Бумеранг

Слово «очередь», предполагающее некий порядок, в нашем городе адаптировали под местную специфику. В период застоя оно обозначало стихийную свалку, где можно было лишиться пуговиц и остаться в одном белье, таращась на вырванные с мясом ручки от сумки. Сама же сумка уже находилась в гуттаперчевых лапках виртуозов-карманников.

Подозреваю, что точечные выбросы дефицита в те времена помогали власть предержащим тестировать население на жизнеспособность. Если народ бился в рукопашной за импортные халаты, значит, он бодр, здоров и не сильно оголодал. Следовательно, партия и правительство могут и дальше следовать оправдывающей себя генеральной линии.

В год, о котором я поведу речь, проблема дефицита несколько поутихла, зато продажа билетов на авиа— и железнодорожный транспорт шла с небывалым размахом.

Могучая страна, простеганная вдоль и поперек интеграционными связями, в результате экспериментов бездарного генсека трещала по швам. Каждый день приносил новое тревожное известие, и людские массы перемещались, как пласты земной коры в период бурных тектонических процессов.

Пришел и мой черед покинуть родной город.

Памятуя об особенностях наших очередей, я принял меры предосторожности и отправился за билетом в аэрокассы.

Зря я готовился к обороне. В душном помещении толпился народ, но люди проявляли друг к другу ранее несвойственную им предупредительность. Видимо, тяжесть момента всех дисциплинировала.

Я занял очередь за районским парнишкой в солдатской форме. Когда мы подошли к кассе, солдатик протянул кассирше талон на увольнительную и назвал пункт назначения. Он возвращался в свою часть.

Я удивленно посмотрел на паренька. Видимо, очень добросовестный, раз в это смутное время решил вернуться обратно. Но тут кассирша вернула ему талон и сообщила, что он действует только для поездов, а за билет на самолет требуется доплата. Парень пытался спорить, однако замученная женщина резко повторила, что принять к оплате талон не может. Расстроенный солдатик уже отошел от кассы, но тут я сообразил добавить ему недостающую сумму.

Купив себе билет, я покинул прокуренное помещение и полной грудью вдохнул принесенную нордом свежесть. И тут увидел солдатика, поджидавшего меня на улице.

Тонкие руки из широких рукавов, тяжелые ботинки, натертая грубым воротником шея…

И гипнотически сверкающая на скудном октябрьском солнце начищенная пряжка на широком кожаном ремне…

Такое же подслеповатое солнце светило в октябре 1953-го, когда траурная процессия провожала в последний путь моего отца.

В тот год я, 18-летний пацан, условно поступил в Политехнический институт. Эта форма обучения была предусмотрена для недобравших требуемые баллы. А не хватило мне баллов из-за тройки по физике. Что было крайне удивительно, потому что физику и математику я знал лучше некоторых преподавателей высшей школы.

На вступительном экзамене я украсил всю доску выкладками по зависимости между коэффициентами линейного и объемного расширения. Но ассистент преподавателя, окинув взглядом мои труды, сообщил, что я допустил ошибку. Знал я тему назубок и потому позволил себе поинтересоваться, где именно нагрешил. Ассистент глубокомысленно повторил свое заключение, но опять без конкретики. Когда пятая попытка выяснить, к чему же все-таки придрался знаток физики, провалилась, спор продолжился на повышенных тонах. И тогда на меня обратил свой асимметричный взор сам председатель приемной комиссии — профессор по кличке Косой.

Он действительно заметно косил, за что и схлопотал жестокое прозвище от терзаемых им студентов. Выяснив причину полемики, мэтр дал мне задание вывести уравнение Шредингера и пригласил присесть с левой стороны. А справа от него расположился другой абитуриент. Глаза Косого, работая в двух направлениях, строго надзирали за тем, чтоб подозреваемые не пользовались шпаргалками. Я легко исписал бисерным почерком два листа и мог бы легко выдать еще столько же. Но тут ориентированное на меня недремлющее око глянуло в листки, затем костлявая длань потянулась за вещдоками, смяла их и выбросила в мусорку. После чего величественным жестом отправила меня восвояси. А когда из аудитории вынесли экзаменационный лист, я в полном шоке увидел напротив своей фамилии жирную тройку.

Через много лет в возглавляемое мной подразделение пришел работать сын Косого. Я мог бы сорвать на нем застарелую обиду на папашу, но она давно трансформировалась в составляющую жизненного опыта, а неприязнь перешла в жалость. Ведь, несмотря на все свои ученые степени, Косой не усвоил наипростейший закон бумеранга.

По его вине я был принят в Политех условно, с договоренностью, что в случае успешной сдачи зимней сессии меня зачислят на очное отделение.

Но до экзаменов дотянуть не удалось. В октябре я потерял папу, а в декабре мне, не успевшему опомниться от утраты, пришла повестка в армию.

Службу я проходил в Севастополе, в 21-м отдельном монтажно-техническом батальоне.

После войны прошло меньше 10 лет. Легендарный южный форпост все еще находился в полуразрушенном состоянии, и стройбатовцы трудились над его восстановлением.

Несмотря на жуткие слухи, ходившие об армейской службе, особых тягот я не испытывал. Бывали случаи и дедовщины, и проявлений национализма, и хамства командного состава, но массовыми я бы их не назвал. К тому же, меня выручало умение играть в футбол, а также в шашки и шахматы. Спортивная подготовка позволила принимать участие в командных первенствах и гарантировала уважительное отношение старших по званию.

