Как собаки

ПОЧЕМУ ШЕСТОЙ В ЛИШИЛИ КАНИКУЛ

РАССКАЗ

Собственно, я мог бы отдыхать всё лето. Я так бы и поступил. Но даже отдыхающих должен время от времени чем-то кормиться, платить хозяйке за угол и позволять себе элементарные платные радости. Ни на то, ни на другое, ни на третье у меня не имелось ни копейки.

Делать я ничего не умею, а вагоны разгружать не хочу. Поэтому оставался единственный путь, и путь этот привел меня в облоно.

Сказать, что мне там обрадовались, значит, ничего не сказать. Если бы мне предложили коньячку с шоколадными конфетами, я бы ничуть не удивился. Но — увы! — заведение было не настолько богато, чтобы позволить себе вообщем-то чуждую для нашего образа жизни западную роскошь. Так матушка не встречает после многолетней разлуки сына-оболтуса или лидеров большой восьмерки в столице всё менее развивающегося государства, как встречали меня. На меня сбежались посмотреть, как на смотрины. Прекрасные гурии тараторили без умолку и пытались усыпить мою бдительность.

Завоблоно смотрел на меня, как на восьмое чудо света, и предлагал все возможные земные блага, как то: районный коэффициент, коммунальное жилье, подъемные, аванс и даже скидки по оплате ЖКХ.

Я выбрал Чернореченск, потому что это был самый дальний угол области. А чем дальше, тем, известно, заманчивей.

Городок этот замечателен тем, что в нем нет ничего замечательного. И если вам не повезло побывать в Чернореченске, значит, вы избежали массы ненужных впечатлений.

Здесь меня ожидал столь же радушный прием. Но прелестных гурий заменила пожилая инспекторша кадров, правда, улыбающаяся постоянно и не без кокетства.

Мне предложили среднюю школу номер три. При этом и.о. и инспекторша как-то странно переглянулись между собой, что должно было бы насторожить меня, но не насторожило по причине полного безразличия к дальнейшей своей судьбе.

Мне даже предложили подвезти, но я отказался, изъявив страстное желание познакомиться поближе с родным с сегодняшнего утра городком.

В первом же ларьке я купил на последние деньги бутылку со слабоалкогольным, но хорошо снимающим последствия вагонной ночи и при этом оставляющим запах тропического фрукта напитком. Утолив жажду, я бодро направился к месту моей предстоящей педагогической славы.

Разумеется, в школе полным ходом шел ремонт. Детишки городили новый забор и окрашивали его в ядовитый зеленый цвет. Технички носили ведра с краской и известкой с первого этажа на второй и со второго на первый, и все поминали какую-то Катю, которая куда-то ушла и чего-то должна была принести.

Стараясь не замазать помятые брюки, я пробрался на второй этаж в кабинет директора. Это был импозантный мужчина лет этак, с золотыми зубами и намечающейся плешью.

Он долго тряс мою руку, приговаривая:

— Это хорошо! Это хорошо!

Я улыбался, соглашаясь с ним, что тоже в этом не нахожу ничего плохого.

— У нас, понимаете, учительница ушла в декретный отпуск. Женщины…

И тут же неожиданно директор предложил:

— А пойдемте я покажу вам рабочее место!

И как-то посмотрел на меня. Меня бы передернуло, если бы не моя природная деликатность.

— О! конечно! Конечно! — закивал я.

Сдалось мне это рабочее место! Вы что же думаете, что я буду все эти летние благодатные деньки корпеть над реставрацией наглядных пособий времен Очакова и покорения Крыма? Как бы не так! Вы поставьте меня на денежное довольствие, выдайте обещанные подъемные… Надо было как-то деликатно перевести разговор в это русло.

В холле нам повстречались стайки ребятишек, опрятно одетых, с ранцами и портфелями. Я с хозяйской озабоченностью проговорил:

— Что-то много у нас осенников!

— Это не осенники, — сказал директор. — Это шестой «В». У них продолжаются занятия.

— Как так? — удивился я. — Но ведь сейчас каникулы!

— Они провинились. И поэтому будут заниматься всё лето.

Я тут же хотел сказать о нарушении закона, о том, как подобное могут терпеть родители… И как это вообще целый класс может оказаться нарушителем? Они что… всем классом три месяца подряд не посещали учебных занятий? Но взглянув на директора, прикусил язык. В его лице было что-то такое нечеловеческое, бестиальной. Представляю, как его боятся ребятишки. Да и взрослые. Такой рявкнет и, пожалуйста, отправляйтесь стирать штанишки.

У меня отпала всякая охота напоминать о подъемных. Уж перебьюсь как-нибудь с полмесяца. Есть же, в конце концов, в городке помойки? А чем бродячие дворняжки лучше меня?

— Вот ваш кабинет!

