Фельдшер

— Палыч, включай свето-шумовую, не довезем! — кричал я водителю. «Буханка» неслась по ночному проспекту, словно болид Формулы-1. Паренек, лет двадцати, лежал на передвижной койке. Совсем слабый: обильная потеря крови — последствие 23 ножевых ранений (об этом мы узнали позже, когда о нас написали в районной газете, дело фельдшера — остановить кровь, а не подсчетами заниматься).

Парень, то терял сознание, то снова к нам возвращался. Говорить не пытался, и хорошо — силы пригодятся ему в операционной. На перекрестке Палыч резко дал по тормозам, раздался визг и сигнальные гудки. Гоночным виражом с визгом колес, сопровождаемым мощными звонкими словами великого русского языка наш водитель справился с ситуацией. Койку тряхнуло, парень жалобно застонал. Шансов у него было мало, скажем прямо. Но жизненно важные органы к счастью были не тронуты, и слава Господу, что шансы еще есть, что он еще жив. Я оказал ему всю возможную в положении скорой помощь, и теперь все зависело от Палыча. Скорее нужно было попасть в больницу.

Через 7 минут парня уже везли в операционную. Через день в газете вышла статья, повествующая о доблести и героизме шестой бригады скорой помощи, и в отдельности фельдшера Федора Аркадиевича Иванова. Написано, что мы сотворили чудо. Забавно, пара пережатых сосудов и наложенные повязки со жгутами — это теперь у нас чудо. Парень оказался сыном какой-то важной шишки нашего областного района. Палыч смеется, называет меня чудотворцем, простит то сигарету ему поджечь без зажигалки, то воду в пиво превратить. Оба смеемся. Палыч хороший мужик. И хороший водитель.

Я жил один, весь отдался учебе и работе. Учился на 5 курсе медицинского института, вечером работал в скорой. Взяли на полставки, потому что фельдшеров не хватает. Девушки нет, друзей мало. После вечерней смены иногда ходили с Петровичем по пиву выпить, болтали много. Ему 53, он женат, у него двое детей, парни, моего возраста: один учится на архитектурном в Питере, второй — в армии восьмой месяц. Вот я ему, наверное, и заменял его детишек, пока тех не было.

В ВУЗе дела шли хорошо, все сдавал вовремя, долгов не было. Преподаватели относились с уважением: все-таки и учился, и работать успевал по специальности. Ну, почти по ней. С однокурсниками общался только в учебное время и в воскресенье вечером, ходили в бар. Почти не пью, так как работаю, но дымлю, как первый английский паровоз.

За два месяца работы не довезли всего лишь одного, но это не наша вина. Мужчина, восемьдесят пять лет, инфаркт. Но умер он в машине, по сути, у меня на руках. Палыч подбадривал, говорил, еще не такое будет, а смерть придет за всеми. Но так, наверное, бывает у всех врачей: первая смерть — стресс. До сих пор хорошо вижу, его агонию. Хорошо хоть умер молча, ни о чем не просил, а то бы получил я и депрессию, и пристрастие к алкоголю. Слаб я к этому делу, но вот пока борюсь и успешно. Палыч как-то сказал, что угробит меня эта работа, с моей то сентиментальностью. Говорил, что нужно относиться к работе так же, как например, к ремонту автомобиля. Думать о пациенте, как о машине, которую нужно чинить. Но у меня так не получалось, я верил в душу, и ничего не понимал в машинах.

Десять лет спустя.

— Все, дорогая, мы пошли! — сказал я Кате, своей жене.

— Удачи, мои милые! — ответила она и поцеловала меня.

Мы с Алиской пошли в Зоологический Музей на Университетской набережной. Как только у нас с Катюшей родилась дочь, все дела пошли вверх: карьерные достижения, предложили работу в Петербурге, появились деньги, как следствие хорошая квартира в спокойном районе, машина.

