Казнь

3 апреля 33г.

«Я шёл так близко от него и совсем не понимал происходящего. Когда человек, такой худощавый, своим сгорбленным истерзанным телом, взваливши на себя неподъёмную ношу, тащится сантиметр за сантиметром в гору, становится непонятно, как человек может испытывать подобную боль, которую я, к счастью, никогда не испытаю. В этот момент мне представлялись животные, ведь мы больше не походили на людей. Все, кто собрался, стали настолько уродливы, что казалось даймоны Тартра пришли на землю, чтобы поиздеваться над самым светлым ликом, что смог появиться на ней, и в итоге проиграл. Был ли я виновен в смерти? Сейчас довольно сложно признаться, слезы сами по себе наворачиваются на глазах от содеянного. Когда мы совершали последние страшные деяния, я чувствовал его сердцебиение, видел глаза, наполненное страданием. Казалось, весь мир, окружающий нас, дышит исключительно им, с грустью осматривая наше постыдное свершение. Мог ли я плакать в тот момент, когда толпа зверствующих людей смотрела на казнь? Мог ли я задавать вопросы им, когда в глазах окружающих пылала страшнейшая ненависть лишь к одному человеку? Мы мерно ставили точку содеянному высшей властью. Здесь не до спешки: надсмотрщики старались провести ритуальную церемонию наиболее величественно, дабы другим не стало это примером, и что самое главное, чтобы другие не подумали, что это откровение, и так делать стоит каждому. Вот уже тело крепко прибито, и мы начинаем воздвижение. Десять бравых ребят спешно поднимают монумент, который обозначит власть и победу человечества. Но кого мы победили? Складывается впечатление, что единственный, кто проиграл — это мы сами, а тот человек, что висит сейчас на кресте, единственное возможное будущее, которое мы же сами и похоронили. О, Иисус, я уже молю тебя о прощении, когда только несколько секунд назад я с усердием вбивал последний гвоздь в твою руку. Нет, не стоит смотреть на меня, ибо всё нутро мое клокочет, а жерло вулкана, что закипает в душе, хочет выплеснуться наружу и сделать то, что я действительно хотел бы сделать. Как глупы мы были, когда приговаривали тебя к смерти, и какими остолопами мы окажемся, когда всё это закончится, а осознание содеянного, наконец, придёт к нам. Прозвучала команда, и я могу уйти, чтобы не видеть этого позора, который навлекло на себя человечество. Уже сейчас в голове появляются мысли о смерти, смогу ли я совладать с собой, после содеянного?»

«Моя голова переполнялась мыслями: последние слухи, известные факты для меня, показания очевидцев, все это фоном звучало в голове, и я размышлял так, как никогда этого не делал. Имелось ли хоть доля права уничтожить свет, спустившийся на землю? А этот парень, что прибежал к нам и всё рассказал. Казалось, в тот момент всеобщее ликование подберёт его на руки и понесет почивать в бани, но он лишь мерно вышагивал за общей процессией с окаменевшим лицом. Через три дня он повесился, так и не совладав с собой. Что побудило его сделать это, ведь он сам пришёл к нам и попросил совершить преступление? А что я, который заколачивал этот гвоздь в его руку? Ведь я не менее других причастен к смерти, если не более. Мы могли остановить, могли встать на защиту, умереть, но исполнить свой настоящий долг. Поступая на службу, защищая слабых и угнетенных, мне никогда не представлялось, что я буду причиной смерти такого чуда, которое заполнило собой всю землю и в один прекрасный момент улетучилось из-за глупости и упрямству человека. Ведь я уже не могу искупить свою вину, не могу переделать то, что было сделано, всё что мне позволено — это покарать самого себя и уйти, так же тихо и гордо, как сделал это Иуда. Этим поступком он победил себя, человека, который мог любить, той искренней любовью, что существовала в казненном. Да, я не знаю, что чувствуют другие, кто совершал это постыдство, но я вижу один единственный выход — уничтожить своё существование и сблизиться с ним. Возможно, там он простит меня, и я смогу вздохнуть спокойно. А затем отправит на страшнейшее наказание, но я готов, прощайте…»