Блестишь

Леночка Воронова была из тех матерей, которые сразу все про своих детей знают.

 Она видела сына в будущем высоким, атлетически сложенным молодцом. В ее уверенном воображении за ним уже бегали толпами все умницы и красавицы города (а после праздника с шампанским она замахивалась на область или даже на страну). И пусть сам он пока еще ползал на четвереньках, но в мечтах Леночки он шагал по городу, а за ним складывались поленницами обморочные девицы. Его взгляд ловили даже светофоры, от звука его голоса плавился асфальт.

 Главным залогом этой картины, уже сейчас вызывающей материнскую гордость, было то, что у ребенка вовсю резались самые настоящие таланты. Вернее, главный талант, должный определить всю его дальнейшую жизнь. На роль этого таланта молодая мать накрепко определила музыкальный слух и неотразимый голос.

 После ее восторженных речей, все замечали, что мальчик слушает грохот пластмассовой погремушки совершенно не так, как другие, менее одаренные дети, и что он не бессмысленно гукает, а прямо-таки заливается как знаменитый «греческий соловей».

 Лишь одна Ираида Петровна, педагог районной музыкальной школы, саркастично замечала: «Ты бы, Леночка, еще говорила, что у него газики отходят в тональности Фа мажор! Нет у твоего сына никакого исключительного слуха или чувства музыки. Перестань заниматься глупостями и не пугай ребенка словом «скрипка».

 Леночка обижалась и к словам человека, проработавшего всю жизнь с детьми, не прислушивалась. Утверждала, что все это наговор и глупости. Доказательством полной некомпетентности Ираиды Петровны в вопросах детских талантов она монументально считала тот факт, что у музыкального профессионала дочь самой что ни на есть нетворческой профессии — она водит трамвай.

 Леночкин супруг, Миша Воронов, был человеком во дворе пришлым. Он заработал себе авторитет среди местной общественности тем, что и с мужиками мог в домино зарубиться, и пил наравне с этими же мужиками, но в грязи не валялся, и ни разу не было такого, чтобы Леночка на него соседям жаловалась или чтобы ее видели заплаканную и побитую.

 Свое мнение по поводу одаренного сына Миша придерживал, жене в ее планах и воображениях не перечил. Однако у всех создавалось стойкое впечатление, что лишь ему известен настоящий талант Воронова-младшего, и от музыки этот талант крайне далек.

 Сам пацан еще не умел ходить и говорить, а уже давал понять, что на свой счет тоже кой-чего думает. И хотя в детском возрасте то, что ребенок сообщает миру, не принято считать мнением, но одно уже было похоже на страсть. Страсть эту вызывал гараж Леши Петреца. Именно здесь сын Леночки, высовываясь из красной коляски, выдавал самые оглушительные звуки, казалось, во всех тональностях сразу.

 Каждый раз, когда Леночка брела вдоль линии гаражей в сторону лесопарка, у Петреца наступали страшные времена. Завидев красную коляску, он быстро вспоминал, есть ли у него где-нибудь хоть клочок ваты. Иногда пытался запихать в уши рабочую замасленную тряпку. Соседи ржали, но относились с пониманием.

 Любопытное музыкальное чадо тянулось из своей коляски к распахнутым дверям гаража Петреца и орало радостным клаксоном. На попытки Леночки его удержать, отвечало визгом. Когда коляска сворачивала на длинную дорожку, ведущую прочь от гаражей, поднимался невообразимый вой, похожий на гудок обиженного парохода.

 Петрец просил:

 — Ленка, можешь ты другой дорогой гулять? У меня по полдня в голове гудит, покоя нет никакого. Я ж сюда прихожу, чтобы время спокойно провести, а тут твой горлодер… Обходи ты с другой стороны. Чутка дальше, зато сколько тишины людям подаришь!

 На это Леночка отфыркивалась:

 — Во-первых, там не «чутка» дальше, а почти полкилометра. И две ямы большие, не объедешь. А во-вторых, ты так говоришь, будто нет больше в жизни ничего, кроме твоего гаража. Будто все только вокруг него крутится. Не в тебе дело, не приписывай. Мой сын свой голос изучает, владеть им учится. Вот и кричит громче на свежем воздухе, когда просторно.

