Повезло

Александр Миронов.

Повезло.

Ей повезло. А девчат уволили. Даже тех, кого, казалось бы, увольнять нельзя. У всех у них были положенные по Закону льготы, даже перед ней, Светланой. То есть уважительные причины, по которым следовало бы их оставить на заводе. У той же Серафимовны — двое детей, мать-одиночка; у Сони — тоже две девочки и муж полгода как умер, вернее, был убит где-то под Нижним Новгородом, дальнобойщиком был; у Вали — сын инвалид, семь лет; да и другие под КЗОТом ходили, как под бронированным колпаком, — уволили. А ей повезло, оставили…

А вначале, так переживала, так напугалась. Шутка ли, остаться одной с двумя детьми. С Колькой, как под "крутого" закосил, жизни не стало, искрутился весь — год как развелись. Старший, Рома, в МГИМО учится, на второй курс перешёл. Сколько на него вбухали: за поступление, за обучение, за проживание. И что не семестр — десять-двадцать тысяч отвали. Не учёба — грабёж. Спасибо Кольке, хоть и козёл, но не бросил мальчишку, и, говорит, поможет выучиться. А ведь мог бы после развода послать по матушке, и учи, как знаешь. Сын-то не его, её, без него нажитый. Да и Сережка, их совместный, в пятом классе. Тоже растет, как на дрожжах, не напасёшься. Тут поневоле затоскуешь.

Предупреждать о сокращении, с приказом в папочке, пришёл в цех начальник отдела кадров Лубок. Мужчина лет пятидесяти, а то и с хвостиком, немного ссутуленный. Глаза простоквашные, щеки круглые, с провисом. Головка клинышком, с высокими залысинами спереди. Серафимовна окрестила его, скажи кому — себя в краску введёшь. Но прозвище точное, тут же пристало и накрепко, лучше родного имечка: хрен плешивый.

Начальник цеха собрал всех в актовый зал. И Лубок затянул речь, дипломатическую, витиеватую.

О том, что на заводе грядёт сокращение, слух прошёл раньше — уже недели за две всех предупредил. Ну и те, у кого нервы слабые, и у кого все шансы оказаться за воротами, уже суетились, метали икру. Все близлежащие и вдали стоящие предприятия обежали, работу искали. А они, матери-одиночки, многодетные, у кого инвалид в семье — энергию свою в труд вкладывали, на благо и процветания родного акционерного общества. Та же Серафимовна ходила нос кверху. Самой-то бабенке чуть за тридцать, но все её величали по отчеству, даже старше её, из-за редкого имени папочки. В наш век такое имя — тоже ископаемое, и потому на устах оно звучит реликвией, и не изнашивается. Её, наверное, ещё в девках так прозывали. Мужики порой подзуживают: "Серафима, Серафима, как ты нам необходима..." — вкладывая в шутку фривольный подтекст. Хотя особой распущенности за ней не наблюдалось, однако, замужем не была, а двоих нажила. Говорит, ветром надуло! Мать-одиночка, а это уже гарантия!

Лубок долго говорил о том, что как сейчас туго живётся предприятию. Завод, говорит, как на кочковатой дороге, то в одной колдобине засядет, то в другой. Из-за этого приходится снижать объёмы производства, выпуск продукции, отчего и зарплату нечем выплачивать.

Оказывается, завод сильно зависит от внешних экономических связей. Стоит где-нибудь хоть одной связи, как пуповине, перетереться, и производство встало. Но объяснять: почему же эти жилочки перетираются? — он не стал, или же сам не знал. Да по нему — они хоть все разом полопайся.

Слушали, слушали, Серафимовна возьми да и ляпни, сидевшим рядом с ней, Соне и Вале. Вроде бы тихо, а услышали.

— Ну, член парламента, всю душу вытянул своей политграмотой. И за что его бабы любят? — а она-то знает, что говорит.

Все засмеялись. Но сдержанно, в кулачок.

Однако член парламента услышал. Усмехнулся.

— Видать есть за что. И некоторые даже очень довольные, — ответил он с нескрываемой, но мягкой злобой. — Скоро и ты полюбишь.

Показалось, что эта злоба тучей опустилась на головы и ядовитой кислотой окатила души. На Серафимовну закосились, зашипели. Прикуси язык, мол, шутница. Сиди, прижми уж… И все притихли.

Лубок тут же от дипломатии перешел к делу. Стал со списком знакомить. Исправлять чего-то, на ходу приписывать.

Как пакетом тетрадей по голове огрел, когда их фамилии зачитал, четверых. Она, Светлана, тоже подхохотнула.

Соня с лица сменилась. Валя ойкнула, как испуганная наседка. И у неё, у Светланы, глаза навыкат. Вот те раз! Это по какому такому?..

— Так по праву члена парламента, ха!

Серафимовна взвизгнула.

— Да я к прокурору пойду! Пойду в комиссию по трудовым спорам! Ответишь!..