Я был перворазрядником по шашкам и частенько отстаивал честь своего подразделения в серьезных соревнованиях в доме офицеров флота. И даже планировал участвовать в чемпионате города, предварительно сразившись с лучшим городским шашистом и победив с весомым преимуществом. Очень жаль, что это мероприятие так и не состоялось.

Зато мне довелось стать участником другого знаменательного события — небывалого триумфа стройбатовцев на параде в честь дня Великой Победы.

При строевой подготовке к параду пощады нам не давали — доводили до изнеможения. Незадолго до события нам раздали металлические подковы на носок и на пятку, и мы утяжелили ими сапоги. И в руках мы держали не удобные легкие автоматы, а винтовки образца 1899/1930 года, с преднамеренно ослабленными шомполами. А еще нам выдали основательные кожаные ремни, и мы отполировали золотые пряжки до идеального блеска.

В тот памятный день погода радовала ярким, но не жгучим солнцем.

До нас, безупречно чеканя шаг, шла колонна моряков. Публика тепло провожала своих любимцев аплодисментами, и тут на плац вступил наш взвод.

Серые шинели проигрывали в элегантности морской форме, но нас это не обескуражило. Начищенные пряжки вспыхивали бликами, подкованные сапоги выдавали звонкую дробь. Вытянувшись в струнку, мы промаршировали до середины площади и остановились. Прозвучала команда «на руку!», и мы так синхронно звякнули шомполами, что зрители взревели от восторга. Проделав еще несколько трюков под бурные овации, мы стали звездами парада. Виртуозное обращение с тяжелой винтовкой в сопровождении ритмичного перезвона вызвало восхищение неизбалованной зрелищами публики. А командование в знак признательности за яркое выступление оставило нам на память роскошные ремни.

Армейская служба в те времена длилась 3 года. Когда два из них я честно оттрубил, правительство под нажимом западных держав приняло решение сократить вооруженные силы на 640 тысяч человек. Но отпустить нас могли только в случае, если б мы отработали этот год на предприятии.

Узнав о дополнительном условии, я махнул рукой и приготовился провести в армии третий год. Но тут нас посетили работники из отдела кадров местного бетонного завода и предложили поработать у них бетонщиками.

Я планировал повторно поступить в ВУЗ, и надолго погружаться в благородный, но не связанный с техническими науками труд мне не хотелось. И тогда мы с другом решили провернуть авантюру. Поговорили с одним из доброжелательно настроенных офицеров, и он прозрачно намекнул — если мы, получив после трудоустройства гражданские паспорта, исчезнем из поля зрения, особо ревностно искать нас не будут.

На том и порешили. Устроились на работу, продали наградные ремни, преподнесли подарок кадровичке и смылись. А чтобы сделать сюрприз не ожидавшим нас родным, решили о своем приезде их не предупреждать.

После покупки билетов у нас оставалось совсем немного денег, и те мы весело растранжирили по дороге. Но тут возникло непредвиденное затруднение. Оказалось, что в Ростове, при пересадке в состав, идущий до Баку, билеты надо прокомпостировать. Для этого нужно было доплатить небольшую сумму, которой мы уже не располагали. Оставшейся мелочи хватило лишь на покупку сомнительного пирожка в привокзальной столовой.

Мы в полной растерянности сидели на чемоданах на железнодорожной платформе и проклинали собственную беспечность, из-за которой так глупо застряли в незнакомом городе. Можно было бы обратиться в милицию, но кто знает, какие последствия это возымело бы для удравших с места распределения?

Видимо, наши лица отражали всю вселенскую скорбь, потому что проходивший мимо мужчина обернулся, и, немного поколебавшись, подошел к нам.

— Ребята, вы армейские? — поинтересовался он дружелюбно.

Я уже мысленно видел себя навечно прикованным к бетономешалке и очень хотел послать куда подальше прилипчивого дядьку. Но сдержался и нехотя кивнул. Мой друг апатично отвернулся.

Мужчина не отвязался и продолжил допрос. Узнав про наши злоключения, он заставил нас встать и потащил в кафетерий.

— Ешьте, солдатики, — приговаривал он, сделав щедрый заказ.

После еды наше настроение заметно улучшилось, и мы пустились в откровения. Добрый ангел не остался в долгу и тоже шепотом поведал, что завербовался на шахту в Донецке, получил приличные подъемные и… улепетнул с деньгами, на часть которых мы только что лихо шиканули. Потом он помог нам закомпостировать билеты, снабдил деньгами на мелкие расходы и посадил на поезд до Баку.

Для нашей психики скачок от глубокой драмы к счастливой концовке был несколько резковат. Нам бы как следует поблагодарить неожиданного благодетеля, спросить его имя, адрес… Мы же в полной растерянности что-то вяло лепетали.

Но я уверен, что выражение нашей признательности было ему ни к чему. Мы смотрели из окна отъезжавшего поезда на махавшего нам с платформы великодушного прохиндея. На его лице читалось полное удовлетворение от бескорыстного поступка.

Я стоял в старинной парадной и не решался нажать на дверной звонок. Неожиданно дверь открылась. Мама… Увидев меня, она побледнела и схватилась за сердце… Зря я не сообщил ей о приезде. Возмужав, я стал еще больше похож на отца.

Худенький солдатик протягивал мне в залог свой военный билет.

— Я верну деньги, — сказал он, — а пока оставьте документ у себя.

Я вытащил ручку, нацарапал на клочке бумаги телефон, вложил в военный билет и отдал парню.

— Это телефон сестры, она живет в городе, куда ты едешь. Если будут проблемы, позвони ей. Ее муж там на большой должности.

Я смотрел вслед нескладной фигуре в колючей шинели. Мне предстояло покинуть родной город и начать жизнь с нуля, но настроение у меня было прекрасное.