Люди злые завидовать стали...

Разношерстная толпа, вчерашних абитуриентов, а ныне — курсантов — первокурсников мореходки толкалась, бродила по плацу, сидела на скамейках во дворе экипажа, куда направляли в день приезда, 30 августа, всех поступивших в училище.

Наконец, во дворе появились три начальника в морской форме — чёрных тужурках с двумя рядами жёлтых блестящих пуговиц с якорями. У двоих на тужурках было по три «золотых» шеврона на рукавах, а у третьего — четыре.

С ними вместе через КПП экипажа во двор зашли два крепких парня лет за двадцать в выцветших голландках и застиранных тельниках — тоже вновь испечённые курсанты, но отслужившие срочную на военно-морском флоте.

— Курс, судоводители — налево, судомеханики — направо, в четыре шеренги — становись! — Отдал команду зычным голосом начальник с четырьмя галунами.

Сто восемьдесят человек (с позволения читателя, назову их «салагами», пока не превратятся в полноценных курсантов), совершив некое броуновское движение, выстроились в неровные четыре шеренги на плацу экипажа.

Все три начальника и два курсанта в форме встали перед строем.

Главный начальник начал свою речь:

— Здравствуйте, товарищи!

Подождав, когда прекратится ответный неразборчивый гул, начальник продолжил:

— С сегодняшнего дня вы — курсанты мореходного училища! Вы будете разделены на две учебные роты: пятая рота — судоводители и шестая рота — судомеханики.

Я — ваш начальник ОРСО — Организационно-строевого отдела, Юрий Петрович Рыжаков, слева от меня — командир пятой роты Хамед Гасанович Гасанов, справа — командир шестой роты — Виктор Сергеевич Ширякин.

А это, — Рыжаков указал в сторону курсантов в форме, — старшины рот, товарищ Орлов — старшина пятой роты и товарищ Диденко — старшина шестой роты.

Товарищи старшины рот, проведите переклички!

По окончании перекличек Рыжаков продолжил свою речь:

— Товарищи курсанты! В этом учебном году мы впервые произвели набор в училище лиц с неполным средним образованием. Это — экспериментальный набор. Руководством принято такое решение, в связи с большой текучестью специалистов на флоте. За четыре с половиной года обучения, вместо трёх, как было до этого для выпускников средней школы, мы надеемся с бОльшим успехом, чем было до этого приобщить вас к морской службе и морским традициям.

К сожалению, без отсева не обходится, и для нас, руководства, лучше, если он произойдёт раньше, чем позже. Жизнь моряка нелегка и, если кто-то из вас осознает, что ошибся, выбрав эту специальность, пусть покинет стены училища, как можно раньше, чтобы мы смогли заменить их теми, кто искренне мечтал о море, но не прошёл по конкурсу, ведь конкурс в этом году был немалый — десять человек на место!

Сейчас всех вас командиры отведут в парикмахерскую на подстрижку, в связи с карантином, который продлится для вас в течение двух месяцев, затем вам выдадут на складе училища шинели б/у, мыло, полотенца, головные уборы — чехлы от бескозырок и, затем, пятая рота судоводителей и шестая рота — судомехаников погрузятся на теплоход и будут отправлены в совхоз Семикаракорский на сельхозработы в течение десяти суток.

Это будет первая проверка вас на выносливость, так, как в совхозе комфортных условий жизни вам не обещаем.

Ну, а дальше было всё, о чём оповестил наших салаг начальник ОРСО.

Когда очередь на стрижку дошла до очередного салаги — Тимура Ненарокова, парикмахер — грузный армянин лет сорока, видимо, юморист, проведя электрической машинкой по шевелюре Тимура — посреди головы и проделав первую сплошную борозду от затылка до лба и заглядывая в глаза Тимуру поинтересовался: «А, может, передумаешь?».

Тимур отрицательно мотнул головой.

— Ну, смотри, — сказал парикмахер и за считанные секунды «обнулил» голову Тимура.

Затем, после всеобщей стрижки, салаги получили, то, что им было обещано начальством: списанные чёрные матросские шинели, некоторые — без хлястиков, какие — с недостающими пуговицами, по два куска мыла — хозяйственного и туалетного, и по вафельному полотенцу.