Потом она катила коляску с орущим чадом дальше к лесопарку. А Петрец, если был в гараже один, спешил закрывать его тут же, чтобы очутиться дома до момента, когда Леночка пойдет обратно. Не хотелось ему детских концертов дважды в день.

* * *

 Мальчишка постоянно сидел у правой створки ворот. На корточках, широко расставив ноги в сбитых сандаликах, спрятав руки на груди за прижатыми коленками. Весь подастся вперед и таращится, словно и не дышит даже. Стоило только Петрецу сесть в свой «Москвич», чтобы ну вот сейчас-то наконец узнать, как оно зазвучит, если зазвучит, — и глаза у пацана выпучивались, как у глубоководной рыбины, а сам он аж бледнел.

 Когда сосед по гаражу и надежнейший помощник (ныне пенсионер, а в прошлом — сварщик в автобусном парке), Никита Иваныч, в тысячный раз протерев руки черной лохматой тряпкой, лез под капот за очередным вердиктом «чё оно там», — пацан ждал его слов со страшным напряжением, будто сейчас лопнет. Он наклонялся вперед так, что иногда опрокидывался и едва успевал подставить руки, чтобы не расквасить нос. Забывал их отряхивать и снова прижимал к груди, пачкая светлую выглаженную рубашку, которую Леночка надевала на сына точно не для того, чтобы он по грязным гаражам ошивался.

 Потом возле левой створки образовалась масляная лужа, и мальчишка перебрался к ней. А Леночка устала от ежедневных стирок и отправляла гулять сына или в темном, или в старом.

 Став школьником, он немного сменил свои гаражные привычки. Появившись у ворот в темно-синей форме, он не присел по обыкновению, а остался стоять, излучая молчаливую гордость своим новым положением и отглаженными брюками.

 Петрец кивком поманил его внутрь. Пацан заблестел, как помытый дождем памятник, и сделал несколько осторожных шагов.

 Он часами вблизи изучал сокровища гаража — замасленные и захватанные консервные банки, грязные сваленные друг на друга инструменты, рассохшиеся ящики с таинственным содержимым. Иногда он не только таращился блестящими от восторга глазами на полки, стеллажи или раскуроченный «Москвич», но и сам принимался за свою работу. Садился на тумбочку в углу и доставал учебник с тетрадью. Ему не мешали, и он никого не отвлекал.

 Видели младшего Воронова, конечно, не только в гараже. Он часто мелькал в общем дворе. Если в школу он просто шел, к гаражу Петреца почти летел в окрыленном одиночестве, то на пару со скрипкой он откровенно плелся — с таким хмурым видом, что, казалось, при его появлении сразу портилась погода.

От музыкальной школы Вороновым пришлось отказаться, когда выяснилось, что прогулов и необучаемости больше, чем посещений и толка. Жалобы педагогов на бесперспективного сына Леночке были неприятны. Поэтому она видела районную школу местом скопления глупцов и с чьих-то слов нахваливала школу на другом конце города. Позже самым надежным вариантом ей показался частный учитель. Он должен был раскрыть огромные таланты мальчика. К найденному по рекомендации педагогу Леночка водила сына за руку два раза в неделю. Каждый вторник и пятницу она лично разыскивала ребенка у гаражей и увлекала за собой. Он буксовал по земле и тянулся обратно.

Ираида Петровна уже более серьезным, чем несколько лет назад, голосом твердила: «Не надо мучить ребенка. Ничего не выйдет. Только и время потратите, и охоту навсегда отобьете даже в подъезде на гитаре три аккорда играть». Леночка слышала свое и взвивалась — чтобы ее сын по подъездам с гопотой?!

Сын упрямо показывал, что ему неинтересны подъезды и аккорды. Компанию себе выбрал накрепко, и она состояла не из сверстников на качелях или в лесопарке.

