Отрывок2 из романа О чем молчит Каменный пояс

Осенью 1914 года из Киева на Волынь шёл воинский эшелон. За пыльными и давно не мытыми окнами потёртых плацкартных вагонов желтели щетиной жнивья и копнами соломы убранные поля. Их разрезали полоски перелесков в такой же жёлтой листве, опадающей кружащимся хороводом на сырую землю под порывами прохладного осеннего ветра. В тесных, прокуренных махоркой вагонах и теплушках, переполненных солдатами, было шумно и весело. Новобранцы, одетые в новые шинели и сапоги, сновали по вагонам в поисках своих земляков, и как— то по— детски радовались, когда их находили. Абсолютному большинству из них эта поездка на фронт представлялась, как какое— то увлекательное путешествие, забавное приключение, разнообразившее их провинциальную, и скупую на события, монотонную жизнь.

Никто из них ещё не понимал, на какую войну их везут в этом шумном эшелоне. И сколько долгих лет им доведётся шагать по грязным бесконечным дорогам войны, замерзать в заснеженных окопах, страдать от болезней и вшей, недоедать и недосыпать под градом немецких и австрийских снарядов и пуль. Это была совсем новая, ещё никому не известная война, с пулемётами, тяжёлыми танками, самолётами, дирижаблями, крупнокалиберными артиллерийскими орудиями, варварскими газовыми атаками, которые уничтожают за считаные минуты тысячи и тысячи живых людей.

Как будто вся энергия, ресурсы и знания человечества были направлены на создание этого дьявольского оружия, и во всём мире шло соревнование между передовыми странами по эффективности убийства населения Земли. А передовиков всего этого безумного состязания ждали награды и почести, достойные легендарных героев минувших времён.

Эти жизнерадостные, полные оптимизма люди в серых шинелях, ещё не понимали, что попали в адскую всемирную мясорубку, которую уже никто не в силах был остановить. Они и представить себе не могли, что из всего их числа мало кто вернется назад, к себе домой, к своим родным и близким людям. Та мирная жизнь, растворяющаяся в чёрном дыме из паровозной трубы за их эшелоном, и была тем счастьем в их судьбе, которое они не осознавали и не ценили, и которое уже никогда не повторится вновь.

В этом самом эшелоне ехали к месту своей новой службы двое наших знакомых — подпоручики Павел Леонов и Михаил Каличев. Два бравых офицера в новеньких мундирах, с ярко сияющими на них серебром офицерскими погонами, и в хромовых сапогах, начищенных до блеска. Среди солдат и офицеров царил патриотический дух. Они твёрдо знали только одно, что на их Родину напал жестокий и смертельный враг, что нужно брать в руки оружие и защищать её и, что по— другому быть не может.

Михаил поднялся со скамьи и прошёл в конец вагона, откуда под свою ливенскую гармошку звонким матершинным соловьём заливался похабными частушками бывалый бравый ефрейтор, с ухарски закрученными вверх пышными усами пшеничного цвета. Перед ним на середине прохода, сбросив шинель, лихо выплясывал молодой новобранец. Ефрейтор в густом сизом тумане едкого махорочного дыма, ловко перебирая пальцами кнопки на потёртой гармошке, с рьяным азартом растягивал меха и сыпал частушками под громкий смех и одобрительные возгласы солдат, набившихся вокруг него в крайнем купе:

«Я солдатик рядовой

С округа Уральского,

Но мой орган половой,

Толще генеральского!

Оппа! Оппа!

Жареные раки!

Поцелуй меня в засос,

Я живу в бараке!»

Молоденький солдат, сидевший рядом с гармонистом, не выдержав, потушил о край скамейки дымящуюся цигарку, резко вскочил на ноги и, ретиво выбивая кирзовыми сапогами чечётку на дощатом полу вагона, подхватил баритоном:

«Девки, ссыте на меня,

Призывник сегодня я!

Девки ссали, девки срали,

Всё равно меня забрали!»

Солдаты в радостном возбуждении грянули дружным хором:

Оппа! Оппа!

Жареные раки!

Поцелуй меня в засос,

Я живу в бараке!»

А молодой парень скинул шинель и присоединился к пляшущему в проходе новобранцу. Подбоченясь, он пустился вприсядку, залихватски выкидывая вперёд ноги, под свист и радостные крики солдат.

В эту всеобщую весёлую, оптимистическую атмосферу абсолютно не вписывались только несколько старослужащих солдат с жёлтыми лычками на погонах и боевыми наградами под распахнутыми шинелями, позвякивающими на груди при движении эшелона. Они держались особняком, собравшись в одном купе, и всем своим угрюмым видом явно не разделяли энтузиазма подавляющего большинства своих попутчиков. К ветеранам иногда подсаживались новобранцы и, не скрывая своего восхищения, рассматривали их начищенные кресты и медали. Павел вышел в проход и, встав напротив них у окна, невольно услышал завязавшийся разговор.

