Нестоличный сервис

30.04.09

Это старая история. Я тогда засиделся на рыбалке. После двух суток, двух ночевок, клев вдруг пропал, и возникло дикое желание уехать домой. И это днем, в самый солнцепек. Обычно уезжал после того, как дневной зной спадет — вечерним поездом. Но уж раз решил, то так тому и быть. Собрался быстро, со всех ног рванул к станции, но уже на полдороги понял, что не успеваю. Тяжелый, плотно уложенный рюкзак тянул к земле. Все бы ничего, если б не бежать. И это в тридцать пять градусов жары. Через тонкие подошвы легких кроссовок ощущался каждый камушек железнодорожной насыпи. Уже несколько раз отметал желание выбросить чехол с удочками. Бежал и видел, что опаздываю. До перрона оставалось метров пятьсот, когда шедший мне навстречу состав остановился. Он стоял на этой остановке три минуты и, я не успевал за это время добежать. Уже начиная проклинать рыбалку и собственную нерасторопность, за каких-то сто или меньше метров, я увидел в боковом окне тепловоза машиниста. Он махал рукой, это меня взбодрило и одновременно успокоило. После колючего гравия насыпи ровный бетонный перрон показался персидским ковром. В двери первого вагона улыбающаяся проводница уже тянула руку к каркасу моего рюкзака.

Я не видел, я почувствовал, как она помогла мне взбираться по трапу. Легкий туман перед глазами, поезд уже набирает ускорение, вникнуть в слова девушки не могу и переспрашиваю… «Вагон купейный, будете платить или пройдете, в свой, в плацкартный?» Буду, платить буду, и чай крепкий закажу, лишь бы «посидеть на спине». Освобождалось целое купе. Пассажиры выходили на следующей. А это значит — полтора часа счастья. Шестидесятикилограммовый рюкзак сбросил прямо перед открытой дверью. В купе две дамочки лет до тридцати пяти (никогда не мог определять на глаз их возраст). С ними двое детей — мальчик и девочка. Им выходить через тридцать минут, а они заняты ну ооочень важным в путешествии делом — одна пилочкой ногти правит, вторая глазки подкрашивает. Хм, мне бы их проблемы, снимаю промокшую насквозь бейсболку, платком протираю переносицу — очки скользят и не держатся. Все вещи дамочек — четыре огромные сумки уже выставлены в проходе малого тамбура, спрашиваю разрешения забросить рюкзак на вторую полку. Ответ обескуражил: «Еще чего, это наше купе до станции назначения, подождете». Хорошо, я подожду. Я стерплю эту язвенную интонацию с акающим произношением. Желание помочь дамочкам с выгрузкой резко пропало. Но столичные барышни не унимаются: «ЩАЗЗЗ, пущу я его в купе, детям и так дышать нечем, устроили тут парилку». Вторая: «Написать бы куда… Мучение, а не поездка». Стою, молча, в их сторону не смотрю. Пусть себе плюются желчью. За минуту до остановки в рабочий тамбур прошел парень, кого-то встречает, о чем-то говорит с проводниками. Остановка, дамочки суетно прячут косметички, рассовывают по карманам сумок журналы, кепки, бутылки со стола. Орут на детей, тащат сумки. На предложение парня помочь, ответ: «Сами управимся, и не в таких переделках бывали». На нет и суда нет. Парень не навязывается. Визги, грохот, матюги в три этажа. Выхожу в тамбур следом за ними. Одна сумка упала, сломалась телескопическая ручка. Перрон совсем низко, вернее его совсем нет — такая себе полоска бетона в стороне от насыпи. Вопли, крики, ругань. Парень легко, как пушинку забрасывает в проем двери встреченную им девушку, поднимается следом, неся две увесистые сумки. В тамбур входят проводницы, говорят, что стоим около двадцати минут — ждем встречный товарный. Одна другой: «Выйдем, посмотрим на представление?» Выхожу следом, тихо спрашиваю: «Что за представление?» Ответ: «Смотри, сейчас увидишь». Рядом с перроном желтый, потрепанный «жигуленок», все двери настежь, «корпила» вытирает пот со лба кепкой неопределенного цвета, и тут же напяливает блинчикообразный головной убор на макушку ( просушивает). Дамочки, узрев самодельную табличку с шашечками на крыше авто, направляются к нему. Поломанная сумка жалобно повизгивает единственным крутящимся колесом. Начинаются торги. Водила ломит цену — 80 гривен до частного пансионата. Мамаши возмущены, слышны возгласы, плачет мальчишка, пасущаяся рядом с пустым перроном коза жалобно заблеяла. Торг не удался, дамочки становятся в позу, демонстративно отвернувшись от водилы. Тот громко захлопывает все двери, с четвертой или пятой попытки заводит «копейку» и, подняв завесу пыли, скрывается в одном из ближайших переулков. Вроде финал. В обозреваемом пространстве другого транспорта, кроме орущей под рев ребенка козы, не наблюдается. Мне жаль детей, изнывающих под солнцем. И совсем противоположное чувство к напустившим на себя супероболочку мамашам. Удивительно, что хнычет не девочка, а мальчишка. Его мамаша остервенело отпускает ему оплеуху, от чего начинает плакать и девчонка. Еле сдерживаюсь, что бы не подскочить с ответной оплеухой. Впрочем, это не мое дело. Минуты через две, из соседнего переулка, рокоча прогоревшим глушителем, выныривает «москвичонок» цвета близкого к красному. Багажник на крыше «земляка» грохочет громче, чем сам автомобиль. Едва нажав на тормоз, водила шустро поднимает стекло, пропуская облако пыли прямо на четверых новоприбывших курортников. Мамочки бросают только что прикуренные сигареты и достают платки. По плотным щелкам глаз второго «таксиста» невозможно проследить направление взгляда, с усилием закрыв дверцу, он торопливо, абсолютно не удостаивая вниманием рванувшихся к нему дамочек, направляется к зданию вокзала. Такой же быстрой походкой через несколько секунд проносится обратно, к своему «еще не трактору, но уже не автомобилю». Дамочки, не пытаясь утихомирить детей, ловят его в движении. Тому некогда, ему не по дороге, и «там такие ухабы», но за СТО отвезет, только сейчас, а то время деньги. Согласились, погрузились, рев прекратился, поехали. Едва осела пыль, из того же переулка появляется прежний желтый «жигуленок». В секунду отворив все четыре двери, корпила занимает привычную позу — ноги наружу, кепкой вытирает лицо.