 Дела у Петреца в те годы шли не очень хорошо. Страна трещала по швам, работа не оправдывала своего смысла, жена ругалась ежечасно, дочь носила постыдно короткие юбки. От всего этого он старался укрыться в гараже. Жена в ответ кричала еще громче и не хотела мириться с «грудой хлама в ржавой коробке». Петрец и думать не желал продать то, во что «столько вложено и такими трудами собрано». Круг проблем не размыкался.

Чем чаще хозяин крутился в своем гараже, тем чаще мальчишка сидел там же. Петрец понимал, что, если у него самого из-за гаража скандалы в доме, то и в семье Вороновых отлучкам сына тоже никто не радуется.

 — Уроки удобней делать за столом. И светлей, — замечал он, недвусмысленно намекая «шел бы ты отсюда, ребенок». — Тут сидеть, только глаза портить.

 — Ничего, нам немного задано…

 — Вот запрещу тебе приходить, будешь знать!

 — Не надо, дядь Леш, — пугался мальчишка и вскидывал короткостриженую голову. — Мне тут легче думается, особенно математика. Что дома решу, за то «тройку». Отец потом грозится и ругается. А у вас я любую задачу сразу понимаю, и решение само приходит.

 Дядь Леш вздыхал, перебирал гайки по размерам, сортировал шурупы и точил отвертки — но аргументов против связи гаража со школьной успеваемостью не находил.

 Он сталкивался с Леночкой по поводу таких «посиделок». Леночка сердилась и почти ревновала. Винила Петреца в провале с музыкальной школой, пугала ответственностью за возможные простуды и, особенно, за будущие воспаления легких с обязательным смертельным исходом. Но подтвердила — зимой, когда гараж закрыт, мальчик учится хуже.

По весне Петрец приволок с помойки старый поломанный стол. Вместе починили, потом провели еще одну лампочку, в угол. За последнюю учебную четверть пацан догнал свою успеваемость до оценок, за которые Вороновых больше не распинали на собраниях. Стало поспокойней.

Частные уроки музыки тоже забросили. Суммарное отсутствие успехов и лишних денег освободило мальчика от нелюбимого занятия. Разбитая мечта Леночки еще долго топорщилась осколками в каждого, кто интересовался делами ее сына.

 С годами все чаще звучали вопросы — кто куда собирается отдавать свое чадо на поступление. Всем казалось, что свои двери Воронову-младшему откроет автотранспортный техникум — при такой-то страсти к автомобилям!

 Первым, кто в этом сомневался, был, как ни странно, пенсионер Иваныч. Он горячо спорил, твердил: «Узко мыслите», и доказывал, что не в машинах дело. Он приволок парнишке несколько потрепанных журналов «Юных техник», и тот позабыл про свои учебники, с головой уйдя в мир научных достижений и фантастических рассказов. На этих журналах Леночка отвела душу, найдя их у сына и навсегда запретив «это безобразие в ее доме». Скандал был громкий, запрет на подписку безоговорочный. Взамен отобранных журналов Иваныч принес еще с десяток — набрал по знакомым. Пацан хранил журналы в гараже, даже не носил в портфеле.

 Иваныча не слушали, на зачитанные до дыр журналы и все решенные в них задачки-головоломки не обращали внимания.

 Миша Воронов по-прежнему не разглашал свои представления о будущем сына.

* * *

В последующие годы все продавалось со всей доступной ловкостью и выгодой. Особенно земля. При возможности продали бы отдельно и воздух над ней. Району еще повезло, что каким-то чудом на проданной территории лесопарка построили жилой дом, а не открыли рынок.

Гаражи уже не были самыми последними строениями. Сначала ближнюю часть лесопарка разворотили тяжелой техникой, затем построили многоэтажку, казавшуюся местным жителям уродливой и опасной. Потом как-то ненавязчиво поставили сразу за ней высокий металлический забор; дальним своим концом он упирался аж в шоссе. На том все и замерло.

Старый двор увядал. Кто-то сдал в металлолом качели и половину горки, и детям нечего было делать на развороченном квадрате земли. По ночам жуткие крики со стороны ларьков слышались чаще и громче, чем днем звучал смех на детской площадке.

Соседей на дорожках и у подъездов можно было встретить или озадаченно хмурыми, или не встретить вообще.