Сто восемьдесят человек по команде построились в четыре шеренги, одели на лысые головы белые чехлы от бескозырок, с чемоданчиками в руках, с которыми прибыли в училище, и, стараясь идти в ногу, зашагали в сторону речной пристани.

Командиры рот и старшины шли сбоку.

С другой стороны строй сопровождали местные мальчишки, которые бежали за строем по тротуару и звонко кричали: «Лысые повара! Лысые повара!».

Стоял тёплый августовский вечер, и в шинелях салагам было жарковато, но была дана команда перед «маршем»: «Надеть шинели и головные уборы!». И поэтому все решили, что так надо и никто не роптал.

Загремели сходни, отряд совершил посадку на пассажирский катер, выслушав перед этим инструктаж командира роты Хамеда Гасанова как вести себя на борту; катер отчалил и побежал вверх по Дону.

Катер вёз будущих моряков всю ночь; в салоне было тесно: салаги заняли все места, лежали между рядами сидений в проходах вповалку, так как на открытой палубе ночью находиться уже было довольно прохладно.

Кроме списанных шинелей, полученных в училище, тёплой одежды ни у кого не было: никто не ожидал, что его по-приезду в училище отправят на сельхозработы и все рассчитывали, что им сразу выдадут, обещанное в условиях поступления, обмундирование.

Все были легко одеты: в летних рубашках, лёгких брюках, спортивных костюмах и, соответственно погоде обуты, кто в лёгкие туфли, кто — в сандалеты, а кто, как Тимур, — в кеды.

Рано утром катер причалил к деревянному пирсу где-то в безлюдной местности. Салаг погрузили в кузова грузовиков и везли по донской степи около часа.

Наконец, отряд будущих моряков был доставлен на полевой стан, представлявший из себя ряд трёхкомнатных кирпичных домиков — коттеджей, к которым, как сразу выяснилось, не были ещё подведены коммуникации: не было электричества, воды, не работала канализация. Отоплением служили обыкновенные печки, расположенные в больших комнатах домиков.

По прибытии роты были разделены на взводы, а взводы — на отделения, по десять человек в каждом.

Каждому взводу предоставлялся один домик — по отделению, то есть, по десять человек, в комнате.

В комнатах не было никакой мебели, но на полу лежали матрасы, без подушек и простыней. Матрасов на всех не хватало и большинство салаг спали втроём на двух матрасах, расположив их поперёк и подложив под головы свои чемоданчики или рюкзачки и укрывшись чёрными шинелями, так как одеял тоже не было.

Посреди полевого стана располагалась столовая: деревянное открытое сооружение с дощатыми столами и скамейками, под дощатым же навесом. Впритык к столовой находился сарайчик — кухня, обслуживаемая двумя молодыми поварихами — белорусками, приехавшими на Дон по оргнабору.

Рядом с полевым станом протекал арык, в нём салаги мылись и стирали своё нехитрое бельишко казённым хозяйственным мылом.

Когда все обустроились, старшина Орлов принёс откуда-то банку с хлоркой и порекомендовал салагам пометить всем свои шинели собственными инициалами, чтобы не перепутать.

Тимур Ненароков на обратной стороне воротника шинели вытравил инициалы «ТФН», и поэтому в тот же день получил «погоняло» от сокурсников: «Тифон».

Командиры рот, на построении объявили, что ближайший населённый пункт, расположенный в семи километрах от полевого стана — станица Константиновская и, что добраться туда можно только пешком. Но это делать запрещено, поскольку курс находится в состоянии карантина и, допустившие «самоволки», сразу же будут отчисляться из училища.

На следующий день, после приезда, по команде «подъём», салаги умылись в арыке, позавтракали чаем и хлебом с кусочком масла и грузовиками, прибывшими из станицы, были вывезены на свои «сельхозработы».

Обе роты были разделены на четыре бригады: одна бригада убирала кукурузу на кукурузном поле, другая — собирала виноград на виноградной плантации, третья — на бахчах, четвёртая работала на току — сортировала кукурузные початки. Ежедневно происходила ротация — бригады меняли местами.

В ночное время двух салаг назначали в патруль, который бродил вокруг домиков и был готов поднять тревогу на случай появления в расположении наших тружеников каких-либо злоумышленников.

Патрульные бродили от отбоя до подъёма и за это освобождались на следующий день от работ.

Однажды Тимур, попав по графику в патруль с таким же салагой — Борисом, бродя, вооружившись на всякий случай палками, между домиков, услышали бренчание гитары и чьё-то пение.

