Купе

Стояла обычная тоскливая апрельская погода. Дождь продолжал лить с самой ночи. Мокрый грунт освежающе пах сыростью. Солнце не хотело выходить к людям, прячась за большими и серыми облаками, впрочем, его видеть я тоже не хотел. Погода не менялась уже неделю, все люди ворчали, хмурились, злились. Утро сияло синими и красно-желтыми красками. Где-то все еще было жутко темно, но людям добираться до работы это не мешало. Господа ходили в серых плащах и шляпах, а дамы в длинных темных платьях. Везде было мокро. Загаженные дороги воняли грязью и болотом. Длинные и широкие калии были заполнены коричневой жидкостью. Я прогуливался по узкой грязной дороге. Лавки потихоньку начали открываться. Какой-то смуглый юноша пробежал со стопкой свежих газет, топая ногами и разбрызгивая лужу по сторонам. Один высокий господин с усиками раздражительно посмотрел на него и крикнул вслед за ним: «Негодник!». Мальчик это не услышал, он несся куда-то в сторону южной аллеи. Справа от меня прошла уже немолодая дама с милой рыжей собачкой, которая либо лаяла на прохожих, либо облизывала подбородок хозяйки. Утреннее мгновение веяло весенним предчувствием опасности, хотя, впрочем, утро казалось самым обыкновенным. Вдруг из двухэтажного коричневого здания вышел один молодой человек лет девятнадцати, посмотрев на торопящихся людей, он, разинув рот и выпучив глаза, крикнул:

— Имажинисты!

Люди остановились на две секунды, и снова закрутилась одна и та же шарманка. Вдруг черные двойные двери того же здания открылись с сильным стуком. Весёлая группа молодых людей лет двадцати — двадцати пяти вышла с ухмылками на лицах. Они были одеты в черные огромные брюки, серые плащи и низкие бежевые шляпы. Группа состояла из четырёх человек: один высокий, смуглый с тонким и длинным носом, ещё один весь красный во хмелю, другой низкий, жилистый, белокурый, четвертый был среднего роста, брюнет с тонкими губами. Брюнет среднего роста достал сигарету и закурил.

— Что ты тут кричал? — сказал он с сигаретой в зубах, пряча пачку во внутренний карман плаща.

— Имажинисты! — снова закричал на всю улицу тот парень.

— Кто-кто? — посмотрел смуглый с улыбкой во взгляде на своих товарищей, и они все громко расхохотались, — Кто-кто мы? — добавил смуглый, явно пьяный. Все они были пьяны.

— Э-э… имажинисты? — осторожно промямлил молодой человек.

Группа замолчала и посмотрела внимательно на него. Низкий красный парень, шатаясь, отодвинул смуглого назад и, стуча кулаком в грудь, посмотрел вверх и громко сказал:

— Ты-ы… запомни! Мы… не жимани… не жимани…— он согнулся, поднял свои пьяные глаза с земли на него и уже закричал, — мы… не и-ма-жи-нис-ты! Мы… фу-футуристы!

Двое из них поддерживали его за обе руки, тот брыкался и периодически кричал: «Спокойно!». Я смотрел на всё это с противоположной стороны улицы, люди тайком тоже останавливались поглядеть на них, но долго не стояли. Я стоял. Я видел их хорошо, настолько хорошо, что брюнет, заметив меня, не то нарочно, не то, не обдумав, смачно плюнул в огромную грязную лужу. Я поправил пиджак, не переставая глядеть на него. Он обернулся и достал ещё одну сигарету, закурил. Пока остальные шатались и хохотали, брюнет на сторонке курил и смотрел на рассвет. Я подошел к нему с боку. Он, презрительно посмотрев на меня с ног до головы, опять уставился на небо.

— Гриша, вот что ты делаешь?

— Смотрю. — кивнул он быстро, щурясь солнцу.

— Гриша… Гриша! Где твой отец?

Он серьезно и удивительно посмотрел на меня.

— Умер. Умер, говорят.

— Ты что? Не знаешь?

— Или где-то он есть. Кто знает?

— Гриша! Он умер! Его закололи на площади.

— Ну, значит, умер. — он вынул сигарету из зубов и облизнулся.

— Э-эх! Смотри! Пропадешь же!

Он ещё раз плюнул на землю.

— Пропаду, говоришь?

— Пропадешь.

— Я иду к товарищам. Разрешите, господин Молохов! — он ушел к группе.

Пока я оборачивался к ним, красный парень упал в огромную грязную лужу, обрызгав всех людей вокруг. Кто-то бранился, кто-то смеялся, Гриша стоял и смотрел на землю. Я пошел дальше по своей дороге. Минут десять я бродил по парку, осматривая деревья, скамьи, людей. Шёл я так, пока мягкая рука не дотронулась до моего левого плеча. Гриша стоял как вкопанный, дрожал.

— Умер, говорите? — он еле сдерживал слёзы.

— Гриша…

— Закололи?! Кто?! — он разрыдался прямо на своём месте.

Я схватил его за плечи, потряс.

— Гриша, ты слышишь? Гриша! Поехали со мной в Тверь? А? Что думаешь? Там у нас теперь дом, а баба Нина будет готовить нам пироги. А? Поехали со мной! Слышишь?!

Следующее утро было неприлично волшебным. Солнце ясно горело, я ему был рад. От поезда пахло землёй, настоящей сырой землёй. Мы купили трески, хлеба и оправились в Тверь. Дорога была длинной, усталый Гриша спал и даже не подозревал, что тот день вселил в меня надежду, мечту. Он спал, забытый проблемами, оставленный горем, он спал и спал. Я сидел и наблюдал за ним.

В купе вошла молодая дама в синим платье.

— Нет-нет. Спасибо. — прошептал, улыбнувшись, я ей и указал глазами на Гришу.

Она тоже улыбнулась, кивнула и ушла. Он лежал, невинный и усталый.