 Воронов-младший попался Петрецу случайно, однажды под утро. Было ясно, что он возвращается с праздника, хоть вид у него был самый потрепанный. Из нарядного на парнишке поблескивал только один лакированный ботинок.

 — День рождения? — подал голос Петрец.

 Парень поискал взглядом. Когда рассмотрел соседа на лавочке под деревом, ответил:

 — Здрассьте, дядь Леш… Нет, выпускной.

 — А пострадавший почему?

 Он потоптался на месте, глядя то на лавочку, то на дверь своего подъезда. Затем все-таки подошел.

 — Дядь Леш, вы дрались когда-нибудь?

 Петрец от такого вопроса опешил и даже усомнился в себе.

 — Дрался, конечно. Чего б мне не драться?

 — А из-за… ну… чтобы один гадость сказал, а вы бы ему — в зубы?

 — Так это самое оно, — дядя Леша прищурился, рассматривая отводящего взгляд подростка. — Из-за девочки, что ли?

 Воронов засопел и побежденно опустился на две доски, оставшиеся от некогда широкого сидения лавочки.

 — Как хоть ее звать-то?

 — Маша, — буркнул он куда-то себе в грудь. — Она в середине года к нам пришла. Вселилась, — он дернул головой в сторону многоэтажки.

Вдруг осмелел и пошел в атаку:

— Вы сами тут что делаете, ночью?

— А… — отмахнулся дядя Леша. — Тоже из-за женщины. Жена домой не пускает. Недавно сказала, чтобы я пьяный больше не приходил.

— А вы?

— Чутка. Выветриваюсь вот. Куда мне деваться от дома, что пьяному, что трезвому…

Помолчали. Дядя Леша достал пачку папирос, предложил. Получив отказ, окутал себя дымом и совсем слился с ночью. Даже свет фонаря у дорожки его почти не трогал.

— Ты давно не заходил, — сказал он наконец.

— Да когда тут… С зимы навалили. Тут начни, там окончи. Поступать же надо.

— Что-то для автотранспортного ты серьезно готовишься. Аж с зимы. Или в институт? Так автомехаником там не станешь.

 Парнишка выпрямил спину и произнес без эмоций, словно чужие слова заучил:

— Отец сказал — надо идти на юридический.

— Вот уж никто б не подумал! — охнул дядя Леша. — С чего такое брякнуло?

— Отец говорит— надо сначала устроиться, а потом все остальное. И надо сначала на все заработать. Он видит хорошие перспективы с юридическим. Говорит — должен же кто-то думать о сохранении закона… Да и договоренность там уже… я почти зачислен, — добавил он еле слышно.

 Дядя Леша не стал уточнять, во сколько обошлась Вороновым эта договоренность. Но подумал, что если вложились не в сомнительные схемы резкого обогащения, а в образование сына, то вряд ли прогадали.

— Так-то я не спорю, надо самому, — продолжал парнишка, голос его оживал, запылал: — Вот выучусь, выпущусь… И куплю себе гараж. Вот как у вас.

— Прямо еще и с «Москвичом»? — хмыкнул дядя Леша.

— Нет, без «Москвича». И без «Жигулей». Я же не для машины его куплю. Я… вам скажу, вы поймете. Я…

Тут он засиял весь, словно еще один фонарь включился. И выдал заговорщицким шепотом:

— …чтобы изобрести.

Дядя Леша от удивления только резко кивнул.

Парень открыл было рот, собираясь рассказать, что именно он мечтает изобрести. Но тут сверху раздался крик:

— Петрец! — орал старший Воронов. — Все сидишь?

— Сижу! — дядя Леша чуть сдвинулся по скамейке, чтобы его стало видно из-за кроны дерева.

— Охламона моего видел?

— Сейчас придет.

— Рас-згильдяй. Я ему…

Хлопнула дверь балкона. Но никто не спустился устроить рас-згильдяю взбучку. Возможно, наказание ждало его в родных стенах.