Выйдя из-за домика, Тимур с Борисом увидели в мерцающем свете керосинового фонаря «летучая мышь» несколько фигур в столовой. Кто-то там что-то напевал под гитару хрипловатым голосом.

— Кто это? Наши? — Спросил Борис Тимура.

— Так, а кто же ещё тут может быть! Пойдём, посмотрим.

Патруль приблизился к столовой и перед салагами предстала следующая картина: старшина роты Орлов и ещё двое курсантов — матросов запаса обхаживали поварих — белорусочек. На них были заботливо наброшены потёртые шинели, а курсант по имени, вроде бы, Богдан, не очень громко, но довольно приятным голосом распевал под неизвестно откуда появившуюся гитару:

— Люди злые завидовать стали,

Что прекрасная жизнь моряка,

Хоть бы раз вы на море попали,

Вы б узнали она какова!

Поварихи завороженно слушали, приоткрыв рты. «Три плюс два», — подумал Тимур.

— Эй, вы чего там встали? — Рявкнул старшина Орлов, заметив салаг. — Вира якорь, право руля и средний вперёд! Нечего тут дрейфовать, малы ещё. Продолжить патрулирование!

— Есть! — Ответил Борис и салаги двинулись вправо, вдоль тёмных домиков, освещаемых лишь бледным светом луны.

— Хорошая песня, — задумчиво сказал Тимур.

— Да ну, чепуха, — возразил Борис. Нытьё какое-то. А вот эту песню слышал:

Не ходите дети в школу,

Пейте дети кока-колу,

Не ходите дети в класс,

Ешьте дети ананас!

И ли вот эту:

Жил там с бабкою дед,

Ел щи и кашу,

Записали его в джазбанду нашу!

Старик стал стильным чуваком,

Жуёт соломку,

Тянет горький коктейль

И самогонку!

— Не, не слышал, — отвечал Тимур.

— Ну, темнота! Я, вот, с Тихорецка, а ты откуда?

— Я с Кувшинова.

— Что за деревня такая? Где это?

— Почему деревня? — Обиделся Тимур. Город такой на Волге есть. Небольшой, правда, городишко, но старинный, Пётр первый когда-то через него проезжал и Степан Разин и Пугачёв его захватывали.

— А нахрена?

— Что нахрена?

— Захватывали нахрена?

— Да кто его знает! Арбузов там много.

— Тогда понятно. А что у вас пацаны поют?

— Что поют? — Тимур задумался, вспоминая. На ум пришла песенка, которой его научил сосед-хулиган Серёга, и за которую потом мать Тимура вызывали в школу: он напел эту песенку школьному приятелю, а тот попросил списать слова. Слова Тимур другу списал, но этот текст был изъят у приятеля на уроке классной руководительницей, которая по почерку определила первоисточник.

— Ну вот, например, — сказал Тимур.

— Давай!

— Наши дамочки стали модные,

Платья, юбки — на разный фасон:

Юбки узкие, платья в складочку,

А муж бедный сидит без кальсон!

— Отстой! — Поморщился Борис. Годы НЭПа. Ну ничего, Тифон, слушай старших (Борис был старше Тимура на год) и я тебя поднатаскаю, будешь стильным пацаном, как я.

Тимур при этих словах недоверчиво покосился на шинель Бориса — без хлястика, с вымазанной белой краской полой.

Через десять суток на полевом стане объявился начальник ОРСО Рыжаков, построил курс и объявил, что по просьбе руководства совхоза пребывание салаг на сельхозработах продлевается на неопределённый срок, кто недоволен — может отбыть вместе с ним и забрать свои документы из училища. И, что характерно, «отсеялись» в тот раз трое.

Наступила дождливая пора, похолодало. Осень в том году выдалась для ростовской области довольно холодная. На полевом стане не было ни книг ни газет, ни радио. Длинными вечерами в домике, где жил Тимур, салаги, растопив печку, и расположившись по турецки большим кружком на матрасах, играли в карты, в «армянского дурака» "на вылет". В печке же жарили кукурузу, прихваченную с поля.