— Что, не подводит отработанная схема? — звонко произносит одна из проводниц, прикрывая глаза рукой от слепящего солнца.

— А что делать? Жить то надо … — конец фразы тонет в грохоте встречного «товарняка».

Мы уже тронулись, с удовольствием растягиваюсь на нижней полке. Надеюсь, что скоро усну. Сценка на перроне стоит перед глазами, но мысли уже далеко. Открывается дверь купе, симпатичная проводница входит со стаканом чая, в котором плавает долька лимона. В другой руке блюдечко с горстью разносортных конфет. Жестом останавливает мое движение к карману с бумажником:

— За счет «фирмы», — смеется, — Торт будешь? А то мы с подругой вдвоем не осилим…

— Торт?! — удивляюсь я, — За счет железной дороги?

— Нет! У меня сегодня день рождения, — подкрепляет фразу широкой улыбкой.

— А представление на перроне. Это не в первый раз? — я умышленно перевожу тему, хотя кусок торта уже подобно миражу маячит в подсознании.

— Да постоянно. У того, что на «жигулях» бензина только на то, что бы круги по поселку наматывать, а за углом второй на подхвате. Так выручку и делят на двоих.

— А до пансионата далеко?

— Если бы на обычном такси, то двадцатка туда — двадцатка обратно. Но здесь отродясь таксомотора не бывало.

— Детей жалко.

— Детей да, а эти две стервы… Знал бы ты, как они нам нервы вымотали от Москвы. Да ну их… Пошли к нам, к торту и коньячок имеется. Откажешься — обижусь.

— Поздравляю! С удовольствием! И не обижу. А может здесь, в купе? Места больше …

— Сейчас, мы мигом, — она исчезла в проеме двери.

До самой материализации торта в голове крутилось только одно слово — сервис.