Дядя Леша не стал выпытывать планы парнишки на гаражи и загадочное изобретательство. С мудростью, присущей людям технического склада, он вздохнул мысленно: «Поживем — посмотрим, как оно там отработает». Но вслух подбодрил поникшего отпрыска Вороновых, что все у него будет хорошо. А если он поступит, выучится, устроится и будет закон сохранять, то и у всех тоже выровняется. И еще пообещал, что сам продаст ему свой гараж, без «Москвича»…

 Нельзя сказать, что Петрец часто вспоминал или держался за это обещание. Так, всплывало иногда, что не денется никуда эта ржавая недвижимость. Покупатель вроде тоже не исчезал, хотя случалось, не попадался на глаза по полгода, погрязший в прелестях и ужасах студенческой жизни.

Когда было объявлено, что через гаражи пойдет новая дорога, продать не смогли даже на сторону. Петрец после сноса родных железных стен горевал долго и отчаянно. Иногда его грызла совесть, что он затянул с обещанием. Порой совесть кусала с другой стороны: а вот продал бы, барыш получил, сейчас бы не он остался с носом, а пацан.

Потом Вороновы приобрели дачу, и младший вроде как отвоевал себе постройку на участке, где прежние хозяева хранили полевой инструмент. Тогда у Петреца совесть отступила с обеих сторон — значит, нашел себе юный техник место «чтобы изобрести».

* * *

Годы промелькнули в нарастающем темпе жизни, прогресса и подъема страны. Вот уже тот, кто сам недавно играл и носился по двору, ведет за руку своего ребенка. А кто по юности не вылезал из пеших турпоходов, имеет две машины на семью и никуда не ходит, а только ездит.

И все как-то на бегу. И все с опущенными головами — телефоны, смартфоны…

 Дяде Леше Петрецу бегать было некуда, ездить не на чем. Свой «Москвич» он продал на запчасти, а другой машины не появилось. Ходил он пешком между тремя местами, где в основном сидел — смотрел на суету жизни с лавочки во дворе, поглядывал на людей со стула охранника в небольшом магазине через два квартала от дома, оценивал мир с дивана перед телевизором.

 Однажды именно с лавочки он увидел младшего Воронова, бредущего от машины. Тот уже давно женился, а с появлением сына и отъездом отца в загородный дом, выросший из дачи, стал во дворе Вороновым-старшим.

 Дядя Леша, встретившись с соседом случайным взглядом, кивнул. Воронов, вопреки привычке отвечать лишь тем же, направился к лавочке, на ходу заканчивая телефонный разговор и улыбаясь.

 — Как живете, дядь Леш? — поинтересовался он, пожимая ему руку.

 — Работается помаленьку…

 Обменялись дежурными вопросами о делах близких. Все были здоровы.

 — Ты что довольный такой? — спросил дядя Леша.

 Воронов уселся рядом. Под дерево почти не проникал летний ветерок, было душновато — и он сразу расстегнул темный пиджак.

 — Завтра полный выходной образовался, целый день обещали не дергать. Так я сыну купил полет на флайборде. Сходим вот…

 — На чем?

 — Флайборд, — повторил Воронов и поспешил объяснить, делая скидку на несовременность соседа: — Это такая система, на ноги надевается. Как бы реактивные ботинки, они сцеплены… ну как скейт, доска… только вместо колесиков… водометы! За счет напора воды можно летать, нырять, выныривать. Невероятно классная штука!

 — Доска. С водометами, — повторил дядя Леша, пытаясь себе это вообразить.

 — Скейт-то я ему давно купил, по двору катайся — не хочу. Или на даче. Даже два: один простой, стритборд, второй вообще с мотором, из Европы заказал. А вот на этом, — он гордо постучал кончиками пальцев по пиджаку на груди, обозначая билет, — только в паре мест и можно полетать да поплескаться. Завтра пацан нано-осится! Я бы и сам с ним, да несолидно уже.

 — Чего-то ты все «купил» да «заказал»? — спросил дядя Леша, переварив много новых знаний сразу. — Сам делаешь что?

— В смысле?

— Ну, руками, головой. Ты ж изобрести что-то хотел. Изобрел?

