Хвостик

Утром в сосновом парке поэтически безлюдно. Некоторые там ищут уединения, отрешения, покоя. Часто почти находят.

Однако изредка появляются и любознательные — некие любознательные, тоже молчаливые, но выразительно внимательные — просто не спускают глаз.

— Дяденька, можно?!

— Что? Говори, не стесняйся. Ведь ходишь за мной от скамейки к скамейке, хвостик! Даже отвлекаешь. Спрашивай!

Шестилетний мальчуган присел на уголок окрашенной в зелёнь конструкции и обратился к взрослому, уже седоватому человеку:

— Что вы в своей тетрадке вычёркиваете и вычёркиваете?

— Я учусь, малыш!

— Так как же вы учитесь? Когда учатся, то читают и пишут. Так можно?

— Можно, малыш.

— И чему вы тогда учитесь?

— Учусь, малыш… — мужчина неопределенно оборвал фразу, потом тихо закончил, — за-бы-вать.

— Понятно.

Малыш достал из шортов цветной карандаш, маленький блокнотик и начал, подражая движениям взрослого, наносить на пустой листок длинные толстые полосы. Неожиданно мальчишечьи глаза округлило удивление:

— Дяденька, зачем чистое место зачёркивать? Можно же рисовать. Можно же?

— Конечно. Можно. Но я зачёркиваю слова. Они давно не нужны, — пошуршал страницами. — Река ненужных теперь слов.

Мальчуган глянул между страниц.

— Ой, сколько. Разве есть ненужные?

— Не знаю. Появились.

— Все слова нужные. Мне нужно. Много-много. Целое море.

Он, шевеля губами, неуверенно стал писать огромными буквами: «У-т-р-о»…

Мужчина улыбнулся.

— Пишешь?

Мальчик сунул блокнотик и карандаш назад в карман. Обернулся.

— Мне забывать ещё нечего, — протянул руку. — Пока!

— Пока, — мужчина пожал маленькую ладошку.

— А рисовать покажете?

Седоватый пожал плечами:

— Удачи!

— И рисовать выучусь.

Мальчик, насвистывая, широко размахивая руками, направился по дорожке в сторону холма.

Мужчина посмотрел на последнюю, до конца исчёрканную страницу своей толстенной тетради.

— Всё!

Не отрывая кончика ручки, обозначил небольшую, почти идеальную окружность и несколькими движениями превратил её в жирное пятно цвета индиго.

— Точка.

Из-за облака рвануло яркими лучами. Мужчина зажмурился. Потом в глазах резко потемнело. Шальное солнце опять нырнуло в укрытие.

Он медленно приоткрыл веки: уже вдали мальчишка в одиночестве уверенно преодолевал длинный подъём.

Седоватый кинул взгляд на вымаранный текст — взгляд надолго зафиксировался на самом лаконичном знаке препинания; глаза устали. Он откинулся на спинку скамейки.

— Светило, где ты?

Солнце на мгновение омыло золотым дождём и опять занялось личными делами.

Вдруг он почувствовал: рука сама, непроизвольно ткнула перо в центр волоокой точки и медленно, нисколько не стеснясь, пририсовала толстую, длинную закорючку, подобную хвосту голубой игуаны. Нет — сине-чёрному, воронёному кончику хвоста египетской кобры на фоне затёртого папируса.

— Хвостик! — уголок губ тронула усмешка.

Седовласый аккуратно прикрыл тетрадь. Положил обесценившийся фолиант на обтёртые поперечины скамьи. Поднялся. Небрежно замычал под нос старомодное бравурное и, немного косолапя, тоже размахивая руками, бодро двинулся по извилистой дорожке, той, вверх. Снова вверх.

Точка?