Директор распахнул двухстворчатую дверь. Мы вошли в просторный зал с наклонным полом и сценой.

— Извините, — сказал я, — я не артист, не музыкант. Я учитель русского языка и литературы.

— Я знаю.

Директор так взглянул на меня, что сразу же пропала всякая охота возражать ему.

— Вон видите доска перед сценой!

Действительно, перед сценой стояла небольшая зеленая доска.

— Можете вести урок перед доской. Но поверьте мне, лучше это делать со сцены.

— Хорошо! — кивнул я.

— Пройдемте на сцену!

Мы поднялись. Директор указал на дверь.

— Это ваше подсобное помещение.

— Нет! погодите! — рассмеялся я. — Это даже не смешно. Зачем мне всё это?

В пыльной с высоким потолком подсобке на витражах лежали стамески, молотки, зубила, дрели, какие-то бакулки, шкатулки, гайки, шайбы и прочий трудовой скарб.

Директор, стоявший ко мне спиной, стал медленно поворачиваться. Я, будучи далеко не смелого десятка, попятился к дверям.

— Сейчас будет звонок! На ваш урок! Вы поняли меня?

— Хорошо! — кивнул я.

Директор, проходя мимо, щелкнул меня по носу. Это было забавно. И я осмелился.

— Знаете, у меня ни копейки. Я кушать хочу. Мне сказали, что подъемные… Авансик хотя бы.

Директор, не поворачиваясь, сказал:

— Готовьтесь к уроку! Готовьтесь, голубчик!

И вышел. Я постоял какое-то время в подсобке и вышел следом за ним. Прошел по коридору к парадному крыльцу. Хорошо, что хоть есть сигареты. Может быть, хоть табак приглушит чувство голода. Я отошел чуть подальше, стал за толстое дерево, надеясь, что здесь меня не заметят. Когда я прикурил сигарету, раздались голоса. Мимо меня проходили девушка с юношей. Судя по всему старшеклассники, и шли они из школы. На девушке всё было салатного цвета: кофточка, узкие брючки, сандалики, носочки, заколка в волосах. Даже глаза у нее, кажется, были салатного цвета. Юношу я не успел разглядеть, потому что в это время они поравнялись со мной. А я, надо вам сказать, имею привычку летом в жару носить меховую шапку. Нет, я не панк, не хиппи, не для понтов. Но это еще меня кочевники научили: в летний жар носить теплый головной убор, тогда тебя не хватит солнечный удар. Шапка — единственная моя ценность в жизни. Больше ничего у меня нет: ни угла, ни семьи, ни родственников, ни друзей. Нет! когда-то это всё у меня было. Но это в той жизни, в которой я уже давно не живу. Поэтому, когда девушка сорвала с моей головы шапку и они бросились бежать, я кинулся вслед за ними, истошно вопя:

— Отдайте! Прошу вас, отдайте!

Я бежал быстрее их, и расстояние между нами неумолимо сокращалось. Они тоже понимали, что рано или поздно я их догоню.

— Бросьте шапку! Негодяи! — закричал я им. — Вы мне совершенно не нужны! Мне нужна только моя шапка!

Девушка бросила шапку. Я поднял ее с земли и стряхнул пыль о свои брюки. И направился на урок. Когда я вошел в зал, дети дружно поднялись из-за парт. Перед каждым на парте учебник, тетрадь и пенал. « А что же всё-таки изучают в шестом классе?» Я постарался вспомнить. Но из этого ничего не получилось.

— Как вы уже догадались, — громко заговорил я, широко улыбаясь и стараясь изо всех сил понравиться им, — я буду вести у вас русский язык и литературу. Нет! не вести, а изучать вместе с вами.

Дети, не сводя глаз, смотрели на меня. У каждого идеальная посадка. Ни звука. Какие дисциплинированные дети! В чем же они могли провиниться, что их так жестоко наказали, лишив летних каникул. Но сейчас я спрашивать об этом не буду.

— Ну, что же, ребята! Давайте откроем тетрадки!

Дети, как по команде, раскрыли тетрадки. И снова застыли. Да! Порядочек армейский!

— А теперь запишем дату и тему сегодняшнего урока!

Дети достали авторучки. Я повернулся к доске и стал разыскивать мел. Обычно кусочки мела лежат на специальной подставочке, которая крепится к нижней кромке доски. Но подставка была идеально чистой. Я наклонился, надеясь увидеть мел на полу. Куда же подевался этот чертов мел? В это время у меня за спиной раздался шум, не громкий, но не услышать его мог только глухой. Как будто какая-то птица била крыльями. Я резко повернулся и забыл о всяком меле, уроке, Чернореченске и даже о шапке, которая в это время на несколько сантиметров приподнялась на моей голове.

