Холодная весна

— Не скажешь, что весна началась, — Надя оторвалась от экрана, и взгляд её утонул в серой свистопляске за окном.

Ему всегда хотелось узнать, о чём она думает в такие моменты, когда застывает, глядя в никуда, как будто видит сон наяву. Но в мысли, увы, не заглянуть, остаётся смотреть издалека, мечтать и даже не надеяться. Попытался заняться работой, но глаза сами вернулись к любимому лицу.

Профиль — не идеальный! Нос вздёрнутый, тонкая морщинка в углу не пухлых губ, лоб, подходящий для мыслителя с портрета, а не для девушки, упрямый подбородок. Но сколько он ни пытался — так и не нашёл более красивого лица. Снова поймал себя на желании прогнать из жемчужной глубины глаз вселенскую печаль. Чтобы было, как раньше, чтобы золотые искры играли под ресницами, озаряя лицо завораживающим ореолом внутреннего света.

Реальность вторглась в мечту, как всегда бесцеремонно, гремя дверями и улыбаясь обезьяньим лицом.

— Вы обедать собираетесь?

Оба неохотно оторвались от созерцания.

— Идите. Мне что-то не хочется, — вымученно улыбнулась Надя.

— Надежда Васильевна, что за выдумки! У нас работы куча, — обвёл он заваленные карточками столы, — и для этого нужны силы.

Это был запрещённый приём. Он знал, что она переживает, потому что не может выполнять работу так же, как и раньше. Но не мог позволить ей остаться голодной.

— Янина Алексеевна, — обратился он к вошедшей, в очередной раз подавив желание ударом стереть идиотскую ухмылку с её лица, — помогите Надежде добраться. Мне нужно сходить до машины.

Яна понимающе округлила густо накрашенные глаза и усиленно заулыбалась, открывая розовую полоску дёсен над мелкими, редкими зубами. Она так энергично кивнула, выражая согласие, что тощий хвостик взметнулся над головой, подобный чёрной змеюке, изготовившейся к броску.

Долго смотрел им вслед, пока не убедился, что добрались благополучно. Скользкие больничные полы любили преподносить неожиданные сюрпризы. Об этом он снова вспомнил, теряя опору при входе в крошечную комнатушку, служащую им столовой. Спасая цветы, упал на колени, зацепив сидящую возле входа Надю, и уронил на неё пару букетов.

Охнул, но не от боли, испугался, что сделал больно ей.

— Смотрите, кто пришел! — как всегда невпопад захлопала в ладоши Янина Алексеевна.

— Надежда Васильевна, а почему перед вами мужчины падают на колени, засыпают цветами, а нам ничего не достаётся? — неожиданно поинтересовалась Анна Михайловна, Надина соседка по столу.

Народ рассмеялся, Надя тоже. Пока веселились, он собрал цветы. Поздравил коллег с наступающим праздником и подарил всем по хрупкому нежно-жёлтому букетику. Раздавая, мечтал вручить всю охапку Надежде, присовокупить своё сердце и умолять о прощении.

Но вместо этого занял место рядом с Яниной Алексеевной и терпел бурю восторгов, что не могли не вылиться из неё, как лава из жерла кипящего вулкана. Наливая ей чай, жалел, что нельзя вместо молока добавить цикуты, но продолжал улыбаться и поддакивать, даже не стал отодвигаться, когда она привалилась к плечу, мешая есть.

Старался вести себя естественно, как положено бойфренду, но в чём-то всё-таки прокололся. Об этом узнал позже. Змея умела не только греметь, но и жалить, впрыскивая под кожу хорошо испытанный яд.

— Интересно, как Надя теперь относится к снегу? Ну, после того случая? Считает ли она по-прежнему, что снегопады — это погода для влюбленных? — изображая невинность, спросила она в своём кабинете, куда он вынужден был пойти, чтобы помочь унести подарки.

Ярость погрузила его во тьму, полную багровых всполохов и биения крови в ушах. Очнулся, когда особо громкий хрип прорвался в сознание. Увидел синюшно-красное лицо с вытаращенными, перепуганными глазами, свои изодранные ядовито-синими ногтями руки. Испугался только, когда понял, что ему ничуточки не жаль. Отбросил потрёпанную пассию и выскочил на заваленный снегом задний двор.

