жену и сына удивленно, но изо всех сил пытался быть рядом. Придя с работы, он протер пыль, убрался на кухне и выкинул почти опустошенную бутылку водки в мусоропровод.

— Как ты тут? — спрашивала Лариса, пока он спешно готовил ужин.

— Да нормально, — отвечал он. — Все путем.

— Так и работал все время? Ох уж эта твоя война...

— Она не моя...

— Только ты способен киснуть из-за того, что где-то там стреляют, — говорила жена. — Фанатик! Даже к нам не приехал ни разу.

— До вас добираться далеко, — вяло отбивался Кирилл. — Работы было по горло… То эти наступают, то те...

Жена всплескивала руками:

— Ой, Кира, ну плевать мне, кто куда наступает! Варька спрашивала про тебя, а я и ответить толком ничего не могу… Не рассказывать же ей, кто куда наступает.

Кирилл улыбался:

— Сказала бы, "работает"....

— Да, "работает"! А толку то!

— Ну как, толку-то… Данила премию хотел дать.

— О, премия — это хорошо. Ты у меня еще на что-то годишься, дурында… — засмеялась Лариса. Она в этот момент казалась очень хорошенькой. Кирилл, глядя на нее, попытался вспомнить, когда они последний раз занимались любовью. "Вроде, перед Новым годом… Черт, нет. Раньше. Осенью… Дьявол, приходишь с этой работы, не до этого тут, когда трупы описываешь целый день".

Задумавшись, он ляпнул:

— Только я отказался, — и не сразу осознал, какая тишина настала на кухне.

— Почему? — спросила жена, и сразу перестала казаться хорошенькой.

Кирилл перестал помешивать на сковородке.

— Потому что это деньги за кровь и ложь, — ответил он, стараясь быть спокойным.

Лариса сидела, рассеянно крутя в руках чайную ложку.

— Ах, как ты красиво сказал, — произнесла она. — А зарплату ты за что получаешь?

— Зарплату я получаю за свою работу.

— Да, да. За свою работу. За свою чертову работу, которая вытягивает из тебя все жилы, сжигает. У тебя работа — лгать, разве нет?

— По-разному....

— Но зарплату ты исправно берешь, так ведь? А чем же премия отличается?

— Премию дают за конкретное дело, а не за работу, — заявил Кирилл, покраснев, — я все праздники писал о жертвах, трупах, обстрелах. Не хочу я брать за это деньги.

Он произнес это и сразу подумал: "Как это пошло у меня получилось". На него накатило чувство беспомощности. Впрочем, жена не поняла:

— Ага. То есть, ты лгать можешь на весь мир, а деньги за это брать — западло?

— Пропаганда и человеческая жизнь — разные вещи! И потом — мне надоело лгать...

Какой ты у меня диссидентушка, Кирилл… — промурлыкала жена. — Как же ты, бедолага, работаешь. Так, может, с работы уйдешь? Ради правды?

— А жрать что будем?

Жена положила, наконец, чайную ложку на место.

Не знаю. Я не знаю даже, что мы будем жрать сейчас, потому что у тебя мясо в угли превратилось.

— Ччерт!!

— Кирилл, уберись завтра, — сказала жена позже, с гримаской тыкая вилкой в пережаренную свинину.

Кирилл обиделся:

— Я же убрался!

— Дааа? — Жена скептически оглядела кухню. — Ну тогда еще раз уберись. Что-то не видно. Пил на праздниках?

— Нет, — соврал Кирилл.

— Тогда рюмки отмой, — засмеялась жена. — Работал, говоришь? Дурак ты, Кирилл...

Через несколько дней она спросила:

— Ну что, ты насчет премии не перерешил?

— Забыл я уже об этом, — поморщился Кирилл.

— Нам надо купить Олежке куртку, он ее изгваздал на каникулах так, что не отстираешь, — перечисляла жена. — Тебе новые ботинки нужно. Да, Кирилл, ты давно обещал новую стиральную машину. На наше старье противно глядеть, не то, что туда белье класть… Мне кое-что надо. По мелочи.

Кирилл, представив эти "мелочи", поежился, спустился вниз к банкомату и снял остаток зарплаты, получилось тысяч тридцать. Две купюры он спрятал в свой кошелек, остальное протянул жене:

— Все, что есть, Лара. Пару тысяч себе зажал...

— Не густо, — прокомментировала жена, подкрашивая губы.

Донецк обстреляли в конце января, а вслед за ним — Мариуполь и Краматорск. Стрельба в Донецке велась все время, но тут снаряды угодили в остановку. В Мариуполе и Краматорске, уже привыкавшим жить мирно, накрыло жилые кварталы.

Убитых похоронили.

Кирилл чистил тексты от "террористов" и"фашистов" уже машинально, не задумываясь над тем, что делают его руки. Конфликтующие стороны возлагали ответственность друг на друга, Россия призывала обуздать "партию войны" на Украине, а Киев взывал к защите от "агрессии Москвы". Приятель из ополченцев (поехал воевать на Донбасс летом, вернулся осенью в период затишья, сказав, что там "стало скучно&quot порывался Кириллу набить морду за предательство российских интересов и высказанное мнение об ответственности вояк из ДНР за человеческие жертвы. Аналогично поступил навестивший Москву украинский друг, когда услышал от Кирилла ремарку о том, что и у украинцев есть значительная доля вины в этой продолжающейся уже год бойне.