У нас в семье была традиция, каждый выходной куда-нибудь ходить вместе. Сегодня жене придется доделывать свой проект и ей пришлось остаться дома. Алиска поначалу расстроилась, но уже после того как мы вышли с Василеостровской, ее захлестнули мысли о предстоящем приключении. Я рассказывал ей про страшных мамонтов, огромных змей и крокодилов, страшных акул. Восторженное лицо ребенка ярко выдавало все её переживания и восторг. Про маму она уже и забыла. Но это ненадолго. Ведь она любила мать, также как та любила ее.

Мы купили билеты. Только вошли в первый выставочный зал, и тут Алиса забыла и про меня. Но скоро вспомнила. Мне пришлось отвечать на множество «почему?», «зачем?», «как?» и тому подобные вопросы маленькой почемучки.

После полутора часовых расспросов Алиска подустала от избытка полученной информации. Я тоже уже отвлекался и прогонял в уме план новой географической статьи, которую следовало написать на неделе. В зале с птицами Алиска молча уже рассматривала маленьких колибри на всевозможных картинках. Факт того, что эти птички умеют летать задом наперед уже не вызывал восторга.

Из мыслей о северных морях меня выбил звонкий и очень внушающий голос мужчины. Я обернулся, и увидел отца с сыном, обсуждающих что-то у картинок и чучел ястребов. Обсуждали смерть и любовь. Я еще подумал, что и мне когда-то придется Алиске все правильно в этом тонком деле разъяснять.

Мальчику было лет десять, отцу тридцать с чем-то.

Сын говорил:

— Хорошо, что у людей не так, как у животных.

— Да, у нас шансов умереть своей смертью побольше, но все-таки животным намного проще — отвечал ему отец.

— Почему это? — удивленно спросил мальчик, по интонации которого, можно было догадаться, что он нахмурился.

— Животные не умеют любить.

— А почему так?

— А этого никто не знает. Просто так есть. Говорить, же они тоже не умеют. А мы летать, например. Все существа разные.

— Но мамы же любят своих детенышей?

— Да, причем всегда. Но только пока они не подрастут. А люди же могут не любить своих детей сразу, после рождения, а могут любить до конца жизни.

— Как же все странно — закончил мальчик

Тут отец повернулся в профиль ко мне, лицом к ребенку, чтобы с тоскливой улыбкой (да, в чертах его лица было много тоски) потрепать мальчонке волосы на голове, как во мне что-то екнуло. Причем очень сильно. На щеке, от мочки уха, практически до губ у мужчины был шрам, достаточно широкий, он раздваивался ближе ко рту. Я тут меня осенило, я вспомнил его. Оставшееся время в музее и по пути домой, я пребывал в воспоминаниях. На вопросы дочери отвечал односложно. На вопросы жены дома тоже. Дома я закрылся в своей комнате, курил и пил виски. Вспоминал.

Вечером жена не выдержала. После того, как уложила Алису, она тихонько заглянула ко мне в кабинет. Убедившись, что я не работаю, она вошла и настояла на том, чтоб я все-таки объяснил ей что, все-таки случилось.

Я начал свой рассказ издалека. Объяснил, почему я на самом деле не стал врачом, а бросил все и начал писать. Сначала для себя, потом для журнала. А потом и вовсе стал писать и публиковать рассказы, написал два романа. При этом продолжал писать статьи в журналы, чтобы стабильность в заработке присутствовала. Ведь все говорили, что я талантливый врач, что у меня большие перспективы, и самое главное, что я спасу много жизней. Но я сломался, и начал писать. Писать тоже получалось неплохо. Но это другая история. И она все это знала. Знала, что я сломался, но не знала из-за чего. Далее я рассказал, как мы сходили в музей, про мужчину с сыном и про шрам.

— Зачем такие подробности? — не понимала она.

— Я уже видел этого мужчину раньше — холодно, с тоской в голосе, ответил я.

Меня захлестнули эти тяжелые воспоминания, я снова ярко видел ту, роковую, ночь.