В азарте игры, салаги иногда не замечали, как к ним подкрадывался ( а он умел это делать бесшумно) командир роты Хамед Гасанов и отбирал карты, поскольку официально азартные игры в училище были запрещены, но через пару дней в домике появлялась новая колода. Тимур подозревал, что кто-то из «старослужащих», всё-таки рисковал после вечерней переклички бегать в самоволку в станицу за семь километров. А может быть кто-то заказывал карты водителям грузовиков, на которых салаг возили на работы.

Работая на току, салаги залезали на огромную кукурузную кучу и занимались сортировкой початков расшвыривая их: хорошие в одну сторону, плохие в другую.

В кукурузной куче гнездилось множество мышей-полёвок; потревоженные салагами, они разбегались в разные стороны, а те наловчились метко попадать в них початками. Как-то салага Вовчик привстал на кукурузной куче и, видимо, в целях разминки начал махать руками. Из рукавов его шинели, как у фокусника, посыпались мыши, которые там пригрелись.

Однажды, Борис наловил в арыке раков, сложил их в авоську и оставил на полу в кухонном помещении домика, собираясь назавтра их сварить.

Среди ночи раздался дикий вопль: раки из авоськи расползлись и полезли в комнаты. На своём пути, встретив ближайшего салагу, спящего на полу, полезли на него, почему-то, вместо того, чтобы обойти препятствие.

Старшина взвода Бориса наказал: объявил ему наряд вне очереди — заставил драить все комнаты домика по окончании рабочего дня.

Через неделю из училища доставили партию рабочих ботинок для особо нуждавшихся, у кого сандалеты развалились совсем. Тимур в эту категорию счастливчиков не попал: его кеды выглядели целыми, хотя единственная пара носков, имевшаяся у него, уже истлела, ноги постоянно мёрзли, соприкасаясь с сырой резиной. Сначала он оторвал от своей летней рубашки рукава, которые продырявились на локтях и использовал их в роли портянок, а потом, когда протёрлись и эти портянки,

он, найдя, как-то, кем-то выброшенные драные брюки, вырезал из них карманы из плотной ткани и использовал их вместо носков.

Где-то в это время, недели через три после начала сельхозработ, Тимур снова был назначен в патруль совместно с Борисом.

И опять бродили салаги между домиками, вооружившись дрынами. За прошедший период мальчишки, можно сказать, подружились и, поскольку были в одном отделении, попадали на работы вместе, спали тоже на одних матрасах вместе с другим однокашником — Вовчиком, и, казалось, вместе готовы были претерпеть все эти совхозные невзгоды, до наступления долгожданного момента, когда все окажутся в стенах училища, в тёплом и светлом экипаже и будут постигать премудрости морских наук.

Но, на этот раз, Борис был мрачен и неразговорчив. На вопросы Тимура отвечал односложно, а в конце дежурства сказал:

— Знаешь, Тифон, я решил уйти. Не нравится мне вся эта бодяга. Мне кажется, что будут нас водить за нос всю дорогу, как сейчас: собачья жизнь, отвратная кормёжка, а после окончания училища загонят в какую-нибудь дыру, где «Макар телят не пас» и будем там век кукарекать. Дуру я свалял, что сюда сунулся.

— Не горячись, Боб, — ответствовал Тимур. — Свалить проще, чем поступить. Подумай хорошенько, не пришлось бы потом пожалеть. Но Борис не послушал и через несколько дней убыл в Ростов, а оттуда — в свой Тихорецк.

Забегая вперёд, скажем, что через год, прибыв в училище после трёхмесячной морской практики в мореходку, Тимур встретил там, среди вновь принятых салаг первого курса, Бориса!

Тот стоял в новенькой, «с иголочки» морской форме, ожидая, как и остальные команды на построение.

— Боря! — Крикнул Тимур, подскочив к приятелю, ты вернулся?

— Вернулся, — сказал Борис и отвернулся от бывшего приятеля, тем самым показав, что дальнейший разговор ему с Тимуром неинтересен.

— Ах, вот оно как, — пробормотал Тимур, — ну да ладно, живи. И ушёл в расположение своей роты. Больше они с Борисом вблизи не пересекались и друг друга не замечали.

Подошёл к концу сентябрь, курс к тому времени превратился в толпу грязных оборванцев — в баню за всё время свозили салаг в станицу один раз, а они работали на земле.

Жизнь салаг протекала по-прежнему монотонно: подъём, работа, прозябание на полевом стане, отбой, тишина в домике, прерываемая ночным топтанием лунатика — Васи.