Все гамузом зашумели, на Серафимовне зло срывать стали. Лубок сидел, молчал, потом почти без крика, весь гвалт прекратил.

— Да что к прокурору, — говорит. — Давай выше. К президенту. А лучше в ООН, в комитет по правам человека. Он вас облагодетельствует. Трудоустроит где-нибудь в Африке. Ха-ха! К кучерявым и черноголовым, которые без плешин. — И тут же скомандовал: — Марш расписываться под приказом!

Кстати, их фамилии, четверых, были вписаны рукой. В самом конце списка. А четыре другие, отпечатанные, вычеркнуты из сокращаемых. Перестановку на ходу ввёл.

Соня по наивности спросила:

— А почему нас не напечатали?

— Пропустили. Расписывайтесь.

— А я не… не буду, — робко отказалась Валя.

— И я… — сказала она, Светлана.

— А как хотите! — парировал Лубок. — Составлю акт об отказе и дело с концом.

И составил. И подписали: сам, начальник цеха, мастер. Как и полагается при сокращении, соблюли все формальности, законный вид и лад.

Дважды всех сокращаемых, а кого и по три раза, Лубок приглашал в отдел кадров, предлагал работы. Вначале тех трудоустраивал, кто подписался под приказом. А потом за них, четверых, взялся. Они, грешным делом, уж думали, что пронесло, может директор запретил, или своя совесть заговорила. Все-таки под законом ходят. Нет, новый приказ отпечатали и их фамилии в него внесли, чтоб, видимо, не испытывали они дискриминации.

Вначале Лубок вызвал Соню. Предложил ей аж две вакансии, видать, от доброты душевной, исключительно из уважения, как к передовику производства. Первая — на склад готовой продукции, грузчиком. Мужик-то хлипкий пошёл, не выдерживает, увольняется или спивается. Вот, подбираем женщин. И вторая — в ОХЧ (в отдел хозяйственной части) уборщицей, на сортиры.

Соня аж подпрыгнула, и не от восторга. Спасибо, благодетель вы наш!.. Это ей-то, матери двоих детей, высококвалифицированной работнице?!.

— Да вы!.. — и поперхнулась. Ведь не всякая добродетель маслом смазана. Бывает и с горчичкой.

Валя тоже в слезы. И она, Светлана, тоже не обрадовалась. Правда, на её счёт Лубок немного смягчился, дал понять, что на этом у них разговор не окончен, мол, попробует для неё что-нибудь подыскать. Но и ты, Светик, будь ласка. И вообще, он давно, оказывается, заприметил её каштановые кудри, а к ней питает самые нежные чувства.

— Жаль, конечно, что об этом приходится говорить при не совсем приятных обстоятельствах, — поморщился. — Еще подумаешь, что я пользуюсь своим служебным положением… — глазки масленые, липкие. Она промолчала. — Вот и хорошо, — одобрил он. — Хорошо иметь дело с уравновешенными и понятливыми людьми. Давай обо всем об этом поговорим в более удобной обстановке. Ты ведь теперь в разводе?.. — и уже более наставительно: — Ты, Светик, о нашем разговоре помалкивай. Не хотелось бы, чтобы мои симпатии к тебе омрачились. Поняла? И потом, народ-то у нас, сама видишь, какой — злой. Только попади на язык. А мы с тобой… могли бы с тобой задружить… Словом, ты не девочка, понимаешь...

Высокие залысины его поблескивали на свету ионовой лампы. Узкий клин коротких волос, уходящий от блестящего лба к затылку, разделял голову на два полушария и наводил на эротические ассоциации… И этот словесный блуд, намеки… Так и хотелось чем-нибудь трахнуть по этой головке!

Но в позу становиться не спешила. Приняла условия игры. Время выгадать надо. Может как-нибудь выкрутится? Может Колька что придумает? Может случай какой поможет? Может...

"Может, придется и с этим членом парламента закадрить?" — словно кто со стороны подсказал. И душа её тоскливо заскулила. И никому не сказала об их разговоре. Постеснялась. Да и кто знает, как теперь выкручиваться?..

Серафимовна терпеливо выждала, пока её пригласят в отдел кадров. Никуда не бегала, хотя в разговорах намекала, что этого дела так не оставит. Найдёт управу.

Серафимовна, не смотря на своё архаичное отчество, была бабёнкой современной и недурна собой. Но враг у неё был один и постоянный — её язык. Могла, что называется, им гладить и брить одновременно. При первой процедуре собеседник расслаблялся, подпадал под гипноз ее мягкой воркотни. Это, когда её саму по шёртске гладят. Но, как только сорвалась рука — шерсть дыбом. Тут уж не взыщи. Обреет, саднить долго будет.

Выскочила Серафимовна от Лубка, как ошпаренная кошка. Кричать не кричит, глаза горят, пальцы в растопырку. Так и думали — Лубка причесала по самой последней моде.

