Чи́дье

(Придумываю)

— Дедушка, лес, как баночка с тропинками!

— Под папоротниками и упавшими листьями они исхожены, как дороги под расплывающимся городом, который в силе восхода.

— Из горлышка банки тропинки развеиваются и смыкаются с дорогами или берегами… Если мы встретим реку, давай поставим там, на берегу, наш Дом?

— Устала?

— Да. Но нам ещё ужин собирать.

— Быть грибному супу с картошкой, что подарила та женщина из села: я вижу компанию подосиновиков!

Дедушка и внучка ходят вокруг деревьев и кустов, пеньков и цветов, потрескивая уложенными ветром и насекомыми ветками, а на листья опустились пришельцы — их раса называется Роса — и копошатся; поблёскивает их жизнь. Обживаются; росинки готовятся к темени, и чтобы было всё для них укромно, сбрасывают с воздуха над листом тяжёлый полог тени, накрывающий растение и (складками) землю.

Когда живёшь в укрытии, превращаешься в труса. Ты расслабляешься в предусмотренном и забываешь силы, которыми обладаешь. Из всех твоих внутренних органов батрачат лишь трусость и фантазия.

Укрытым комфортом страшно выйти за город, за воздух, за шар атмосферы. Уютнее и безопаснее об этих приключениях просто помечтать.

Хоть плачь, когда тебе страшно становится выйти за одиночество, туда, где с веток Музыки ледяным чистым соком капает, отражая Космосы, Любовь.

А лес не солнечный и не звенящий птицами, как взбалтываемая шкатулка с мелодиями, лес, испаряющийся в звёзды и хватающий кронами лунный мячик, ни чуточки не страшный, хотя и не привычный… Да откуда ж мне знать такое? Я сижу в укрытии, а в моментах звёзд на ночнушке леса ходят в поиске выхода к реке или на полянку какую дедушка и внучка, оба переполненные усталостью больше, чем свежим воздухом.

Солнце-электрик, отключив мир от своего тока, собрав лучи-провода и вытянув их спутанным клубком через кроны леса, удалилось на междусменный перерыв, ушло на другое рабочее место, которое существует у него «по совместительству». Звёзды пришли в гости к расе Роса, и на листьях и травинках начался лунный пир.

Началась скромная трапеза и у двоих путешественников. Так и не отыскав реку, они вышли к оврагу, за противоположным краем которого, через туманность поля, светился город.

Только дедушка и внучка пожелали друг другу приятного аппетита, как тишина леса треснула где-то, образовав рану, истекающую звуками ломающихся ветвей. Пришлось поставить тарелки с супом к костерку и «питаться» сломанной тишиной. Вскоре лес исторг из своего края силуэт человека. Нетрезвым кружением он, надеяться на иное не стоило, добрался до костерка. Махнув бутылкой и чуть не упав в ту же сторону, мужчина совладал с равновесием, но только для того, чтобы всё-таки приземлиться, почти вплотную к деду. По виду и запаху пришлый был неприкаянным бродягой.

— А-э-у-э… О! — обратился он к дедушке.

Тот отстранился досадливо, поднялся на ноги. Резко выхватил из рук пьяного бутылку и по длинной дуге запустил её в овраг.

— Внучка, налей ему супа и чая.

Окружив пришельца тарелкой и чашкой, дедушка и внучка вернулись к трапезе. Бродяга посидел-посидел в непонимании, куда делась его «спутница», поворчал-поворчал, да и тоже заужинал. Очень обрадовался он грибному хлёбову. К середине супа в пришельце очнулась человеческая речь.

— А… вы… кто ль… такое… так-кие? Т-туристы, что ль?

— Мы путешествуем. А ты ешь, ешь, — дедушка добавил ему половничек из котелка.

— Спасибо. А я… я… Меня зовут… Шу́гой.

— Как? — дедушка уже взялся за чай, водил кружку по кругу, освобождая от кипяткового пара. Пар веял за кружкой облаком.

