По дорожкам юности

Городской парк ласково шелестел листьями лип, дразнился брызгами фонтанов, обдувал теплым ветерком, трепал нам с Ленкой прически и щебетал по-птичьи, приветствуя, как радушный хозяин. Мы наконец-то бросили детей, мужей, нарядились в платья и отправились побродить.

Двадцать лет назад по этим дорожкам мы с Ленкой гуляли каждый день после школы — мечтали о будущем… Ленка собиралась в педагогический. И еще мечтала о замужестве, детях, свадьбе. А я не понимала, зачем всю жизнь трепать нервы в школе, да еще в перерывах бегать в декрет. Но я тогда деликатно молчала, погружаясь в свои мысли. Чего же хотела тогда я? Романтики! Втюрилась в учителя истории и мечтала о поцелуе. Смешно сейчас, глупо, но всем существом я тогда жила лишь мыслями о нем, исписывала горы листочков в дневнике, описывая его улыбку и очки. Марк Твен посвящал целые страницы очкам тети Полли, а я — очкам историка!

И сейчас как будто машина времени провернула скрипучие шестеренки и забросила нас случайно в будущее. Мы бредем, молчим и радуемся лишнему часу свободы. Ленка осуществила план жизни на все сто. Закончила пед, ни дня не проработав по специальности. Вышла замуж за курсанта. Ленкины родители подарили им на свадьбу квартиру. Вот только с детьми была долгое время неопределенность. Выучив наизусть молитвослов, пройдя через горнило знахарей и бабулек, через десять лет Ленка родила долгожданную дочку. Потом и сыночка. И теперь она счастливая и уставшая мамаша.

— Сил нет, — нарушила умиротворенное молчание Ленка, — Дина совсем не слушается — возраст подростковый! Представляешь, она заявила мне, что ущемляю ее права! Как тебе?!

— Перебесится, не переживай, — успокаиваю я, — Купи ей новое платье или заколку, побалуй. Вырастет — кто еще ее потом побалует? Муж что ли?

Мы посмотрели друг на друга с пониманием.

Парк все больше погружал нас в воспоминания… Закончив школу, я еще долго переживала, что историк не разделил моих страданий. Потом университет поглотил меня с головой, с душой и со всеми страданиями. На первом же курсе закрутился водоворот новых людей и новых мечтаний… Влюбленности, романы, свадьбы подруг, сессии — голова кругом!

А сегодня у меня есть все, что, наверное, должно быть. Любимая работа, любимый сын, любимый дом. И муж, который приезжает к нам дважды в неделю. И запертое в сейф сердце. Полное спокойствие и свобода. План выполнен? Его и не было. Когда не планируешь счастье заранее, тогда и не разочаровываешься.

Ленка присела на скамейку возле фонтана. Тяжело вздохнула. У нее к тридцати шести годам давление, вздутые вены. И сахар.

— Ух, не могу. Давай посидим. Пекло как в аду. Может, мороженого? — хитро улыбнувшись, Ленка полезла в сумку искать кошелек.

— Бросала бы ты свои мороженые, тортики, пироженки. Сахар — не шутки. Давай на йогу тебя запишем. Подтянешь мышцы, нервы успокоишь. Знаешь, какой кайф — шавасана!

— Натульчик, да куда мне уже бросать. Я ж вообще сдохну. За целый день пока борща наваришь, шмотье настираешь, квартиру уберешь, детей по кружкам развезешь, к маме с лекарствами и продуктами сгоняешь — помрешь.

— Конечно помрешь. Все, завтра идем на йогу. Через не могу! — стараясь построже, но все равно улыбаясь, пригрозила я подруге.

Мне в глубине души обидно за Ленку. Была самая красивая девчонка в школе. Ей признавались в любви отличники и хулиганы всех мастей. А она над ними хихикала и издевалась. И умница ведь! Все олимпиады по химии были наши. Теперь же это не Ленка, это кочегарка паровоза "счастливая семья", тянущего за собой вип-вагоны с мужем, детьми, больной мамой, нервной свекровью и еще маленькую тележку под названием: "Дача".

Лавочка за утро успела нагреться. А сейчас большая старая липа спрятала ее в свою тень. Струи фонтана взлетали из середины и, закручиваясь в спирали, падали вниз. Мелкая влажная пыль изредка долетала до нас, приятно и ненавязчиво охлаждая.

— Ленка, а вот скажи честно, — я внимательно посмотрела в глаза подруге, — ты счастлива?

Ленка замерла от неожиданности. Она опустила глаза, покашляла, пощипала ручку потрепанной сумки.

— Ой, Натульчик, спросишь тоже… Да ну, тебе пять лет что ли? Счастье было вон тогда — двадцатник назад! А потом право на него закончилось, понимаешь? Счастье — это халява, которую все ждут с неба. Но всех много, а счастья мало. Приходится ограничивать по два кило в руки. Я свои два получила и мне достаточно. Давай все-таки мороженое купим, не могу...

— Так. Не имеем права. Допустим, — не унималась я, — А почему тогда твой Лева имеет право, а ты нет?!

— А что мой Лева? Он работает с утра до ночи, между прочим. Семью кормит. А чего сразу Лева? Может он заслужил.

— Чем же? Он так много зарабатывает, ты считаешь, чтобы две семьи кормить? И все вы там счастливы? — меня занесло окончательно. Гуляющие вокруг нас кругами голодные голуби взметнулись, будто я швырнула в них этими словами.

Вторая семья Левы — открытая рана. Однажды пришла девушка с младенцем и заявила, что это его ребенок. И был великий Ленкин апокалипсис. Она не простила, но смирилась ради детей. Чтобы отец был, чтобы семья. Смирилась, заработав давление. И вены. Бедная моя Ленка.