Как-то после работы Тимур бродил по полевому стану, ему хотелось побыть в одиночестве. Ему было холодно и он, то замедлял шаг, то ускорял и размахивал руками, как ненормальный, чтобы согреться. Было уже начало октября, этой ночью температура упала ниже нуля. В голове навязчиво звучал голос Богдана: «Люди злые завидовать стали...». «Надо же, привязалось!» — Подумал Тимур и направился к домику механиков, где жил «старослужащий» Богдан.

Богдана Тимур встретил на крыльце домика: тот стоял, сосредоточенно скручивая «козью ножку».

— Богдан, привет!

— Ну! — Богдан хмуро покосился, прикуривая, на Тимура.

— Дело у меня к тебе.

— Излагай.

— Будь добр, спиши слова песни: «Люди злые завидовать стали».

Лицо Богдана разгладилось и он, прищурившись, произнёс:

— Ну вот ещё! Тебе надо — ты и запиши, если хочешь, а я продиктую.

Через десять минут Тимур, найдя карандаш и лист бумаги записывал слова песни о морской жизни, о той жизни, о которой до того не приходилось ему слышать в таком ключе, ну, если не считать песню — «Раскинулось море широко».

Переписав слова, вечером, до отбоя, Тимур тихонько напевал её Вовчику. Лежащие на соседних матрасах салаги, прислушиваясь, попросили исполнять её погромче, Тимур начал петь её громче и сначала, Вовчик ему подпевал.

Наступило десятое октября. Утром, после завтрака, на построении, командиры рот объявили о том, что сезон сельхозработ для курсантов окончен, и, что деньги заработанные первокурсниками перечислены в фонд мореходного училища; заместитель директора совхоза поблагодарил всех за помощь, старшины рот дали команду привести жилые помещения в надлежащий порядок, после чего последовала команда «разойдись».

Толпа оборванцев отправилась драить свои домики, а вечером, погрузившись на речной трамвайчик, таким же образом, как и прибыли, вповалку на всю ночь, салаги отправились, наконец, в родное училище.

С катера выгружались в шесть утра. На набережной прибывших встречали начальник ОРСО и два курсанта в чистенькой новой форме — флажковые. Эти ребята были из пополнения за счёт «отсева», который составил за время сельхозработ десять человек.

Стояло серое, пасмурное, промозглое утро. Ещё в утренних сумерках командиры построили курс в одну колонну, в четыре шеренги и повели в санпропускник.

Редкие ещё в этот час прохожие останавливались и с удивлением разглядывали тот марш оборванцев, а зрелище, конечно было впечатляющим:

ограниченная спереди и сзади двумя флажковыми колонна (многие в ней были в чирьях) шла в грязных чёрных шинелях, в почерневших теперь, когда-то белых, чехлах от бескозырок на головах и с обматывавшими худые шеи, вместо шарфиков, вафельными полотенцами, такого же цвета, как и «головные уборы». Ноги оборванцев, кроме тех, кто был осчастливлен училищной обувью, были обуты в немыслимые опорки, кое у кого подвязанные верёвочками

Шедшая навстречу по тротуару пожилая пара в изумлении остановилась.

— Миша, — спросила женщина спутника, — это что, опять пленные румыны в Ростове?

Старик ничего ей не ответил, стоя с отвисшей челюстью.

Санпропускник представлял из себя старое мрачное здание из красного кирпича. Салаг по-взводно заводили вовнутрь, там они раздевались догола, складывая свои вещи кучками на транспортёр, который потом перемещал их в другой отсек на пропарку и дезинфекцию, а сами шли в парилку и душевые кабины. От хлорки резало глаза.

По окончании данной процедуры, пацаны, уже чистые, выходили в другое помещение, куда из амбразуры в стене выползал транспортёр уже с обработанными личными вещами.

Тимур терпеливо дожидался своего барахла, поёживаясь от холода и переступая босыми ногами на кафельном полу. Наконец, он с трудом опознал свои вещи, так как они, как и вещи других, обрели коричневый цвет: и лохмотья некогда голубой рубашки и майка и кеды, и брюки. Но пропали трусы.

Тимуру ничего не оставалось другого, как натянуть штаны грязно-коричневого цвета на голое тело.

Потом — марш-бросок в экипаж, и получение долгожданного обмундирования на складе.