— Ну, то исть, Шурой. Александром.

— Дядя Александр, берите картошечку в углях.

— Отец, а эт чо, внучка твоя, а ль кто?

— Да. Вот ещё хлеб, на, держи.

— Красивая… Как моя Машка… Спасибо… У вас так всё вкусно! …У меня тоже было всё по ходу жизни вкусно, пока не нашел себе новую «спу́тницу»…

— В бутылку себя законопатил?

— Да, отец. Три года в прошлое от вот этой вот ночи, я работал в финансовом отделе ключевой государственной организации. Там и с Машей встретился, как в счастье врезался. Стали с ней быть, вместе жить, как одно… Своей нежностью она вскрыла меня, и из счетовода я превратился нечаянно в художника… Моё призвание в жизнь врезалось сюда (показал на глаза) вторым, после счастья Любовь.

— Вы стали картины отыскивать во мгновениях? Рассаживать мгновения в домики?

— Как ты, девочка, по-странному говоришь… Я начал рисовать.

— А что ты рисовал? — дедушка уже встряхивал, избавляя от мусора и пыли, пледы, на которых предстояло спать.

— Природу, отец.

Звёзды, размеренно поднимающиеся по выбранным ими горам, отвлеклись чуток на беседу у костерка, а, опомнившись, синхронно свернули с маршрута, приняв в планы новую дорогу.

…Красивая жилистая рука гостя поставила пустую чашку к костерку. Мужчина встал с земли, отряхнул костюм:

— Спасибо за приют. Было тепло есть вместе с вами, — улыбнулся, освободился от галстука и было пошёл к лесу, но задержался, чтобы это сказать:

— У меня машина здесь, на дороге. Давайте я отвезу вас к себе. Маша будет только рада таким гостям. Отдохнёте у нас?

Дедушка подсунул руки под голову. Глядя не на гостя, а в Небо, отрицательно качнул головой.

— Тогда… Что ж… Ну, жаль… Утром я приеду на трассу, сюда, и подвезу вас туда, куда хотите. Хорошо?

— Мы с дедом не знаем здесь ничего. Я бы хотела к реке.

— Довезу.

Одновременно с рассветом, чтобы выбраться за живым теплом из льдины ночи, дедушка и внучка попивали у неунывающего костерка чай.

— Дед, смотри: город-джинн.

Девочка поднесла бликующую огнём чашку к основанию далёкого города, огоньки которого один за одним испарялись в возвращающееся Небо. Пар от напитка овеял горизонтную полосу теней домов, труб, храмов… Правда, выглядело наблюдаемое так, будто город-джинн дымился из чашки с чаем!

— До свидания, джинн! — девочка осторожно погрузила губки клювиком в пар, обожглась заварным кипятком, а вслух не пожаловалась, прикрыла губы холодной ладонью.

— Когда ты станешь терпеливой? — от дедушки боль не спряталась, — Посмотри, как здесь размеренно! Последовательно! Мера и следствия.

— А мне… А мне нравится другое.

— Надо уважать.

— Дедушка! Я хочу встретить её сегодня! Это очень долго — смиряться!

— Не смиряться. Уважать.

— Дедушка, вон там, где город, — его шум.

Здесь, где мы, — птички начинают петь, костерок пыхтит. Где-то есть точка, где Музыку слушают. Где-то — малыш гулит. А где-то — кухонные ударные партии… Места звуков!

— Да. Но звук не привязан к месту, не бывать статике слышимым местам. Закреплённости не найдешь для звука. Это как в точке звучания моря… А нам с тобой пора выдвигаться к месту, где автомашины кричат. …Люди, как Космос, придумывают… оставь палатку, не грузись… придумывают свет. Но тут же мысли свои приноравливают к месту, времени и другим мерностям своей реальности. Человек не может без измерения. Он думает, что вместе со всем и сам исчезнет без измерений, сольётся с хаосом. Хаоса человек прямо боится.

— И чего бояться самого себя, да, дедушка?