Стоял, разглядывая пушистый белый ковёр, который расстелила на прощанье уходящая зима. Невидимые из-за снега вороны устроили перекличку, попутно выражая своё недовольство пурге. Их резкие вопли напомнили ему голос Янины Алексеевны. Поняв, что нигде не найти покоя, решил вернуться к работе.

— Прости, — только и сумел прошептать он, заметив, как сильно побледнела Надя, когда он вошёл в кабинет. Глядя в её синие от страха глаза, решил, что разгневанная подружка исполнила угрозу. Рассказала Наде правду.

Когда понял, что дело в исцарапанных руках, долго смеялся. Повезло, что непогода разогнала даже самых стойких пациентов, иначе жалоб не удалось бы избежать.

Пока Надя обрабатывала ранки, наблюдал за её лицом. Как всегда, испытывал дикое чувство вины, восхищение и щемящую нежность. Хотелось поцеловать каждый шрам на левой щеке, сказать, что они не только её не портят, но даже делают красивее. Пообещать, что он сделает всё возможное и даже больше, чтобы избавить её от следов аварии.

Промолчал, чувствуя, как вина, подобная мокрому липкому снегу, сдавливает грудь, мешает дышать, вытягивает жизнь. Оставляя только ненависть: к снегу, к несчастной девчонке, которая любой ценой хочет удержать его возле себя, к самому себе.

Сколько раз за этот кошмарный год он проклинал себя, сжимая нелюбимую в объятиях, мечтая сделать что угодно, лишь бы избавиться от вечно улыбающегося лица?

Если бы он только знал, что, послушав её однажды, попадёт в кабалу — навсегда.

— Андрей Николаевич, вы же не выгоните нас на улицу в такую погоду? — спросила Янина Алексеевна, глядя на сплошную белую кашу за окном.

Они втроём сидели в «столовке» и пили чай с трюфелями. С теми, что он втайне от Нади купил и спрятал на антресолях, куда они закидывали подарки от пациентов. Купил, потому что знал — Надя такие любит. А ему нравилось смотреть, как она берёт их тонкими, как у ребёнка, пальцами, вдыхает сочный аромат шоколада и, слегка закинув голову, откусывает малюсенькие кусочки. В этот момент ему хотелось прижаться губами к её губам и заглянуть в затянутые дымкой восторга глаза…

Не первый уже раз он подавился из-за бесцеремонности коллеги.

— Что Вы имеете в виду? — спросил он, когда прокашлялся.

— Отвезёте нас с Надеждой Васильевной по домам? Вам же всё равно по пути, — активно улыбаясь, ответила она.

Только у Янины Алексеевны получалось улыбаться именно так — активно. Выглядело это так, будто улыбка пыталась убежать с лица и спрятаться, а хозяйка подхватывала её и растягивала снова. И так сотню раз за минуту.

— Если у меня получится отчистить машину от снега, отвезу, — согласился он, стараясь сделать это как можно более безразлично, хотя сердце вдруг подпрыгнуло в груди, и говорить стало трудно.

Надя жила дальше Янины Алексеевны.

«Если согласится, сегодня же ей всё скажу», — решил он, сам ещё не до конца зная, что значит это «всё».

Признаться он хотел давно. Да и возможности были, всё-таки они проводили по шесть часов в одном кабинете. Но не получалось.

Стоило только приблизиться к ней на шаг, как волна безумного волнения охватывала его, и слова исчезали.

Да и слова эти, когда он мог их сложить в предложения, пугали своей сериальной затасканностью и обыденностью, совсем не отражая того, что он хотел сказать.

Если б можно было подойти, прижать её спину к своей груди, сжать ладони в своих и не говорить ничего — он бы так и сделал. Стоял бы и слушал, как бьётся её сердце, согревал дыханием озябшие плечи, вдыхал аромат её кожи. Но для этого ему нужно было поверить, что она хочет того же, а не получалось.

В каждой её улыбке, в каждом движении, в каждом новом платье — искал подтверждения. И находил — особенно по утрам, когда они оба приходили на работу за час до приёма, смущаясь, переодевались, а потом долго пили кофе, молчали или перебрасывались короткими фразами. По утрам она всегда выглядела бледной, поэтому румянец, расцветающий на коже, был более заметен.

