Море переходят в брод

Мне хочется тишины, от которой все заботы и тревоги нашей суетной жизни отскакивали бы, как мячик. Тишина — это не сон. Это самое звонкое время-бремя жизни.

Кровь стучит в висках молотком. Сердце то замирает, то взлетает. Ему не хочется покоя. Именно в тишине происходят все сражения, рождаеются и низвергаются в небытие великие империи страстей, мыслей, деяний. Звенит тишина, зовет, бьет в гонг, не давая отдохновения. Так продолжается до тех пор, пока сосед за стеной, проснувшись, позевывая и почесываясь, не ткнет автоматическим пальцем в клавишу магнитофона, без фона ему и день не в день. Вмиг все рушится, обвал, и становишься серым, обычным, будничным, как все, как все, как все…

1

У льва — царя зверей — небольшой угол зрения. Ему совсем не нужно видеть то, что происходит за его спиной, он не любит поворачивать головы назад.

Он не озирается по сторонам. Там неинтересно, пусто и мелко, как пустая, вылизанная шакалами консервная банка. Катится банка, звенит, и лесные обыватели шарахаются в стороны и из-за кустов глазками-бусинками наблюдают с любопытством, со страстью за банкой. Ах, как им интересно! Их душный дух захвачен, очарован. Дребезжанье банки стало смыслом их жизни, их бытием, может быть, на час, а, может быть, и на всю оставшуюся жизнь. А лев по-прежнему не повернет даже головы.

Наверно, у него и угол слуха тоже маленький. А зачем и что ему слушать? Консервную банку? Стоны, звоны, пустозвоны? Вон-вон их из духа, раз и навсегда! Лев идет только вперед, видит вперед и слышит вперед. У него боковой и заспинной жизни-созерцания. У него всегда всё впереди.

2

Слышите? Вы слышите? Кричат. «Нам, трам-татам, до фонаря ваша мораль! Плюем вот на нее! Ногами-ногами — вот так ее! Вот так ее! Вот так! Ах, хорошо!» Отойдут — отбегут и назад на прежнее место тянет, как магнитом. И снова хорошенько и пнут, и плюнут. И пнут, и плюнут. И еще разок! Устанут, отдохнут, передохнут, плечи развернут — и опять плевать и пинать.

А кто они такие, для кого мораль стала неотъемлемым маразмом? Мораль — маразм. Маразм — мораль. Мораль — маразм. Мороз по коже. Как на качелях: вверх — вниз, вверх — вниз, вверх — вниз. До отупения. Потому-то и пинают, что для них это всё-всё-всё. Это зеркало, в которое они глядятся и, увидев там аккуратно прилизанные волосы, набивают их копной.

Они воображают, что они стали другими. Но из зеркала на них по-прежнему смотрит аккуратно прилизанная голова. Они дергаются, плюют на зеркало, а плевок попадает на них же. Никто так не содействует укреплению морали, как ее нерасчесанные лохматые ниспровергатели.

3

Так что же? Что же? Как же? А то, что нужно быть не выше, не рядом, а вне. Вот он — посмотрите! — идет с гордо поднятой головой, всё презирающие глаза, тонкая ниточка губ, подбородок на линии горизонта.

Всем своим видом — ну! Чистый видик! Видите же! Он кричит, вопит, блажит, изливает из себя лавиной: «Я выше всех! Я выше вас! Я выше вас! Вас! Вас! Вас! Вы даже вообразить себе не можете, как я вас презираю. Ничтжные! Всеми фибрами души презираю! Взираю на вас с презрением своим превосходным зрением! Со рвением!» Он не идет, а шествует, шест, перст, а вокруг него такие же, и не виден он среди них, потому что такой же, как и все.

И все знают: «Это наш! Наш! Это карандаш из нашей карандашницы!»

4

Они повторяют зады. Они на заднике холста. Они грунт. Они даже не краски. По ним будет рисовать художник. Но они, худые и несмышленые, считают, что они художники. А где же ваши картины? Где ваши симфонии? Где ваши шедевры? А они суют вам под нос счета, квитанции, чеки. Художник единичен и самодостаточен. Он космос, в котором и вам место и не самое худое. Благодарите же его! Да нет же! Какая от вас благодарность! Она хуже иудина поцелуя.

5

— Ты кто? Пророк? — спросили они Морехода.

— Нет.

— Ну, тогда, может быть, ты учитель, гуру? Запиши нас в свою секцию или секту! Раз ты такой, значит, ты что-то сечешь, и мы тоже, как ты, хотим сечь.