…Шли по рассветному лесу, и оба представляли своё, созерцая накатывающие волны перистых солнц. Девочке чудилось, что она плывёт через древние столбы жизни по миру цивилизации Рос. Росинки заманивали в глуби, по пути ныряния переделывая человека в росу для нового заката. Дедушка любовался возвращением цвета в ряды света. Свет в начале дороги по Планете был полон задора, жажды роста и исследований. Он то толкался среди деревьев, как ребёнок в скоплении взрослых, просил показать ему листики насквозь, то обезьянкой проворной скользил по стволам, то рылся в кустах, то брякался на траву, включая ток в цветах и лопастях папоротников. Птицы пели то водоворотиками ветра, то во́дно, даже мокрее, чем ручей или дождь. Так было хрустально! Пока не начала подбираться трасса.

Она приближалась вертикально. Несмотря на только поставленное вариться утро, стена из криков машин быстро строилась вверх и в ширину, становилась непробиваемой. В неё, как в тупик, уткнулись два путешественника. А ещё они уткнулись в громкий голос:

— Инспектор ДПС, сержант Тоборин, старший наряда! Вы чего тут? Грибники?

— Здравствуйте, Тоборин. Мы просто путешествуем с внучкой.

— Внучку в поход ведёте? — инспектору было не по себе: с одной стороны, у него нет полномочий без оснований вызнавать и задерживать граждан, с другой стороны — уж очень эти граждане его цепляли своей странностью. Надеясь на незнание стариком законодательства, Тоборин, стараясь не казаться самим собой, попросил у деда документ на личность. Дед или делал вид, или на самом деле не понимал просьбы.

— П-пройдёмте в машину. Доедем до города, — внучка прижалась к деду, — Для выяснения личности. Как Ваше имя? Как имя девочки и кем она Вам приходится?

— Тоборин, мы просто сюда пришли.

— Дедушка, мы что-то нарушили?

— Разберёмся. В городе, — напарнику, — Едем в город! — нерешительно, будто брезгуя, коснулся локтя дедушки.

Дедушка хотел сказать Тоборину, что здесь их с внучкой скоро будет ждать человек-художник, Александр, да передумал.

Сели в машину. Тоборин по рации рассказал о событиях. Потом побалагурил с напарником. Тот спросил:

— Как дела с административкой?

— Да законибодался бумажки собирать! Жду экспертное.

— Со, суд?

— К тому повернулось. Защитника подключили. Подержи мой кофе. Глянь, вон дед с девчонкой из леса вылезли. Пойду узнаю.

— К тому всё повернулось. Защитника подключили. Подержи мой кофе. Глянь, вон дед с девчонкой из леса вылезли. Пойду узнаю.

— К тому всё повернулось. Защитника подключили. Подержи мой кофе. Глянь, вон дед с девчонкой из леса вылезли. Пойду узнаю.

— Дедушка, шумно! Пахнет не воздухом!

— Да уж. Как будто в сам асфальт нырнули…

— К грибнику! Все к грибнику! — оказывается, рядом с тем местом, где вышли двое путешественников, стоит у машины человек, окружённый корзинкой и тремя вёдрами, наполненными грибами.

— Привет! Тоже по грибы? Погодьте, жена звонит…

Голос из телефона чёткий, перебарывающий шум машин: «Тоборин! Ты… что, ещё на трассе? Ну, ты… Ты помнишь, куда нам сейчас надо ехать? Быстро возвращайся!»

— Люблю эту зверушку. И она меня, хоть и… За нарядами детям сегодня собрались, к школе.

— Здравствуйте, Тоборин, — дедушка улыбался, — Детей у вас много?

— Четверо. Шум! Гам! Трезвон! Тарарам!

— А чего со всеми-то в лес не пришёл?

— В лесу гулять, грибы собирать — моя отдушина, персональная тишина.

— Отдушина — это значит без Души?