Один из мальчиков, широко размахивая руками и вытянув шею, летал по залу от стенки к стенке. Чушь! Галиматья какая-то! Наверно, у меня начались глюки от голода. Я потряс головой. Когда я поднял взгляд, то увидел уже две летающих фигуры. Вскоре над партой воспарила девочка. На ней была короткая черная юбочка. Она одной рукой придерживала юбочку, а другой разводила перед собой, как это делают при плавании брассом. Через пять минут добрая дюжина парила в зале. А что же другие? Они тоже не сидели без дела. Кто-то, как муха ползал по стенам, кто-то змеей скользил между партами и стульями. Один мальчик быстро крутился на голове. А вон прыгает кузнечик! Прыг-скок! Прыг-скок! Жаль, что у меня нет сачка! Я рассмеялся. Наверно, ободренные моим смехом, подопечные стали двигаться еще быстрее. Надо мной раздавался свист стремительно пролетающих летунов. Шипенье, стрекотанье, щелканье, жужжанье… Всё пространство было наполнено всевозможными звуками. И только я стоял неподвижно и молчал. Что вообщем-то и неудивительно! Я не умею летать, как птица, ползать по стенам, как муха, и ползать, изгибаясь всем телом, как змея. Я вообще ничего не умею, поэтому и пошел в пед. Мне ничего не оставалось, как опуститься на стул, положить ногу на ногу, скрестить руки на груди и молча наблюдать за происходящим.

В такой позе я просидел молча до самого звонка. Понимаю, что это непедагогично. Учитель не должен идти на поводу. Я должен был выдать тему, чему-то научить этих маленьких оболтусов. Но для этого сперва я должен был навести дисциплину. Как же я мог навести ее? Вы можете заставить порхающую бабочку опуститься и сидеть на одном месте неподвижно сорок минут, слушая придурка в шапке и отвечая на его дурацкие вопросы? Или, может быть, вас послушаются ползующие по стенам мухи и дружно усядутся стройными рядами, чтобы изучать притяжательные и относительные местоимения?

Когда они порхали возле моего лица или проползали возле моих ног, я явственно видел птичьи и змеиные головки. Вначале они все для меня были на одно лицо, но к концу урока я уже начал различать: вот это воробей, а это синица, а это, безо всякого сомнения, уж… Но я не знаю ни птичьего, ни змеиного языка, поэтому не мог понять, о чем они ведут речь. Несомненно, обсуждают нового учителя, болтают о мобильниках, компьютерах, играх, мотоциклах. Что еще может быть интересно шестиклассникам? Когда я изучу их птичий, змеиный, мушиный языки, мне с ними будет легче, потому что я буду говорить с ними о том, что их интересует. А о чем я сейчас могу с ними вести речь, когда я вот здесь сижу на стуле у доски, на которой никто, наверно, никогда не писал, а они…

Теперь мне было понятно, почему шестой «В» лишили каникул и почему мой кабинет величиной с добрый театральный зал.

После урока я зашел к директору. Он разговаривал по телефону. Положил трубку и сухо сказал:

— Я вас слушаю.

— Это я вас слушаю.

Он хмыкнул.

— И что бы вы, мой юный друг, желаете услышать от меня.

— Я уже вам говорил об этом. Мне нужен аванс. Или вы хотите, чтобы учитель вашей школы, молодой специалист, рыскал по помойкам в компании бродячих дворняжек? Или стоял на паперти с протянутой рукой?

Директор встал и подошел к сейфу. Отодвинул бутылку в сторону и достал заветную пачку. Я бы не отказался, если б он отслюнявил побольше этих проклятых бумажек, без которых у молодого подающего надежды учителя прямо на уроке начинаются глюки от голода. Я свернул деньги и сунул их в задний карман своих далеко не первой свежести брюк. Кстати, единственных. Я уже представлял себя сидящим в небольшой уютной забегаловке. Всё-таки жизнь иногда может быть приятной.

Директор закрыл сейф и отошел к окну.

— Что-то жарко сегодня, душноватенько. А они парятся каждый день на уроках.

Директор расстегнул верхнюю пуговицу рубахи, потом следующую.

— Разве вам их не жалко, коллега?

— Очень жалко, — ответил я вполне искренне.

— А мне-то как жалко! Но дисциплина есть дисциплина! Тут послабление, там пожалеешь, они и сядут на голову. Тогда это будет не школа, а фирменный бардак. Бардачище! Вы согласны со мной, коллега?

Он шумно, с каким-то скрежетом расчесывал грудь. Я посмотрел на этот черный шерстистый треугольник, темневший из-под треугольника расстегнутой рубахи, на пальцы, на конце которых вместо ногтей были желтоватые когти, и согласно кивнул. Даже шаркнул ножкой. А что бы вы мне посоветовали делать, если я уже получил аванс и мысленно находился в маленькой уютной забегаловке?