Сторонник ДНР был тощ и субтилен, поэтому Кирилл отбился, только костяшки сбил на правой руке. После посиделок с киевляниным он явился домой с фингалом под глазом.

— Опять нажрался, — сказала Лариса и отослала его спать на диван.

Данила приехал в контору на новой машине. Он воткнул ее в здоровенный сугроб прямо под окнами редакции, вертелся по комнатам юлой и мешал всем работать, требуя, чтобы ему сказали, как обновочка.

— А еще говорят, кризис, — усмехались сотрудники, глядя на начальника.

— Это у нас кризис. А у них — лепота....

— Данила Константинович, тачку-то обмыть требуется.

Данила махал розовыми лапками и клялся, что обязательно, буквально на этой неделе, ну в крайнем случае — на следующей, и он специально не будет садиться за руль.

— Все равно корпоратив надо устроить, вот и совместим, — сказал он, сияя.

На машину ходили смотреть всей толпой, оставив Кирилла за дежурного.

— А ты чего молчишь? Что, не нравится? — подступил Данила и к нему.

— Эта машина очень идет к твоим усам, — сказал Кирилл.

Данила обиделся.

Собрав летучку, он был строг и собран.

— Товарищи, — сказал он. — Мы можем отметить обострение обстановки в Донбассе. Последние события свидетельствуют о том, что противостояние опять вступает в острую фазу. Соответственно, требования к нам тоже ужесточаются. Время вольницы кончилось.

— А когда оно было? — шепнул кто-то.

— Никогда! — отрезал Данила. — Но сейчас — еще больше, чем когда-либо. Пока к нам особых претензий нет (он возвел очи горе), но, коллеги, работать надо тщательнее. Никаких террористов! И не жалейте эмоций, когда пишите о нашей стороне. Больше красок, возмущения, экспрессии. Ну что мне вам говорить.

— А как быть с Киевом? — спросил Кирилл.

Данила поморщился:

— Да-с… С Киевом. Вот что сделаем. Мы не можем, к сожалению, не давать Киев совсем. Но ребят… Аккуратно! Давайте только факты. Сухо, так сказать, оперативно. Сопли все убирать! Наше дело — факты, помните об этом.

Значит, от них — факты, а от нас — эмоции? — уточнил Кирилл.

Данила хлопнул по столу ладонью:

— Так! Все меня прекрасно поняли, и ты тоже, вольтерьянец ты наш… Работайте. Если что не так, лишу премии. Идите работать! И вот еще что, чашку мою если увидите, скажите мне. Чаю уже попить не из чего, прямо хоть не уезжай никуда.

Кирилл рассказал о новой машине начальника дома. Сын пришел в восторг и долго расспрашивал, какой марки машина, быстро ли ездит, и проедет ли она по болоту. (а по полю? А по пустыне, папа? По пустыне проедет?).

Лариса слушала холодно. Сына отправили спать, сами сели пить вечерний чай. Кирилл размышлял, как бы исхитриться и купить стиральную машину. Еще ему хотелось в отпуск: устал что-то, опустошение чувствовал от Донецка, Мариуполя и Краматорска.

— Я от тебя, наверное, уйду, — сказала жена буднично.

Кирилл остался сидеть спокойно, но внутри что-то болезненно сжалось.

— Почему, Лара? — спросил он. — Что не так?

Жена взглянула на него, и он отвернулся, не вынеся этого взгляда. Когда близкие так смотрят, это тяжело, подумал он. Только жалости мне не хватало.

— Почему? — начала жена. — Ты спрашиваешь, почему. Хорошо, я тебе объясню, почему...

— Лара, только не пори горячку...

— Я спокойна! Я уже давно совершенно спокойна, в отличие от тебя. Ты хоть понимаешь, что я уже год живу не с мужем, а с каким-то бревном?

— Ну уж прям с бревном...

— Да! Ты пропадаешь на своей чертовой работе, занимаешься этой проклятой войной, приходишь домой и сидишь тут, как чертова кукла, весь в себя ушел. Печальный герой, понимаешь ли. Рыцарь печального образа, диссидент, за державу ему обидно… Только о нас ты подумал? Тебе уже давно наплевать на нас. Хотя бы раз спросил, как у меня дела, как у Олежки… Хотя бы на Новый год приехал на денек! На меня тебе плевать, так на сына-то взглянул бы!

Начинается, подумал Кирилл. Ох, как же не хочется спорить.

— Я всегда интересуюсь, как дела у тебя и у Олежки, — нехотя сказал он.

— Ты раньше веселый был, — продолжала жена. — Год назад мы с тобой и в гости ходили, и в театр, и в кино. Год не была в кино!

— Ты ходила же....

— Я ходила с Варькой. А ты?

— А что — я?