— Для вас я никто, вы не услышите музыку моих шагов. Я тот, кто впереди, бредущий по океану. Вы же еще не научились даже плавать. Как я могу вас взять с собой?

Они засмеялись, как смеются над прокаженным.

— Ты обаятелен. Но ты обманываешь нас. Ты говоришь, как пророк или сумасшедший. Кто же ты? То или другое? Друг или враг? Врач или вран, наноситель ран? Говори! Говори же!

— Вы ничего не поняли. Вы слушаете, но не слышите. Я никто. И поэтому я Некто. Лучшая музыка, которую я когда-либо слышал, это тишина. Та музыка, которая не нравится одному, приводит другого в восторг. В тишине же каждый слышит то, что желает услышать. Молчите, и я вас возьму с собой на другой берег.

5

Что может быть ничтожнее пророка, существа, не имеющего собственной воли, воления, желаний, ставшего рупором, мегафоном для другого. Жалкая участь! Достойная жалости! За что поклоняться и преклонять перед такими колени? Он — ничего не имеющий своего. И вы поклоняетесь ничему. Значит, вы тоже ничто.

Победа! Единственно достойное для человека занятие. Все вас звали к смирению, терпению, поражению. А Мореход ни к чему не призывает, он просто иногда размыкает уста, потому что вокруг него люди, и, говоря с ними, он продолжает спор с собой.

— Победа — единственно достойное занятие. Но для этого нужен враг. Поэтому ищите врага. Чем больше у вас будет врагов и чем могущественнее будут ваши враги, тем славнее будет ваша победа. Победить крошечное, ничтожное, слабомощное — самому станет стыдно от такой победы. Это же не победа, это позор! Поэтому ищите врага могущественнейшего, сильнейшего, непобедимого. И победите его. Только для этого стоит жить. Если вы не живете для этого, то вы вообще не живете.

Любовь, добро, смирение, покорность, терпение, уступчивость… А где же — я спрашиваю вас! — победа? Где же враг, которого нужно побеждать? Его нет? Но как же вы тогда узнаете: а сами-то вы есть или нет, существуете ли вы, есть ли в вас сила и воля, если у вас нет врага?

Значит, нам не нужны мускулы, зубы, ногти, руки, мозг. Ведь всё это существует лишь для борьбы, для победы. Ищите же и ищите врага!

6

Мореход сидел на берегу и что-то чертил прутиком на песке. К нему подошел прохожий и спросил:

— Что ты делаешь, странный человек?

— Я записываю мысли.

— Но зачем записывать то, что тут же смывает морская волна? Это глупая трата времени и сил. Нужно иметь такой материал, который сохранит твои слова на века. Почему ты молчишь, не возражаешь мне?

— Я слушаю тебя, незнакомец.

— Ты ошибаешься, мы знакомы. По крайней мере, я знаю тебя. Я с давних пор и много наслышан о твоей мудрости. Поэтому я и пришел в эти края, чтобы увидеть тебя. Теперь я понял, что я зря разбил в дороге пару своих сандалий. Ты не мудрец. Ты так же глуп, как эта волна, которая веками, тысячелетиями, миллионами лет накатывает на берег. А зачем? Какой в этом смысл? В чем целесообразность? Но почему же ты не возражаешь мне, Мореход?

— Я слушаю тебя, пришедший издалека.

— Ну, хорошо, вот мысли, которые тебе пришли в голову в это утро и которые ты записал на песке и которые тут же смыла волна, ты запомнил эти мысли?

— Не все.

— Вот видишь!

Похожий полез в карман и достал оттуда записную книжку и авторучку.

— Вот видишь! Я всегда это ношу с собой, куда бы я ни шел. Когда я ложусь спать, я кладу это возле своего изголовья. Несколько раз за день я делаю запись, я записываю всё, что мне показалось интересным, все мысли, которые приходят мне в мою голову, события, которые происходят вокруг. Если я умру или меня убьют, моя душа вот здесь!

Прохожий постучал пальцем по толстой записной книжке.

— А что оставишь ты после себя? Слова, которые тут же растворяются в воздухе? Учеников, которые не успев похоронить тебя, будут претендовать на роль твоих апостолов и каждый будет искажать твой облик и твои слова? Разве я неверно говорю? Почему же ты молчишь? Ты согласен или не согласен со мной?

— Я слушаю.

— Может быть, я в чем-то неправ, но ты даже не пытаешься меня переубедить.