— Внучка Ваша? Странно так сказала… Как тебя зовут, красавица?.. Стесняешься? Ну, не хочешь имя раскрывать, — не буду навязываться… Дед, я грибов насобирал… Полно́! Жена опять разворчится, что, мол, чистить, консервировать…, маникюр, время… Возьмите с собой, пожалуйста.

— Спасибо, Тоборин, — дедушка с поклоном взял предложенное.

Подъехал Александр. Поздоровался со всеми и увёз путешественников к вожделенной реке.

Ну-у-у, не совсем река — город рек, подземных и поднебных, путешествовал волнами. Огромное городское водохранилище предложил к знакомству Александр.

Сам он спешить с отъездом не намеревался: спокойно достал из багажника раскладной стульчик, мольберт, из салона — пакет с красками-кистями, уселся и с открытыми глазами уснул.

Дедушка и внучка спокойно занимались своим: палатку (Дом) поставили, возделали костерок, вымыли и почистили грибы, что подарил Тоборин, замешали будущий обед, запаслись водой для чаепития.

Как раз к этому моменту очнулся Александр. Он вернулся к машине, выудил из неё холст и стал крепить его к мольберту. Девочка подошла к художнику и присела подле него, на песочную травку. Движение мира, действие продолжилось для неё на принимающем холсте.

Первым, что Александр принёс в холст, был контур малюсенького угловатого каменька. Каменёк валялся на песчаной исхоженной-изъеженной дороге, свисающей лентой из причёски леса и обрывающейся на самом берегу. Каменёк путешествовал на чьих-то подошвах, наверняка прессовали и толкали его шины велосипедов и машин… Теперь камешек держала в ладошке девочка, а художник срисовывал все его грани.

— Рисую от маленького. Поняла?

Девочка кивнула.

— Космос, — продолжал Александр, заполняя контур чертами камушка, — Как думаешь, … каким было Его возникновение?

— Почему «было», дядя Александр? — девочка повернулась к подошедшему дедушке. Он посмотрел на камушек в ладошке и на его отражение, возникающее в холсте. Снова ушёл к костерку, помешивать суп.

— Вы, маленькие, всё знаете. И про появление Космоса должны знать. Так ка́к Он очутился-то на своём месте? — взгляды Александра от камня к холсту и обратно порядком уже замостили пространство.

— Дядя Александр, вы такой глупыш! Мест у Космосов нет! Они, и всё, что внутри Них, возникают, как придётся, как придут в себя. Как им всем вздумается. По воле всё возникает… На воле.

Художник убрал контурный карандаш и начал палитру:

— Ага… Значит, взрыва никакого не было? Да? — палитра распускалась, — Угу… А откуда же Космосы и их обитатели приходят в себя?

— Из снов.

— Значит, сны — родина всего?

Художник расцветил каменёк и, уже без предварительного око́нтуривания, побежал цветами вокруг с-ноготок-горы.

Скорость выныривания рядом с камешком травы, веточек-палочек в ней, теней, берега завораживала зрительницу.

— Сны… откуда родом?

Ответ девочки опередил дедушкин призыв к обеду. Но она, лукаво прищурившись, с улыбкой таинственной и озорной, попросила жестом пригнуться художника и шепнула ему на ухо:

— Из приятного аппетита!

Мужчина рассмеялся.

— Кхм-м… Понятно… Ох, Маша ведь нам вкусного всего приготовила! В машине. Сейчас принесу…

К костерку, где дедушка разливал по мисочкам суп, Александр принёс большой пластиковый контейнер с сырными пирожками и контейнер с пакетом какао, упаковкой сливок и баночкой мёда.

Сытно-вкусно поели.

Свет из малыша вырос в школьника и то в облачках-классах прилежно внимал уроку, то выбегал с занятий и носился по лазурному простору в переменки.

С берега убегала тишина. Растущий человеческий звук сгонял её с любого места, где она пыталась отдышаться. Великаном гнался звук за тишиной. Ни в воде, ни тропинками леса не могла она укрыться. Карабкалась по деревьям и дрожала в кронах, только там ей было укрытие: великан тяжёл для подъёма в хрупкость зелёного налучения.