— У меня вообще есть муж? Носа никуда не кажет, только и может, что в кабаке нажираться… За какими-то дурацкими разговорами… С какими-то дикими личностями… Где твои старые друзья?

Кирилл пожал плечами и отхлебнул чай. Ему вдруг стало даже интересно, куда Лариса в результате вывернет.

— Все приличные люди от тебя убежали, с твоими речами-то.

— А по-моему, наоборот, приличные-то как раз остались. Только мало их стало, приличных… — тихо вставил он.

— Да? Твой хохол поганый тебе вон какой синячище поставил! Сука. Ты бы еще с правосеками якшался.

— Может, и начну. Якшаться.

— Ну и вали к своим правосекам, — сказала жена, вдруг успокоившись. — Был у тебя нормальный круг общения, приличные люди. Журналисты, писатели. Ребята такие милые, остроумные из администрации президента...

— Куда-то исчезли, — пожал плечами опять Кирилл, — после присоединения Крыма...

— Кирилл, миленький, ну пойми, ну нельзя же так, — просительно сказала Лариса. — Ну всем тяжело, всей стране. Время такое. Ну никто же рук не опускает! Все живут, и даже очень неплохо живут! Погляди на своих однокурсников: Перовский вот уехал в Барселону на две недели. Ну что ты себе вообразил: фашизм, преступная власть… Ну где ты у нас фашистов видел? Это в Киеве фашисты...

— Перовский фашист, — заявил Кирилл. — Типичная нацистская мразь. Он и в институте такой был. Я же тебе рассказывал, у него даже кличка была: "Фюрер". Он ее сам себе выдумал… Русская нация — на коне, все остальные в говне. Поэтому надо избавить русскую нацию от всех инородцев. Не жалеючи пуль и фонарей ...

— А что, не надо?

— Дура, — равнодушно сказал Кирилл.

— Сам дурак, — ответила так же Лариса.

Они помолчали. "Поговорили", — подумал Кирилл, поднялся, налил себе остывшего чаю. Ему захотелось спать. Еще ему было зябко и немного грустно.

— Сам себе напридумывал ужасов и вогнал себя в депрессию, — сказала упрямо жена. — Нормальных людей чураешься, а каких-то хохлов слушаешь. Ты, милый, сам себе противоречишь. Я бы поняла, если бы эта твоя позиция денег тебе прибавила хотя бы, а тут наоборот. Давай ты к врачу сходишь?

Кирилл изумился:

— К какому еще врачу?

— Ну к этому… от депрессии, — смутилась жена, не желая произнести слово "психиатр".

— Вот еще...

— Я тут встречалась с подругой, она сказала, что про тебя говорят, что ты сошел с ума.

Жена отодвинула чашку и встала.

— Короче так. Тебя эта работа с ума сводит и с толку сбивает. Если у тебя он вообще был...

— Ну-ну...

— Да. Денег нет, друзья все отвернулись… Да они тебя боятся! Ты как резанешь — "аннексия Крыма"… В приличном обществе… Общаешься с какими-то мерзавцами… Знаешь, я раньше не верила во все эти пятые колонны, но поглядела на твоих нынешних собутыльников… Я не хочу так жить! Или я ухожу, или ты завязываешь со своими принципами. Этими идейками… Ну надо же, от премии отказался. Сын в обносках ходит, а он денег не берет, ах какой принципиальный! А ты уж решай сам. Если нас хоть чуточку любишь...

Она ушла к сыну в комнату. Было видно, как ей хочется громко, изо всех сил хлопнуть дверью.

Кирилл еще долго стоял на кухне у окна. Пил чай, смотрел, как с фонарей на улице капает вода. Пытался думать, но у него не получалось, в голове болтались только клочки, обрывки мыслей. "Она хочет денег, глупая… Это нормально. Я тоже хочу денег… Вопрос только в цене… Хочет в Барселону… Вместе с Перовским. А я не могу общаться с такими как Перовский… Это общение дракой закончится. Я же в дураках и останусь..."

Потом он отправился спать. Жена лежала, отвернувшись к стене. Кирилл попытался ее обнять, но Лариса холодно сказала, что очень устала. Кирилл уснуть не мог, ворочался, и закончилось это тем, что он нашарил в тумбочке пол пачки сигарет, уже давно потерявших вкус, пошел на лестничную клетку и там курил до трех часов ночи.

Данила к пятнице заказал зал в ресторане неподалеку от конторы. На работу все сотрудники в преддверии банкета дружно приехали на метро, поэтому с утра некоторые куксились и бурчали, но к обеду настроение начало неуклонно подниматься. После полудня некоторые заскакивали к начальнику в кабинет и выходили оттуда довольные, с поблескивающими глазами и покрасневшим кончиком носа. Кирилл был занят: описывал ход боев за Дебальцево.

В кабинет после утренней летучки он не заглядывал, и Данила вызвал его сам. Он сидел за обширным столом для заседаний и пил чай.

— Вот, нашлась чашка, — сообщил он радостно. — Представляешь, ну все обыскал, нигде нету. А она у лампы вон стояла, прямо перед носом, ха-ха. Я и не видел. Вот так всегда: что перед глазами, то и не видно! Садись, что стоишь столбом.