Сова от природы — он полюбил утренние часы настолько, что пробуждение в пять утра перестало казаться ему пыткой.

Надя оторвалась от кружки с чаем и улыбнулась им обоим, как малым детям.

— Меня подвозить не надо, я хочу сегодня погулять.

Удивление, вызванное этим заявлением, ударило по нему как снежок, метко пущенный из-за угла.

Смешались разочарование, удивление и восхищение. Надина способность совершенно непредсказуемо реагировать на самые обычные вещи повергала его в онемение, очень близкое к восторгу.

Глядя на озадаченное лицо Янины Алексеевны, нижняя челюсть которой непроизвольно выдвинулась вперёд, он чуть не рассмеялся — она напомнила ему озадаченного мопса.

— Гулять?! В такую погоду? — «мопс» вытаращил глаза и сделался похож на иллюстрацию базедовой болезни.

— А почему бы и нет? Там очень тепло. Просто снега много, как в сказке…— выдохнула Надя, глядя в окно, и замолчала. — Самая лучшая погода для влюблённых, — добавила она, поднимаясь со стула. Быстро ополоснула свою кружку, спрятала в шкаф для посуды и вышла, оставив их обдумывать сказанное.

От Янины Алексеевны избавиться не удалось, хотя он намеренно задержался на работе, в надежде, что она его не дождётся.

А потом…

— Убил? — шёпотом спросила она.

«Этого не может быть!», — стучала в голове единственная мысль.

Он совершил преступление, пусть и непреднамеренно. Самонадеянность, как летняя резина на льду, подвела его. Слишком поздно заметил он человека на пешеходном переходе.

Можно оправдывать себя ураганом, можно льдом, на котором машина вертелась, словно запряжённая свинья, можно женщину, которую ему пришлось подвозить. На секунду отвлёкся на руку, что бесцеремонно оказалась на его коленке и… едва заметное движение перед бампером… Удар! И страх — густой и липкий, как патока.

— Этого не может быть! — думал он, глядя в глаза спутницы, и видел там отражение собственного ужаса.

— Гони! — завизжала она.

И они помчались прочь, прежде чем он успел понять, что делает.

— Этого не может быть! — повторял про себя как заклинание, когда он остановился возле дома Яны Алексеевны

— Я никому не скажу, — перед тем, как выйти, пообещала она, сложив руки, как будто собиралась молиться. Он не ответил.

— Этого не может быть! — шептал он, изучая бампер машины. На удивление, на нём не осталось ни вмятин, ни повреждений, только алая полоса чуть пониже фары.

Невидимый крупье сдал карты. Принимая игру, он ещё надеялся, что можно проиграть не слишком много.

Размер ставки выяснился на следующий день, когда он пришёл на работу и не услышал родной до боли голос и не увидел глаз цвета моря под солнцем. Коллеги дружно ругали нелюдей, которые, сбив человека, оставляют жертву без помощи.

Началась новая жизнь. Он приходил на работу и видел пустой стул, проклинал себя и метался. Без Нади жизнь рассыпалась на мелкие детали — он никак не мог их собрать.

Вот он стоит, прижав лоб к чугунному забору, и снег падает за воротник халата.

Впихивает деньги в сумку Надиной тётки, а она испуганно смотрит на него и говорит, говорит, говорит, но он ничего не понимает.

Подставляет руку навстречу толстенной игле, через которую аппарат с противным писком вытягивает кровь.

Поджигает в бокале зеленоватую жидкость и смотрит, как корчится пламя.

Все эти воспоминания смешиваются в странный коктейль. Имя ему — ужас.

Надя выжила.

Но страх не желал отпускать того, кто попал к нему в рабство. Всего лишь пара слов, и колесо завертелось снова, и он вместе с ним.

В день, когда Надю перевели из реанимации, Яна Алексеевна призналась в том, что давно не было ни для кого секретом. В любви. Только теперь у неё появились новые доводы. Поэтому и призналась, что была уверена в том, что он не сможет отказать. Ведь это означало, что Надя узнает, кто сидел за рулем автомобиля, что её сбил.

Вот тогда он и постиг, что такое ненависть. Но держался, пытался объяснить, надеялся. Напрасно!