Мы с Палычем курили у нашей «буханки», во дворе больницы. Только что довезли какого-то мужика с алкогольным отравлением. Теперь отдыхали. Смеялись над чем-то, не помню над чем.

В машине заговорила рация, Палыч открыл дверь. Ответил диспетчеру. После короткого диалога, он вернулся ко мне и сказал, что надо ехать: в квартале отсюда рожает женщина, нужно просто привезти ее в больницу, и потом нам дадут час на отдых, сможем поесть. Типо «шестая» снова ближе всех.

— Ага, ну конечно. Дрыхнут все, сволочи, или жрут где-нибудь.

— Ну что поделать? Довезем и тоже пожрем — ответил Палыч, без свойственной ему иронии, что вызвало у меня удивление.

— Ладно, поехали — сказал я, бросая сигарету — Юля, в машину!

Юля, наша бригадная медсестра, болтала со своей подружкой, другой медсестрой, у входа в больницу. После того как я ее позвал, она бегом прибежала в машину.

— Что, опять все решили помереть именно в нашу смену? — спросила она, улыбнувшись во все свое милое лицо.

— Ага — ответили мы с Палычем одновременно.

Наша машина доехала до места за 2 минуты, квартиру мы нашли без проблем. Поднялись на второй этаж, женщина в квартире была одна, сама открыла дверь. Невысокая блондинка, видно было, что и до беременности она не была совсем худой. Я сразу уложил ее на маленький диванчик в прихожей, благо она на нем поместилась, провел осмотр — все нормально, как говорится в таких случаях. Женщина держалась стойко, не ныла.

— Мужу позвонили? — спросил я.

— Да, он уже едет — ответила девушка.

— Позвоните еще раз, скажите, что рожаете во второй больнице, до роддома не успеем.

— Хорошо — ответила она. В голосе чувствовались нотки боли и страха. Было видно, что девушке тяжело говорить. И не только говорить, ей вообще было тяжело.

Мы погрузили ее в машину. Пока везли в больницу, она позвонила мужу. Когда приехали, нас уже ждали молоденькая маленькая медсестра с крепким высоким медбратом. Увезли девушку в больницу на нашей же каталке. Мы с Палычем вышли из машины оперлись на передок нашей «буханки» и занялись своим обычным делом — закурили, продолжая свою беседу о политике. Проболтали пять минут и решили дойти до магазина, купить что-нибудь съестное, как тут…

— Фельдшер! — окликнул меня, выбежавший, весь взъерошенный медбрат.

— Да? — ответил я без всякого интереса.

— У нас проблемы! Все медсестры по операционным уже заняты! Не хватает рук! А девушке, которую вы только что привезли нужно делать кесарево. Нужна помощь! Вы, и ваша медсестра!

— Господи Иисусе! Да что за ночь то такая? Ладно, Палыч, не съешь все без меня! Я пошел спасать мир.

— Давай, удачи! Сотвори еще одно чудо! Только не переусердствуй со спецэффектами! — ухмылялся он.

Я улыбнулся ему и потрусил за медбратом в больницу.

Он проводил нас с Юлей в сестринскую, дал халаты. Мы помыли руки и побежали в операционную. Там уже все было готово. Девушка лежала, над ней колдовал анестезиолог. Хирург готовился к операции. Он коротко кивнул мне.

— Что с ней? — спросил я, одевая маску, а затем перчатки.

— Плод не сможет сам выйти, небольшая патология шейки матки. Будем резать — ответил хирург.

— Что от меня требуется?

— Будь рядом, если что — на подхвате! — ответил он.

Я кивнул.

— Вы закончили? — спросил он у анестезиолога.

— Да, все в норме — отвечал тот.

— Ну все, поехали! — хирург дал он команду мне, и сестрам.

Операция началась по плану, разрез на животе, пережаты все сосуды, уже почти добрались до ребенка, как вдруг у девушки участился пульс.

— Аааа! Черт! Ребенок совсем не так расположен, как, мать его, должно быть — выругался хирург.

— В чем проблема? — напряженно спросил я.