Звучала Музыка, смех, иногда ругань, детские визги, плач, вспененные плески воды от берущих её на таран купальщиков…

Троица у костерка сидела тихо, любовалась. Небом. Мокрым, подвижным, бликующим горизонтом. Костерок любовался за компанию, но вдруг устал, заворочался, взбил угольки, как подушку, собираясь в послеобеденный сон. Александр поднялся, шепнул «за хворостом», и растворён лесом был таков.

Даже костерок испугался неожиданно близкой громкости голосов, примчавших за собой вслед нескольких детей, — он подпрыгнул и разбежался по угольковым домикам, спрятался.

Мальчишки, лет десяти-двенадцати, ворвались на пятачок берега, облюбованного троицей. За руку с одним из них только что выученными шагами, неуклюжими, топала девчушка крохотная, в свободной ручке — оранжевая лопаточка для раскопок в песочнице.

Мальчишки явно ощущали себя взрослыми, самостоятельными, к тому же вкусившими вместе с шашлыками разбойничью удаль. Они бесцеремонно прошлись по большому кругу от костерка, по пути бросив дедушке «здрасть». Получив ответное «здравствуйте, детки», «пираты» в плавках принялись ржать, приговаривая: «де-е-етки!» … «чо за лошары, глянь на них» … «палатка — отстой» … «бомжи, что-ль» … «ха-а! бомжики на природе!» … «пацаны, гля, эт чо, малява?» … «Ну-к, Алиска, разберись! Ну-к, чо тут намалёвано?»

Дед с внучкой кинулись помочь картине, да Алиска оказалась проворнее: с колокольчиковым смехом зачерпнула в лопаточку песок и бросила им в холст. Попала. В этот миг появился Александр, с корявой охапкой веток.

Он заметил песчаный ветер в холсте, а реакцией на вторжение был — покой, самообладание. Мужчина вежливо постучался в угольные домики, костерок почувствовал, что с добром к нему пришли и с хворостом, поверил художнику, вышел.

Мальчишки тоже впечатлились новым человеком, который, оказывается, вон какой уверенный и помощнее духом и видом, чем их бати. Разбойная повадка (поводок) юнцов покинула, и стояли они кучкой муравьиной. Бегали по ним муравьями-строителями совесть и раскаяние (страх наказания тоже бегал). А Алиска от избытка непонятного в этом мире зашлась открытым плачем.

Свет… Свет ушёл на бесконечные пары в университет дивного вида — будто фиолетовый замок, построенный из стартующих ракет, светящийся. Колоссальность университетской постройки говорила о серьёзности и солидности учебного заведения (короче, просто так оттуда не сбежишь на вольные хлеба). Но свет, как прирождённый приключенщик, как (всегда забываю это слово) авантюрист, в поисках выхода случайно наткнулся на неархитектурное окошечко и выбрался через него.

Как же Алиска была расстроена! И зачем братик, который для неё — весь мир, сначала подучил её разбойничьему делу, а теперь, вон, стоит притихший, как перед папой, и не утешает! Малышка была безмерно удивлена, но и обрадована безмерно, когда незнакомая девочка подбежала к ней и обняла, и всякие смешные и ласковые секретики зашептал ей в щекотное ушко. Алиска от слушания аж про лопаточку забыла, выронила её из рук, а потом в ответ прижалась к девочке.

Александр, увидев двух гостий, просящихся в его холст, тихонько, чтоб не спугнуть моменты, сел за мольберт и, оставив Алискин песок в покое, продолжил рисовать. Без помощи нерешительного контурного карандаша, сразу красками, он быстро изобразил двух обнявшихся девочек. А дальше стал сверху, с Неба, замыкать пространство нового мира в холсте.

…Вечером, когда с Неба потекло молоко с малиной, мальчишки, Алиска и девочка-путешественница побежали купаться. На то, что девчонка была странной и странно одетой, никто внимания уже не обращал.