Кирилл опустился на стул напротив.

— Ну что там с Дебальцево? — спросил Данила.

— Бьются, — пожал Кирилл плечами, — ничего понять нельзя. Украинцы говорят одно, комбатанты — другое. Есть информация, что там заметили наши танки. Что там на деле творится, никто и не знает...

— Ну, это так и должно быть, друже, — сказал Данила. — Ужасно, конечно, но что поделать. Наша задача — все освещать объективно и беспристрастно… Ты вот кому больше веришь?

— Честно?

— Конечно!

— Киевлянам.

Данила крякнул, встал, прокатился по кабинету от стола и до окна, постоял там и вернулся в свое кресло.

— Киевлянам, значит… Мда. Вот тебе и беспристрастность… Эх, дорогой мой, а это плохо.

— Для кого? — угрюмо осведомился Кирилл.

— Для тебя плохо. Для коллег. Для меня плохо....

— Чем же это плохо для тебя?

— А тем, что я вынужден оправдываться ТАМ за твои выходки! — завизжал Данила, багровея. — Твои нелепые убеждения — это твое дело! Если хочешь, то ходи слепым, болван! Но не подводи нас!

Кирилл побледнел и испуганно спросил:

— Погоди… Да что не так сделано-то? При чем здесь мои убеждения? Это не отражается на работе.

— Даааа? А кто позавчера дал целую простыню сводки из Киева и только потом к ней подвесил какой-то жалкий лепет Донецка? Ты знаешь, что я тебя два часа отмазывал? Да что ты вообще творишь-то?

— Что приходит, то и даю, — огрызнулся Кирилл. — Сводку украинскую я и так почикал, только суть оставил. А что ДНРовцы дают какие-то огрызки вместо информации, так я тут не виноват.

— Ну и не давал бы вообще Киев. Дождался бы инсургентов, и к ним одной фразой приписывай: "тем временем в Киеве утверждают, что ополченцы продолжают атаки в западном направлении"… Сбалансированная позиция. Так надо, вот!

Кирилл развел руками:

— Ну совсем охренели....

— Это ты охренел, мой друг, — проникновенно сказал Данила, привстав и заглядывая Кириллу в глаза. — Не знаю, что с тобой творится. Ты стал плохо работать. Раньше я был за тобой, как за каменной стеной. Я шел в редакцию и знал, что там ничего плохого не произойдет, потому что там сидишь ты. А теперь я еду на работу и со страхом думаю, какие сюрпризы меня ожидают! Именно потому что там сидишь ты!

Бледный Кирилл теперь сидел очень прямо, сжав зубы и играя желваками:

— Не пойму, что изменилось за такой короткий срок. Какие ко мне конкретные претензии?

— Вот что, однокурсник, — задушевно ответил Данила. — Ты слушаешь не тех и не то. Я не заставляю тебя смотреть телевизор, хотя надо бы. Но у всех такое впечатление, что ты перешел на сторону врагов. С какой стати ты веришь этим сукам из Киева и не веришь нам? Какое право ты имеешь так поступать? Ты, работник российского СМИ!

— Киевляне меньше лгут.

— На войне лгут все!

— Да я и не спорю, — махнул рукой Кирилл.

Данила вытащил платок и вытер лоснящееся круглое лицо.

— Вот и хорошо. Ты всегда был разумным человеком. Сам посуди: ну как можно верить этим извергам? Этой сволочи из нацгвардии? Этим ворюгам?

— А как можно верить нашим? Те хотя бы воюют за свою землю....

— Нашим нужно верить. Кому же еще верить? — наставительно произнес Данила. — Эх, жаль, я курить бросил. С вами не то что закуришь, запьешь тут. Знал бы ты, как выпить иногда хочется! Сборище вольнодумцев, черт бы вас побрал. Черт, где моя чашка?

— У тебя под локтем, ты сейчас ее разобьешь.

— А, точно.

Данила помолчал, сосредоточенно что-то обдумывая.

— Да и какой-то странный ты стал, Киря, — сказал он мягко. — С прошлого года гляжу на тебя, и тревожусь. Вялый какой-то, сонный. Бродишь по конторе, как муха. Пьет он, думаю, что ли? Непохоже на моего Кирилла, непохоже… У тебя дома все в порядке?

Кирилл поморщился:

— Все… Все ок.

Он вспомнил, что жена уже несколько дней отказывается разговаривать с ним и по вечерам куда-то уходит, а Олежка носа не показывает из своей комнаты и стал очень вежливый и тихий. "Привет, папа. Очень вкусно, папа (раньше не ел совсем гречневой каши, рев мог устроить за ужином, а сейчас безропотно глотает). Я пойду спать, папа. Спокойной ночи, папочка".

— Все в порядке, — повторил он.

Данила шлепнул ладонью по столу:

— Тогда возьми себя в руки и возвращайся к своему привычному уровню работы. Ты же профессионал, каких нет нигде! Мне очень жалко будет тебя увольнять, Кирилл.