— Если его вытаскивать так, то зацепим артерию, потеряем мать. А если делать все аккуратнее, не успеем, плод задохнется.

— Ну и кого будем спасать? — серьезный вопрос из моих уст.

— Девушка, вы все слышали? — спросил врач у рожающей.

— Да! Спасайте ребенка! — отвечала она через боль. По щекам ручьем текли слезы.

Я не поля, как можно спрашивать у девушки, она же не в состоянии здраво размышлять

— Ну у кого же вы спрашиваете? — негодовал я — Она же в шоке!

— Кто-то из ее близких есть в больнице?

— Муж должен быть — чуть помедлив ответил я.

— Ну иди тогда у него спроси — хладнокровно ответил врач.

— Кто? Я? — мне становилось страшно.

— Ну я как бы немножко занят! — ответил он не отвлекаясь от инструментов.

— Пусть сестра сходит! — испуганно предложил я.

— Пока ты тут препираешься, мы обоих потеряем! Дуй быстро! — раздраженно прикрикнул на меня хирург.

И я пошел, думая, как бы это все спросить. Вышел из операционной. На скамейке рядом с дверью сидел мужчина лет двадцати с чем-то, с огромным шрамом на щеке. Он был одет в кожаную куртку и джинсы, среднего роста. Шрам сразу бросался в глаза. Я оглядел коридор — больше никого не было, и спросил у мужчины: «У вас жена рожает?»

— Да! Что с ней? — муж резко вскочил и подошел ко мне.

Я медлил, не знал, как спросить. На его лице уже всплывала гримаса ужаса. И я вспомнил, как в каком-то фильме герой говорил кому-то: что если надо сказать что-то важное, говори прямо. И я сказал. Описал ему ситуацию. Мужчина выдержал стойко, захотел узнать, что сказала жена. Я ответил. Он кивнул и опустил голову. Потер рукой уставшие глаза и резко спросил, поднимая голову в исходное положение: «Могу я увидеть ее?» Я ответил: «Сейчас спрошу» и открыл дверь, чтобы узнать у хирурга можно ли мужчине зайти, но потом подумал, о том, что действительно дорога каждая секунда, и сказал «Пойдемте!». Мы вошли в операционную, хирург посмотрел на нас, но потом, вопреки моим ожиданиям, ничего не сказав, продолжил операцию. Я ошибся в нем с первого раза, все-таки человечность — качество, которым он обладал.

Не отрываясь от живота девушки, врач спросил у мужчины:

— Вам объяснили ситуацию?

— Да.

— В любом случае мы будем пытаться спасти обоих, но случай очень тяжелый.

— Я понимаю.

— Но на всякий случай необходимо расставить приоритеты. Делайте выбор!

В одну секунду врач поставил двух людей, которые были, наверное счастливы вместе, любили друг друга и ждали в семье пополнения, которому наверняка уже было придумано имя, перед выбором… Перед ужасным выбором. Кому жить, а кому умереть?

Муж посмотрел на жену. Та смотрела на него. Она кивнула, он кивнул ей в ответ. Он взял ее за руку, встал над ее лицом, наклонился, поцеловал в лоб, а затем губы. Было видно, что ему не хочется отрываться от ее губ. Его щеки были влажными. Он оторвался от нее и сказал, жестко и властно: « Ребенок!». И почти сразу добавил, грустным тоскливым голосом, которым говорят люди с огромным комом в горле: «Можно я буду здесь?». Хирург, наблюдавший всю эту сцену, ответил: « Берите стул», указав на угол, в котором стоял маленький стульчик, движением головы.

Мужчина взял, стул и сел рядом, взяв жену за руку.

— Я с тобой дорогая!

— Я знаю, милый.

Следующие полчаса, были самым тяжелым периодом моей жизни.