Уметелила не то в ООН, не то сразу в Африку?..

Какая к черту тут работа? — время провождение, нервотрепка. Те, кто сокращаемые, смотрят на тех, кто еще работает, как на баловней судьбы. "Баловни судьбы" на них с виноватинкой, с сочувствием, от чего еще тошнее. Сокращаемые примеряют тех на себя: чем же они лучше их, или, наоборот, хуже? И, разумеется, их одежка им не по размеру. У той, вспоминают, какой-то родственник в управлении работает. У той муж с кем-то в знакомстве. А эта — ха! — высококлассный специалист, — пристипома жареная-пережаренная. А на этой — вообще печати ставить негде.

Что, думаете, вас запросто так здесь оставили? Ха! Знаем мы, чем это зарабатывается. Бельдюги! Не завод, а сплошной аквариум! И как они здесь вместе с ними работали?!.

Когда кто-то в чём-то ущемлен или унижен, всегда найдёт в себе тысячу достоинств, но ещё больше недостатков в своём оппоненте. И свои (достоинства) как будто бы благороднее, выше. И, если ты чувствуешь, что они подкреплены ещё и правами, законом, но всё равно это, всё вместе взятое, не срабатывает, тут надо копать глубже: связи, родство, отношения… По старому — блат. А блат, как известно, выше Наркома. Тут сдай назад и смирись. Наслаждайся своим подлежащим положением.

— Сейчас времена не те, девоньки! — по мнению Серафимовны. И она докажет. — Сейчас суд, профсоюз, комитет по труду...

И Соня, Валя во главе с Серафимовной устремили свои стопы в заданном направлении. А она, Светлана, не пошла. На что-то понадеялась. То ли на Кольку, то ли на себя, то ли на случай?.. Не было еще такого, чтобы её что-нибудь да не выручало. И она в этот крайний случай верила.

И точно! Правда, не совсем приятный получился случай, но ведь не смертельный. И никаких связей не надо стало, прокуроров, комиссий, профсоюзов...

Дорабатывали последний месяц. Ходили на работу без интереса, без душевного подъёма, как будто бы все моральные обязательства были сняты с них этим приказом, и теперь: лишь бы день да ночь — и сутки прочь. Расслабились.

На конвейере стояла, как робот, тетради фасовала. Туда-сюда, туда-сюда отсортировывала. Да и работа, действительно, привычная, с первого взгляда видно, куда какую тетрадку. А над конвейером растяжки движутся. Раньше и не замечала их, инстинктивно выработалось безопасное расстояние. Даже при желании никогда бы до них не дотянулась. А тут, словно какой черт толкнул, голову подсунула — уснула что ли? Одна из железяк, ка-а-ак шандарахнет скользом по черепу — белый свет перевернулся под гром и молнии. Отключилась.

Очнулась в санпункте. Рану спиртом (еще нашли где-то!) обрабатывают, нашатырь под нос подсовывают, в чувства приводят. Очнулась, и от боли тут же едва не скончалась. Садисты! Нет, чтобы, пока была без сознания, издеваться, спиртом рану смазывать. Обязательно оживить надо…

Десять дней отвалялась в больнице, и выписали с диагнозом: производственная травма, сотрясение мозга, скальпирование волосяного покрова головы. Дома еще две недели по больничному отсидела. И на работу вышла, с больной головой. Можно было бы ещё с недельку прихватить, а если закосить — то и больше. Так тот же Лубок уговорил выйти. Когда надо, без мыла, куда не надо влезет. У них там, мол, по каким-то правилам, не то по технике безопасности, не то по возмещению (оказывается, есть еще такой закон, — никогда бы не подумала!) нежелательна долгая госпитализация. Руководству чего-то там наворачивается, за травматизм на производстве.

— Ты ж не враг своему родному предприятию, — говорил Лубок. — Подумай. Каждый день в копеечку встаёт. Директору неприятности. А он тебя теперь в беде не оставит. И работой по-прежнему месту обеспечит, и премию какую подкинет...

Нет, когда дело касается сознательности, то мы что — не люди? Мы ж с понятием.

И все! Девчонки-бабенки куда ни бегали, как не крутились, на то же самое и сели. То есть их под это самое место и вымели, ни на что не посмотрели. С ними ж все формальности соблюдены? — соблюдены. Администрация им работу предоставляла? — предоставляла. Какие к ней претензии? А другой работы, вам по нраву, нет, извиняйте...

А её оставили. Из-за производственной травмы оставили. Двадцать процентов нетрудоспособности, ВТЭКом засвидетельствовано! Куда администрации деваться? Обязана? — на все сто обязана. Теперь ей и Лубок по фигу, кобель плешивый. Хотя, в конфликт с ним лучше не вступать. Себе дороже.

Так что, повезло ей. И всё по закону. Никто не скажет, что она рыба, чёрте знает под каким соусом.

1996г.