— Вот как, — через силу усмехнулся Кирилл. — Уже и до этого дошло?

— Пока я тебя отбиваю, — сказал Данила. — Но на сколько меня хватит… А ты совсем помочь мне не хочешь. Задурили, понимаешь, тебе голову, ох, задурили. А ты своим умом живи. И, знаешь что, определись уже, с кем ты. А то, на двух стульях сидючи, жопу порвешь. Я очень надеюсь, ты выберешь правильный стул… Так, ты все понял?

— Понял, начальник, — с вызовом ответил Кирилл.

Данила сделал гримаску.

— Ну вот опять. Ну что ты в бутылку лезешь? Тебе же добра хочу. Ладно, иди, работай.

Кирилл встал и пошел к двери. Он почувствовал, что его подташнивает. "Как бы не блевануть прямо здесь", — подумал он, морщась.

— Стой! Ты вечером-то придешь? — сказал ему в спину Данила.

Кирилл помедлил.

— Приду. Сводок дождусь вечерних и подскачу.

— Ну вот и хорошо, и славно, — обрадовался Данила. — Сто лет не сидели вместе. Ох-хо-хо, а помнишь наш рейд по ирландским барам? Гагага, сколько мы тогда "Гинесса" выпили, а? Так что давай, старина, жду вечером.

Кирилл вышел, закрыл дверь и прислушался.

— От премии, видите ли, отказывается, машина ему, понимаете ли, не нравится… Совсем с ума сошел! — услышал он.

Под вечер город стало заметать. Разыгралась целая вьюга, пронеслась по Тверской, прогнала людей и оголила тротуары, заблестевшие гладким льдом под светом фонарей — хоть на коньки вставай. Ветер забирался под шапки, тыкался в шарфы и перчатки, распахивал полы пальто и забрасывал под одежду пригоршнями слякоть и озноб.

Кирилл пробежал по улице мимо закрытых магазинов и пыльных витрин, на которых виднелись криво намалеванные надписи: "аренда", "распродажа", "сдается", мимоходом подумав, что скоро из центра исчезнут все дорогие бутики, гламурные кафешки, элитные "ювелирки". Прохожих смело метелью, но машины встали в пробку и пыхтели в ней безнадежно.

Когда он свернул в переулок, там и машин не оказалось, обнаружилась только тишина, мокрый снег и ветер, яростно свистевший в арках, возившийся, как кот, в мусорных баках и требовательно стучащий в окна. Редкие деревья угрожающе раскачивались, скрипели, швырялись сухими сучьями. Темнота в переулке стояла такая, что Кирилл чуть не пропустил нужную подворотню.

В ресторан Кирилл крепко опоздал. На входе он сразу попал в нетрезвые объятия коллег и прихлопывания по плечу, вокруг вертелись обнаженные плечи женщин, звон бокалов и стук вилок о тарелки. Здесь уже давно установилась атмосфера праздника и беспечности, пятница подходила к концу, впереди маячили выходные и тормоза были отпущены, удила — закушены, а в зале царила полная свобода слова.

— А министр поворачивается к нам и говорит: "Идите все в жопу, ублюдки"...

— Ангелина, вы сегодня очаровательны! Право, глаз не могу отвести...

— Шалунишка!

— Он подавился на фуршете бутербродом с коньяком и долго сидел без дыхания, пока пресс-секретарь не ударил между лопаток...

— Гагага.

— Очаровательная штучка!

— Господа, господа, потише! Я желаю поднять этот бокал за Данилу Константиновича, дай бог здоровья ему и его машине...

— Испортился микрофон в самый ответственный момент, как раз тогда, когда он должен был сделать свое сенсационное заявление...

— Кирилл, здорово, налейте ему кто-нибудь штрафную, а то он какой-то кислый.

— Да пофигу, все равно все знали, что он должен сказать, и передали молниями. Генерал не возражал...

— Подайте, пожалуйста, воон того поросенка. Это телятина? Неважно...

— Конкуренты нарушили, блядь, эмбарго и дали эту информацию на пять минут раньше. Ссылок нарубили кучу. Их, блядь, наказали...

— Я с ней познакомился на пресс-конференции, а после мы сразу поехали кататься на трамвае по Бульварному кольцу...

— Ангелина, душа моя, поцелуй, один всего поцелуй, умоляю!

= Она закончила вести круглый стол, повернулась на выход, а у нее штаны на заднице лопнувшие, хахаха. Вот смеху-то было!

— Я написала в фейсбуке пост про этот банк, и с тех пор они не дают мне никаких материалов...

— Его вышвырнули из поликлиники, потому что он что-то резкое говорил про реформу. Я сделал новость, но главред ее зарубил...

— Шалунишка.

— Киря, ты чего такой бледный?

— Друзья, мне очень приятно, что удалось собраться наконец этим вечером всем нашим дружным коллективом...

— Уже еду в контору, а тут мне звонят и говорят: твой клиент подход к журналистам делает. Ох, е-мое, думаю, ну суки, и не предупредил никто...

— Гагага.