А самое обидное было в том, что он не мог винить женщину, которая увивалась за ним со второго курса. Понимал, почему она поступила так. Понимал, что сам виноват. Понимал, что заслужил наказание, а принять не мог!

Единственным спасением сделалась работа, а когда Надя появилась снова — радостью. Вот только Яна Алексеевна ни на секунду не давала забыть, что он находится в её власти.

Остаток дня прошёл в тишине. Переговаривались только коротко и по делу, никто не отвлекал, не заглядывал, не задавал глупые вопросы. Когда бумажная волокита закончилась, он унёс карточки в регистратуру.

Этим, конечно же, должна была заниматься Надя. Но когда она на костылях вернулась на работу — ему пришлось пригрозить увольнением, чтобы начальство согласилось на подобную «авантюру» — он взвалил эту обязанность на себя, чем вызвал немало понимающих улыбок и ярость Яны Алексеевны.

До конца рабочего дня оставалось совсем немного, но он решил не откладывать разговор, чтобы не дать себе шанса снова поддаться страху.

Из-за трясущихся рук дверь получилось открыть не с первой попытки. Надя прибрала на столах и собирала вещи.

Не говоря ни слова — он достал с антресолей бутылку подаренного пациентами коньяка, открыл её и налил себе полную кружку.

— Будете? — спросил он Надю, что смотрела на него округлившимися глазами.

— Наливайте, — согласилась она, от чего он чуть не выронил пустую кружку.

— За три года я ни разу не видел, чтобы вы выпивали, — прошептал он, плеснув ей чуточку коньяка.

— Я просто хорошо скрывалась, — улыбнулась она, и в глазах её заплясали знакомые лукавые огоньки, которые сменились слезами, стоило ей отпить.

— Я хотел поговорить… — решился он, после того, как она залпом проглотила два стакана воды.

— Обязательного сегодня? — перебила его она. — Просто сегодня я обещала тётушке не задерживаться. Она собралась в гости, но обязательно хочет убедиться, что я вернулась домой. А до автобуса остаётся маловато времени.

— Я могу подвезти вас домой, — предложил он, внутренне проклиная себя за выпитый алкоголь.

— Хорошо, — согласилась Надя, — тогда, может быть, поговорим у меня дома. Тётушка уедет, а Васька нам не помешает.

— Васька? — переспросил он, холодея.

— Кот наш. Не бойтесь, он уже старенький. Так что? Едем?

Они быстро собрались. Единственное, что его удивило, что Надя даже не спросила про Янину Алексеевну, которая почти всегда ездила с ним, но списал на суматоху.

Он отвёз Надю домой, потом её тётушку на автобус, затем заехал в магазин, купил кучу подарков и долго стоял под дверью, не решаясь нажать звонок.

Надя открыла двери сразу же, как будто сидела тут же, на скамеечке возле входа, и ждала. Ещё более хрупкая и непривычно беззащитная в розовом домашнем платье.

Молча приняла подарки. Пропустила его в свою комнату, но сама осталась в дверях, настороженно за ним наблюдая. Сначала он не понял почему.

Рисунки. Комната небольшая — сразу у входа пианино. Вся стена над ним — в рисунках.

Розы на подоконнике их общего кабинета. Синичка, что любит заглядывать к ним в окно. Руки, что-то выводящие в карточке — с удивлением узнал в них свои. Те же руки с чайным пакетиком. Фигура человека, задумчиво глядящего в окно — он. Смотрел и чувствовал, что Надя за ним наблюдает, но продолжал внимательно изучать рисунки, изо всех сил сдерживая улыбку, боялся, что она неправильно поймёт.

Потом тональность рисунков резко изменилась. Закружился в фантастическом танце вихрь, разрывая реальность на мелкие осколки. В них как в кривых зеркалах отражалось его лицо, размытое пеленой снежинок: испуганное, беспомощное, жалкое.

Тишина между ними звенела. Можно было услышать шум воды в чьей-то ванной, гомон воробьев за окном, сухой речитатив телевизора, шуршание терзаемой оберточной бумаги, когда он смотрел ей в глаза.

— Ты знаешь? — еле смог выдавить он.

— Теперь ты тоже, — порозовев, опустила она глаза.