«Скажи, дядя, а сколь же германцев надо уходить, чтобы заполучить вот энтот крест?» — восторженно спрашивал молодой солдат молчаливого фельдфебеля средних лет, разглядывая на его груди солдатского Георгия 4— й степени. Фельдфебель посмотрел пристально на новобранца, чему— то усмехнулся краем рта под нависшими, жёлтыми от табака усами с сероватой проседью и, озорно прищурив глаза, ответил ему: «Эх, паря! Лучше бы тебе вообще никого не «ухаживать», а сидеть бы дома на печи, да жевать бы калачи. Да ещё в своей деревне девок по вечерам в стогах сена щупать. Лучше скажи мне, из каких таких лихих мест ты будешь, вояка— забияка?». «Воронежские мы, из под Усмани. Нет, уважь дядя, скажи, как есть, за какое такое дело ты энтот крест получил? Я может, тоже эдакой на грудь хочу, когда назад домой возвернусь» — настаивал парень, немного обидевшись на «вояку— забияку».

«Крест этот за Мукден получен. Сколь же народу там полегло, страсть! Если бы ты знал, паря, как нам там японцы наваляли, то ни о каких бы крестах и не мечтал. Мы оттэдова еле ноги унесли, а меня в лазарет чуть живого на собе робята притащили. Там мне пулю японскую доктора изнутри груди достали. Я думал, что уже не отудобею, да, вроде, обошлось, правда, вот кашель по ночам замучил, аж до сукровицы. Я бы энтот крест, едри его мать, на свою былую силушку с закрытыми глазами променял, ещё бы и придачу дал. Вот так— то оно! А мой тобе совет, паря — ежели домой хошь возвернуться, то на рожон шибко не лезь. Смерть, она дураков издаля видит. Сам когда— то таким был, а топерь вот поумнел малость» — угрюмо ответил фельдфебель, поднял воротник шинели, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, давая тем понять, что на этом разговор закончен.

Штаб 82— й пехотной дивизии 11— й Блокадной армии Юго— Западного фронта располагался недалеко от маленькой станции в районе Львова. На этой станции и была конечная остановка эшелона, а дальше на запад уже начиналась война. Первым, что бросалось в глаза, были унылые колонны пехоты в грязных сапогах и в оборванных шинелях, с закопчёнными, небритыми лицами и потухшими глазами, тянувшиеся в тыл на переформирование.

«Веселей, пехота!» — с задором громко крикнул им Мишка, едва лишь спрыгнув с подножки вагона, только что прибывшего на станцию эшелона. «Ага, щас в пляс пойдем, вашбродь. Если вы на веселье приехали, то не туды попали» — зло ответил ему из колонны пожилой, мрачного вида солдат, из— под распахнутой шинели которого блеснул Георгиевский крест. «Что же такой злой, дядя, или немцы напугали?» — продолжал Мишка. «Ещё как! Зато топерь враз от ваших погонов вся немчура разбежится, на вас токмо вся и надёжа, мать вашу так!» — сердито ответил ему солдат, и на серых усталых лицах его однополчан вдруг промелькнули улыбки. «Мишка, и чего ты к ним прицепился? Видишь, им не до тебя. Пойдём, лучше штаб поищем, пока не стемнело» — предложил Павел, смущённый ответом солдата. И они зашагали от станции по единственной дороге, которая, как им сказали, вела прямо к штабу дивизии.

Навстречу им, к станции медленно двигались повозки с тяжелоранеными. Окровавленные солдаты, видимо наспех забинтованные какими— то грязными тряпками, иногда с ампутированными конечностями, лежали вповалку на телегах. Лошадей и подвод не хватало, и поэтому часть раненых, как могла, передвигалась к станции пешим ходом самостоятельно. Эта угрюмая, захватывающая дух, бесконечная вереница двигалась к прибывшему эшелону. Его ждали ещё три дня назад, чтобы отправить с ранеными в обратный путь, и развезти их по тыловым госпиталям.

Не далеко от дороги, в чистом поле, с десяток пленных австрийцев под охраной двух солдат с винтовками наперевес, рыли штыковыми лопатами могилы для погребения солдат, погибших в боях и умерших от ран. Здесь уже образовалось гигантское кладбище, со сколоченными наспех берёзовыми крестами, торчавшими над бугорками недавних захоронений.

«Что же это такое, Мишка? Откуда их так много здесь?» — остановившись и крестясь, удивлённо спросил Павел, глядя в сторону кладбища. «Да всё оттуда же, Паша. Видно досталось нашим недавно от немцев. Ничего, дай срок, мы ещё покажем немчуре, где раки зимуют!» — уверенно сказал Михаил, и они, молча, зашагали дальше, по направлению к штабу дивизии.

Павла сильно поразило всё, здесь увиденное. До этого момента в его сознании война представлялась ему, как какое— то громадное и торжественное действие армии бравых, отважных солдат и офицеров, возглавляемых талантливыми генералами, с великими сражениями и славными победами над врагом, со знаменами и боевыми наградами. А всё то, что он увидел в первый же день пребывания на фронте, было для него полной неожиданностью и разочарованием.