Кирилл некоторое время ничего не понимал и моргал с непривычки, ему сунули в руку бокал и он влил содержимое в рот, не ощутив, что пьет. Он пожал несколько рук, поцеловал несколько щек, раскланялся с руководствам. Данилы не было видно, но голос его доносился откуда-то из центра залы, где клубилась самая большая группа коллег. Остальные сбились вокруг в кучки поменьше. Лепту в общий шум добавляла музыка, и молодежь уже наладилась танцевать.

Кирилл усмехнулся невесело, подумав о жене: "Зря Ларка отказалась пойти. Про Олежку вспомнила, надо же. Оставить ребенка не с кем… А то бы увидела, какое у нас тут веселье. Ей бы это все пришлось по душе".

Он выбрал более-менее тихий угол и обосновался там, положил себе кусок какого-то мяса и салат, налил водки, выпил и стал есть. Он вдруг понял, что очень голоден. Кирилл кушал жадно, роняя куски, сжав вилку в кулаке и не поднимая глаз, поэтому не заметил, как кто-то уселся на соседний стул.

— Наше вам, — произнес в ухо вкрадчивый голос.

Кирилл покосился через плечо и увидел тщательно выбритые щеки, аккуратный нос, губы бантиком и устремленные на него немигающие глаза. Перовский непринужденно раскинулся на стуле, положив ногу на ногу и небрежно покачивая модной туфлей, чуть не касаясь колена Кирилла. Он медленно приподнял холеную руку и протянул ее Кириллу, будто кардинал для поцелуя.

— Очень рад вас видеть, Кирилл Иосифович, — сказал он. — Надеялся вас здесь встретить.

Кирилл разозлился, смутился и попытался одновременно проглотить кусок мяса, буркнуть что-нибудь холодно-уничижительное и положить столовый прибор на скатерть, и в результате стал смешон. Губы Перовского, вечно вытянутые в трубочку, словно он собирается дунуть, дрогнули в почти незаметной улыбке. Кирилл швырнул вилку на стол, сделал мощный глоток, кивнул и машинально руку пожал.

— Вы не спешите, кушайте, Кирилл, — сказал Перовский. — Вы же, наверное, после работы.

— Да, я после работы, — ответил Кирилл, тщетно пытаясь придать своему голосу вызов.

— Как там? Наши еще не взяли Дебальцево?

— На момент моего ухода — нет, — сказал холодно Кирилл.

Возьмут, — уверенно произнес Перовский. — Очень скоро возьмут. И Дебальцево, и… другое.

— Откуда такая уверенность?

Перовский мягко засмеялся:

— Ну, дорогой мой, я, скажем так, немного в курсе происходящего, и не только из наших СМИ. Так что будьте готовы рапортовать, так сказать, общественности, о нашей победе.

— Всегда готов, — буркнул Кирилл.

— Это правильно, — кивнул Перовский. — Теперь такое время, что всем патриотам надлежит быть всегда готовыми… Вы ведь патриот, Кирилл?

Кирилл почувствовал озноб и уставился на своего собеседника. Тот сидел, внимательно созерцая стоящие перед ним блюда. Кирилл отметил, что Перовский очень элегантно одет. "Какая разница между сегодняшним Перовским и тем парнем, который ходил 20 лет назад по общаге обкуренный в доску, в одних шортах и драной кофте. Фюрер… ", — подумал он и медленно, пытаясь взвесить и оценить каждое свое слово, произнес:

— Да, Станислав Владимирович, я, безусловно, патриот, в отличие от многих, которые лишь рядятся таковыми.

Перовский отвлекся от натюрморта на столе:

— Я не сомневался, Кирилл Иосифович. Не сомневался, да-с… Поэтому и взял на себя смелость прервать вашу трапезу.

Кирилл ожидал продолжение, встревоженный и испуганный. Он прекрасно осознавал, что Перовский ерничает и издевается над ним, и он понимал, что не сможет ничего сказать в ответ достойного. Перовский научился тонко управлять оттенками разговора; он четко, едва уловимой интонацией и мимикой давал понять собеседнику, что тот — дерьмо, но к нему было невозможно придраться: его речь и поведение смотрелись безукоризненно. Кириллу даже стало немного завидно, так разговаривать он никогда не умел.

— Вы знаете, — продолжал Перовский, — я недавно ездил в Барселону. Совмещая, так сказать, дела и отдых. Премилое местечко, очень рекомендую! Впрочем, мне говорили, что у вас затруднения по финансовой части?

— У меня все в порядке по финансовой части, — огрызнулся Кирилл.

— Очень рад, очень. У вас очаровательная жена и прекрасный, милый мальчик. Настоящий человек растет. Это будет новое, сильное поколение настоящих русских людей. Уверен, ваш сын проявит себя достойным своего отечества.

Безусловно...

— Такую семью надо беречь, — сказал Перовский. — Холить, так сказать, и лелеять.

— Абсолютно с вами согласен, — вежливо сказал Кирилл, стиснув зубы.

Перовский вновь шевельнул ногой, на этот раз коснувшись колена Кирилла, это был идеально просчитанный жест, сигнал и одновременно предупреждение.