Она достала из сумки булочку и раскрошила голубям.

По доброте душевной Лена не стала напоминать про моего Макса. После очередного его романа мы заключили перемирие с условиями. И живем так уже три года. Зато тихо, без нервов. Играем во всепрощение. И это лучше, чем выть на луну от жалости к себе. Получается, мы с Ленкой разными путями пришли к одному и тому же голубиному существованию. Только она жертвенный голубь на алтаре, подставляющий шею под нож, а я голубь, который вроде бы свободен, и летать умеет, но кружит только вокруг своей голубятни.

— Я недавно нашу Аллочку встретила, — отвлеклась Ленка, — Помнишь?

— Ну и как она? — вяло поинтересовалась я, не имея никакого интереса к Аллочке.

— Она вообще не стала замуж выходить. Работает в салоне красоты косметологом. Выглядит! Как мадам Клико!

— Лен, а ты представляешь себе мадам Клико? — захохотала я.

— Какая разница, ты слушай! Пусть не Клико, пусть Мерлин Монро! Тебе бы только умничать… Аллочка не рожала, в браке не была и на вид ей не дашь больше двадцати пяти! Понятно? А мы? Глядя на Аллу, получается, мы вырвали из жизни лучшие годы. Вырвали и собственными руками изуродовали!

— Ленка, завидовать грех! Успокойся, — я улыбалась, потому что Ленка была очень смешная, когда восхищалась. Ее глаза со светлыми ресницами увеличились и загорелись дьявольским огоньком. Нижняя губа выпятилась, создавая дополнительный эффект важности прозрения. — Аллочка, — продолжала я, — перенесла две операции на сердце. У нее врожденный порок. И не дай Бог такого никому. Особенно остаться без детей. И вряд ли она так наслаждается жизнью, как ты вообразила. Мужчины приходят и уходят… Сама знаешь...

— Да, Натульчик… Я как гляну на Динку с Митькой, прям сердце заходится, прям щемит. И воюю с ними, и не слушаются, черти, а не могу, какое счастье! — Ленка утерла в уголке глаза наворачивавшуюся слезу. Десять лет бесплодия расставили ее приоритеты в железобетонном порядке. Дети — это счастье. А остальное не стоит внимания. И нервов. И любви. Муж для Ленки был придатком к счастью, необходимым условием. История с ребенком на стороне, конечно, сильно встряхнула, но не затронула глубинные инстинкты самки-собственницы. Нагулял, пусть платит алименты. И ничего больше знать не желала моя Ленка.

— Нет, подруга, я не согласна. Материнство — это счастье. Но не настолько всепоглощающее, насколько ты говоришь. Да, оно важно, без него никак. Все верно. Но, нельзя растворять себя в детях. Не оценят. И в муже нельзя. И в страданиях … Растворять себя в чем-то — непоправимая ошибка. Предали — больно. Но не нужно страдать. Нужно радоваться — ты это преодолела, пережила, ты выросла! А он — предатель — погиб. Он пусть страдает, пусть мучается. Пожалей его! С высоты своей пожалей, прости. Все стоят прощения…

— Да, Натульчик, твой Макс приезжает два раза в неделю, сынульку целует, тебе деньги в зубы и до свидания. И не надо вникать, нервничать. Хорошо устроилась. Так всех прощать не сложно. И не нервничать тоже. — Говорила Ленка с усталостью.

— А ты знаешь, Лен, он ведь тоже меня простил. Я его предала. Он мучился. И простил.

— Как это — предала? Ты? Его? — удивилась подруга, ее лицо вытянулось в длинный узкий ноль.

— Да. У меня случилось такое… наваждение. Сыну всего полтора года было. С катушек съехала, страстью с головой накрыло. Хотела от Макса уходить.

Я никогда Ленке об этом не рассказывала. А тут захотелось поделиться, вспомнилось, ветром жарким надуло.

— И как же Макс узнал?

— Не знаю, догадался. Я и не скрывала особенно. Собиралась пустить все под откос. Если бы не ребенок, я бы ушла...

Ленка впала в ступор. В ее голове молниеносно промелькнула часть моей жизни, которую я уже пережила и переосмыслила. Ей нужна была пауза, чтобы представить меня в столь невообразимой роли. Секунд через сорок ее прорвало...

— Ты? Мать и жена! Изменила мужу?! Да ты! Да ты что?! Наталья, ты с дуба рухнула?! И как ты можешь вообще жить, в глаза ребенку смотреть?!

Ленка буквально шипела на меня. Я не могла ей ничего ответить. Молча слушала, смотрела на свою новую Ленку. Нос ее обострился, будто клюв, которым она меня вот-вот заклюет, разорвет, растерзает. Мы погрузились в молчание.

Полуденный зной спал, и парк оживился. Молодые мамы выбрались погулять с колясками. Мимо нас проносилась со свистом и хохотом шебутная ребятня. Ветерок посвежел, на небе образовалась маленькая тучка. Сытые голуби расселись на проводах, провисавших между фонарями, не собираясь участвовать в нашем мрачном молчании. Они молчали о чем-то своем, весело и беззаботно.

Рядом с нами остановилась маленькая девочка. Голуби мешали ей пройти вглубь парка. Она сдвинула бровки, топнула на них, рассердилась, зашикала и замахала ручками. И стала похожа на Ленку! Мы засмеялись. Тяжелая тишина разрушилась, как ледяной дворец снежной королевы.

— Хотя, ты знаешь, Натульчик… Ты права. Нельзя растворяться… Пойдем завтра на твою йогу.

Она улыбнулась и обняла меня. И по голове погладила нежно, как свою Динку. Мы встали и побрели снова по дорожке. Купили мороженое и развеселились — было по-детски хорошо и легко. Беззаботно. Как двадцать лет назад...