Переодеваясь, Тимуру, ко всеобщему восторгу, пришлось сверкнуть голым задом. Ну, так, а куда ему было деваться-то?

Пятую роту Тимура расположили на четвёртом этаже экипажа, где из жилых помещений находилось два двадцатиместных кубрика и десять пятиместных. Тимура определили в двадцатиместный.

Остаток дня был отведён первокурсникам на подгонку обмундирования, прилаживание установленных эмблем и шевронов, якорей на рукавах форменок, шинелей и бушлатов, а уже на следующий день курсанты должны были приступать к занятиям.

Наступил вечер. Уставшие за день обитатели тимуровского кубрика ждали команды «отбой» (ложиться на койки без команды было запрещено). Сэм (курсант Семагин) сидя у окна тихонько и очень красиво перебирал струны на опять неизвестно откуда появившейся гитаре.

Тимур подошёл поближе к Сэму и, подвинув табуретку, подсел рядом.

— Подыграй, Сэм, — попросил он.

— Что?

— Люди злые завидовать стали..., — негромко напел Тимур. Сэм мгновенно подобрал аккорды.

— Что прекрасная жизнь моряка, — подключился Вовчик.

— Хоть бы раз вы на море попали, — громко пело уже пол-кубрика.

— Вы б узнали она какова! — Теперь ревели уже все двадцать человек.

Пацаны, большинство из которых видело море только в кино и на картинках, пели о суровой морской службе, к которой они готовились, о расставании с любимыми, которых у них ещё не было. Но каждый из них в душе наивно надеялся, что все суровые будни закончились вместе с семикаракорским кошмаром.

Не знали они пока ещё о том, что к дипломному финишу из девяноста человек пятой роты дойдёт только шестьдесят, а те, кто дойдут, не предвидели своей дальнейшей судьбы — такова жизнь.

Двое из этой двадцатки станут удачливыми бизнесменами, один — дипломатом;

Мослу — курсанты устроят «тёмную» за воровство (украдёт у товарища пять рублей) и он, избитый, с позором будет отчислен из мореходки.

Тот, кто был передним флажковым — Суслик — заслужит звание кандидата в мастера спорта по классической борьбе, но будет отчислен за неуспеваемость;

задний флажковый — Жорж дорастёт до должности начальника Базы тралового флота;

Вовчик — окончит училище с красным дипломом, но через год будет смыт волной с палубы рыболовного траулера зимой, в Северном море (его удастся спасти, но он лишится рассудка),

Сэм — лучший в училище гитарист и общий любимец, дослужится до капитана и умрёт, стоя на мостике на своём судне в Чёрном море.

Это судно будет названо его именем: «Капитан Семагин»; на судно будет назначен капитаном его однокашник — Кнехт, который, по трагическому совпадению, умрёт на мостике того же судна от инфаркта опять-таки в Чёрном море через год.

Удава отчислят из училища за драку;

атлет Чир — погибнет через десять лет глупой смертью прыгнув с гротмачты в судовой бассейн и не попав в него;

Рыжий — пропадёт без вести на Дальнем востоке вместе со своим танкером «Ямск»;

Длинному — проломят череп литовские националисты в Клайпеде во времена «подъёма национального самосознания» и он закончит свою жизнь в хосписе, пребывая в коме;

Вася-лунатик утопит Астраханский приёмный плавмаяк, за что на год будет лишён диплома, но впоследствии дослужится до капитана и будет награждён орденом «Знак Почёта».

Малыш, поработав капитаном на больших траулерах и, отсидев несколько лет за границей представителем в иностранной фирме, уедет на ПМЖ в Англию, вслед за дочерью.

Тифон, пройдя шторма и ураганы, побывав в Африке в заложниках и американской тюрьме, не погибнет в эпицентре урагана века; иногда, как говорят, «проходя по краю», но, уцелев, окончательно сойдёт на берег самым последним из тех курсантов пятой роты.

Ну, а пока пацаны с воодушевлением орали, открыв окно, в темный промозглый октябрь:

— Слышен звон телеграфа в машину,

Это значит: машину готовь!

А механик кричит кочегару:

Подшуруй, да забудь про любовь!

Редкие прохожие, проходившие мимо экипажа, замедляли ход, вслушиваясь в слова песни, доносившейся из открытого окна четвёртого этажа, песни незнакомой, которую они никогда не слышали по радио.