— Мы создаем сейчас новую структуру, — доверительно шепнул он, чуть наклонившись к Кириллу. — Думаю, ее ожидает большое будущее. Это будет организация абсолютно независимого характера. Ее назначение — объективно и всесторонне доносить информацию о происходящих событиях до мировой и российской общественности. Правильную информацию… К сожалению, сейчас наша страна сталкивается с мощнейшим прессингом извне. Наши враги не гнушаются прямой ложью, фальсификациями, подтасовками фактов. Чтобы дать им отпор, нам нужны профессионалы. Профессионалы, которым мы, разумеется, сумеем организовать соответствующий их заслугам уровень жизни. У вас есть машина? — неожиданно спросил Перовский.

— Нет, — ошеломленно ответил Кирилл, — даже стиральной...

— Будет. И стиральная будет, и та, что на четырех колесах… "Мерседес" хотите?

— Нет.

— Будет, — Перовский опять толкнул Кирилла в колено. — Мы хотим предложить вам работу. Ходят слухи, что вам грозит увольнение...

— Что?

— Да, мы очень осведомленные люди. Есть такая информация. Вами недовольны ТАМ. Но мы это урегулируем… Не проблема. А вам надо содержать семью: сына и… вашу очаровательную жену.

Перовский усмехнулся.

— Я неблагонадежен, мой Фюрер, — сквозь зубы прошипел Кирилл.

— Это пройдет, — небрежно сказал Перовский, не моргнув глазом. — Вы умный человек. Я убежден, что вы, как настоящий патриот России… Вы же любите Россию?

— Да.

— И жену любите?

— Послушай, к чему ты мне это говоришь? Ты что, меня вербуешь?

Перовский улыбнулся, и уже не особо следя за интонацией, сказал:

— Что вы, Кирилл… Иосифович. Я просто предлагаю вам интересную работу по вашему профилю. И хочу помочь давнему знакомому. Подумайте над моим предложением, другого раза ведь может не быть...

Данила появился как раз в тот момент, когда Кирилл раздумывал, не дать ли Перовскому в его отвратительную, наглую, уверенную в себе морду.

— А, встреча друзей, — закричал он, кладя пухлые ручки на плечи обеим. — Сидите тут в углу, тихони, и никого не зовете, однокурснички. Разве это правильно? Что это вы тут притихли, голубчики? Давайте выпьем! Ну, оба, быстренько, раз, два! Кирилл, ты знаешь, Дебальцево взяли, только что мне позвонили. Теперь все закончится. Давайте, братцы, за мир и дружбу.

Перовский отпил глоток коньяка, элегантно вбросил в рот кусочек красной рыбы и встал. Он взглянул опять на Кирилла, и тот ничего не смог прочесть в его глазах.

— Ну что ж, Кирилл Иосифович, надеюсь, что это не последняя встреча. Жду вашего звонка. Данила Константинович, благодарю за приглашение. У вас чудесная машина. Очень рад за вас, однако позвольте откланяться.

— Как же это вы так рано?

— Дела, — отрезал Перовский и пошел к выходу, более ни на кого не обращая внимания. Ему давали дорогу, и Кирилл заметил, что люди сторонятся его, стараются убраться с пути.

Дерьмо, — сказал он. — Вот дерьмо!

Данила плюхнулся рядом, вытер пот со лба и налил обоим водки. Его волосы растрепались, галстук был сбит на бок, на рубашке проступили влажные пятна.

— Господи, если бы ты знал, как мне не хотелось его видеть! — простонал он. — Ох, Кира, дорогой, как же с ними тяжело со всеми! Хочу на покой! На дачу! Птичек слушать! На деревья любоваться! Знаешь, как у меня на даче хорошо?

— Знаю.

— Воот. Сейчас там спокойно, иногда в лесу ветка треснет, или снег с елки упадет, а так совсем тихо. Ветер чуть-чуть шумит, усыпляет. А воздух! Выйдешь, бывало, на крыльцо, вздохнешь… А как спать там хорошо! Наливочки мои! Мммм… Эх, ну ничего больше в жизни и не надо.

— Как тут очутился Перовский?

— Я позвал.

— Блядь.

Данила чокнулся и выпил.

— Кира, дорогой, а что я должен делать, по-твоему? Я знаю, что он дерьмо и фашист. Но он очень полезный нам человек! Он прекрасный ньюсмейкер, помимо всего прочего, мы на нем ссылки рубим. Авторитет солидный имеет, опять же. Между прочим, тут недавно вопрос о тебе поднимался, так он за тебя прямо горой встал. Помогает нам очень сильно… Да что я тебе, как маленькому объясняю.

Кирилл почувствовал, что пьянеет: не столько от алкоголя, сколько от растерянности и злости. Ему было стыдно, горько, он не хотел продолжать этот разговор, но и останавливаться было уже невозможно.

— Даня, да он же нас с потрохами сожрет!

— Может, — согласился Данила, — но потом. Когда это еще будет! А пока пусть помогает. А может, и отобьемся. Что он от тебя-то хотел?

— Работу предлагал. С "Мерседесом" и всеми благами мира.