— Скальпель! Пинцет! Салфетку! — следовали одна за другой команды врач. Я держал пинцет, зажимая одну из брюшных артерий. Женщина периодически стонала. Примерно через десять минут удалось достать из живота ребенка. Мальчику ничего не угрожало, им занялась медсестра. А врач со мной и с Юлей, начал сражение за жизнь девушки. Пульс участился. Вокруг меня все происходило, как в бреду. Я слышал команды врача, прибор измеряющий пульс, видел муж, сжимающего руку жены, он что-то шептал. Я продолжал держать пинцет, зажимая артерию, над которой колдовал хирург. Я сжимал. Я сжимал.

Я обратил внимание, что писк прибора из периодичного превратился в монотонный.

— Дефибриллятор! — ревел врач.

Вокруг нас уже появились другие медсестры и медбрат. Они возились, готовили к использованию последнюю надежду. А я сжимал.

— Разряд! — кричал хирург.

— Еще разряд!

Тело девушки чуть-чуть приподнималось, после каждого прикосновения к груди причудливых дверных ручек прикрепленных к металлическим пластинкам. Мужа заставили отпустить жену, чтобы его не ударило током. На его лице читался отчетливый ужас. Это я понял и осмыслил лишь потом, через несколько месяцев, вспоминая эту страшную ночь. А в это мгновение я бессмысленно, наверное, с пустым взглядом наблюдал. И сжимал.

— Разряд! — усталым голосом кричал хирург. В голосе уже не было надежды.

Последние прикосновение пластинок, и врач кладет их на стол рядом с прибором. Он стянул с себя маску. Повернувшись к девушке спиной, он хлопнул меня по плечу: «Отпускай. Конец». Я вроде все это слышал, и вроде бы все понимал, но ничего не смог с собой поделать. Я продолжал сжимать пинцет. А муж снова взял жену за руку, и смотрел на неё вроде бы с пустым взглядом, но нет. Он был полон тоски и ужаса. И еще одного. Любви. Это я тоже понял потом. Когда уже встретил Катю, когда родилась Алиска.

— Отпусти же! — врач тянул меня за руку, и мне пришлось отпустить. Он хлопнул меня по плечу и добавил — Мы боролись!

По нему было видно, что он уже терял своих больных, пациентов. Но он полностью отдавался делу. Он относился к операции, как к ремонту автомобиля, но не забывал, про то, что у больных и их близких есть душа.

Он встал над лицом девушки и сказал, посмотрев на парня: «Надо закрыть ей глаза», и уже потянул руку, чтобы сделать это, как его прервал резкий голос мужа: « Я сам!»

— Хорошо — ответил врач и отошел.

Мужчина медленно, очень плавно поднялся, положил пальцы на веки девушки и опустил их. Он опустился на стул, положил голову ей на грудь и заплакал.

— Оставьте их ненадолго — сказал врач медсестре, но потом его придется увести.

— Хорошо — ответила она.

— Куришь? — спросил он уже у меня.

Я кивнул.

— Тогда пойдем — сказал он и пошел в сторону выхода.

Юля стояла у стены, и ревела. Я обнял ее за плечи и повел к выходу. Мы вышли из больницы, и свежий, холодный ночной воздух мгновенно отрезвил меня. Я закурил. Увидел нашу машину, от нее к нам медленно шел Палыч. Я затянулся два раза, прежде чем он дошел до нас.

— Ну как сегодня с чудесами? — спросил он с улыбкой.

Прежде чем упасть в беспамятство, я увидел, как улыбка сползла с его лица.

Я вернулся в реальность. Катя стирала слезы салфеткой. Она посмотрела на меня и спросила:

— Твой запой перед моими родами, я тебе все равно никогда не прощу — Катя пыталась разрядить обстановку.

Я с улыбкой кивнул. Мы немного помолчали, Катя шмыгала, а я думал.

— Давай выпьем за этого парня и его семью! — предложил я.

— Давай — поддержала Катя.

И я пошел за вторым бокалом.

Тогда, десять лет назад, я рассудил, что машинный ремонт, нужно отдать в руки таких людей, как-то хирург. Я для такой работы не гожусь. Я хочу работать с человечностью, с душой. Я начал писать.