Данила досадливо крякнул. На Кирилла он старался не глядеть.

— Эх… Вот любому бы другому сказал бы: хренушки я Кирилла тебе отдам. Накося-выкуси! А тут осторожно надо… Не обидеть бы. Человек-то, на самом деле, страшный, в фаворе сейчас.

Он помолчал и налил снова. Кирилл посмотрел и понял, что они выпили уже почти бутылку.

— Ты подумай, Киря, подумай, не спеши плеваться-то. Может, и стоит на некоторое время к Перовскому податься. Бабла поднимешь, я же тебе столько не могу платить, как он. Поработаешь, а там, бог даст, и вернешься к нам. У нас тебе сейчас сложно будет, с твоими-то взглядами. А у Перовского какие хочешь взгляды можешь высказывать, никто и не пикнет… А может, и докажут тебе, наконец, кто прав, кто виноват...

— Зачем мне что-то доказывать? Я не хочу!

— В конце концов, Перовские не вечны… А стыд глаза не выест, — сказал Данила, не поднимая глаз. — Да и понесло тебя последнее время не туда, ты уж извини, Кирюха, я сейчас пьяный, начистоту тебе скажу: зря ты решил во враги народа записаться. То же мне, любитель хохлов… Не вовремя. Никто это не оценит и не заметит: ни семья, ни друзья. Себе только жизнь портишь...

Кирилл взял бутылку и допил из горлышка то, что там осталось. Он поставил ее на стол, показал на нее и сказал с трудом:

— Знаешь, Даня, я чувствую себя сейчас, как эта бутылка: полностью выпитым… Хуево я себя чувствую. Хрен бы с ними со всеми… Перовский — молокосос, как был дураком, так и остался, не в нем дело… Ты не понимаешь, что самое страшное. А объяснить я не могу, Ларка не понимает, ты не понимаешь… Вы же все хотите, чтобы я стал не я. И никто не понимает, что это ни хрена ничему и никому не поможет, я просто исчезну. Не будет больше сумасшедшего Кирилла! Он перестал сходить с ума и пошел правильной дорогой. Пойду! Вот только выпью. Пойду. Ваша взяла, суки… Что там у нас в программе? Крым наш? Ястребы Госдепа? Украинские фашисты?

Данила глядел на него укоризненно.

— Ну что ты несешь...

— Знаешь, Даня, — продолжил Кирилл, едва ворочая языком, — ты мне эту чертову премию выпиши. Выпиши! Пускай будет… сыну выйдет куртка. Жене — цацки… Пускай будет. Ты же прав: стыд глаза не выест, запас карман не тянет. Давай выпьем, и дай мне премию… Сколько там, пять тысяч? Давай!

— Десять, — мрачно сказал Данила.

Премию Кириллу вручили в торжественной обстановке и со спешно изготовленной грамотой в железной рамке и с красочным логотипом конторы. На грамоте было написано "За личные заслуги и выдающиеся творческие достижения". Кирилл принимал поздравления и рукопожатия спокойно, улыбался и шутил.

Накануне днем он работал над текстом про Дебальцево и написал про ополченцев, которые все время пытались эвакуировать мирных жителей, об украинцах, не соблюдающих договоренности, а также вставил туда официальные заявления о том, что в Донбассе нет российских военных. Текст был особо отмечен на летучке. Данила сказал, что им остались довольны наверху. Данила и сам был доволен, бродил по конторе, искал чашку и громко всем доказывал, что войне скоро придет конец, но при этом призывал к бдительности, пока боевые действия продолжаются.

Заметка довольно широко распространилась в Интернете и там тоже вызвала, в основном, положительную реакцию, хотя некоторые подвергли текст резкой критике. Кириллу пересказали отзывы, но он и ухом не повел.

Знакомый, побывавший в прошлом году в Донбассе, звонил и приглашал выпить. Кирилл вежливо отказался, сославшись на чрезвычайную нагрузку.

Украинский друг написал, что жалеет, что не подбил Кириллу и второй глаз. Кирилл не ответил на письмо и удалил этот контакт.

Данила после награждения спрашивал Кирилла про семью.

— Все в порядке, — ответил Кирилл.

— Отлично. Жена довольна премией-то? — интересовался Данила.

— Конечно, довольна, — кивнул Кирилл.

— Надо бы нам как-нибудь махнуть за город, а? — предлагал Данила.

— Обязательно, — кивал Кирилл. — Обязательно. Когда будет посуше.

И то сказать: на улице было очень мокро. Февраль словно сошел с ума, обычных морозов не было и в помине, каждый день шел то дождь, то мокрый снег, все вокруг раскисало, коммунальщики не успевали осушать огромные лужи, и Кириллу рассказывали, что под Дебальцево люди были столь грязны, что сутками не могли отмыться, а один украинский солдатик, будучи в окружении, даже сошел с ума. Впрочем, перестрелки, по официальной версии, к концу месяца стихли и стороны занялись поиском и похоронами тех убитых, которых не успели сразу забрать с поля боя. Говорят, это было неприятным делом — тела успели изрядно разложиться. Впрочем, при такой слякоти это неудивительно.