— Вы вспомнили, дядь Леш! — рассмеялся Воронов и махнул рукой: — То когда было!

— Но было же.

— Да баловство это. Хотел вот такие же штуки изобрести, чтобы летать. Все о ранце для полетов мечтал. Мол, сам сделаю и буду над районом рассекать. А сейчас-то чего?

— Чего?

— У меня семья, дом, друзья. Работы-ы!.. По ночам звонят. Не успеваешь в отпуск скататься, все кипит, все бурлит. То да се — не продохнуть. А вы спрашиваете, почему я детской ерундой не занимаюсь. Некогда мне, незачем и негде.

— А пристройка твоя как же? Ну, на даче.

— Какая?.. — не сообразил Воронов. — А-а-а! Давно уж снесли. И правда, рухлядь была страшная. Мама там парник в итоге поставила.

— Зелень теперь к столу свежая, верно? Огурцы там, разные? — спросил погрустневший дядя Леша.

Воронов не заметил его грусти и подтвердил, что огурцы у его матери всегда хорошие — что свежие, что соленые.

«Скрипка. Юридический. Дорога через гаражи. То да се… и огурцы», — про себя пересчитал дядя Леша.

— Да-а, жаль, вернуть ничего нельзя, — вздохнул он. — Не то я бы тебя сейчас взял за шкирку — да напомнил бы, как ты в моем гараже до ночи просиживал, и как хотел его потом себе.

 Воронов чуть поморщился:

 — Чего это вас в мое детство потянуло? Ладно бы правительство ругали или ностальгировали о чем своем.

— Ты пока выше и толще становился и в жизни обустраивался тем да сем, как не из себя вырос. А ведь я мальчишку в своем гараже совершенно другим представлял. Эх-х…

— Ничто не стоит на месте, все меняется. Гараж ваш снесли, да и мне не до баловства было. Как начал — сразу закрутило… — сказал Воронов и, помолчав, добавил упрямо: — А не купил ваш гараж, так я сейчас построить могу себе свой. Заработал уже.

— Да при чем тут… Ну, заработал. И что? На такой, чтоб хоть две машины сразу вкатить, заработал. Построишь, а для чего? Чтобы изобрести то, что когда-то хотел? Так изобрели уже это — и обошлись без тебя.

 Он ткнул пальцем в сторону вороновского кармана, где лежал билет на мероприятие с красивым заграничным названием. Покосившись на палец, направленный ему в грудь, Воронов совсем помрачнел.

— Я мечтал быть космонавтом, полететь к звездам, неба рукой коснуться… И просрал свою мечту, — с чувством сказал дядя Леша. — Не только свою — мечту целого поколения мальчишек! И не одного!.. Ты тоже свою мечту… того.

— Будто без мечты уже и не живут, — слабо огрызнулся Воронов. — У меня и без мечты все в порядке. Получше прочих.

 — Посытнее — да. Но раньше у тебя глаза блестели. А сейчас ты тусклый.

Он ждал, что Воронов разозлится и уйдет. Но тот не возражал, молчал удрученно, будто ничего нового не услышал. Потом вздохнул:

 — Это вы верно… Мне когда-то Маша зачитывала из книжки: «Мечта — это свет, льется на всю жизнь, и жизнь видно при этом свете. А без света в дороге куда можно забрести?».

Он сунул руку в карман пиджака, вытащил пачку дорогих сигарет. Предложил. Дядя Леша не любил фильтры, но сейчас не стал отказываться. Покурили молча. Воронов иногда крутил головой, будто гонял мысли, но все ниже ее опускал.

— А что, у всех так складывается? — тихо спросил он наконец.

— Ну что ты… — отозвался дядя Леша. — У Ираиды Петровны… а, ты и не помнишь ее. Мать твоя ее не любила. Так вот она уже завучем музыкальной школы была, когда дочь ее все на трамвае каталась, водителем. У них так было принято — каждый занят тем, что ему по душе, и в том счастлив. Ну, а у нас… Или как у меня — хотел, чего все хотели, шел, куда все шли. Так и прибился не пойми куда. Или как у тебя.

— А что у меня?

— Цепочка. Мечта есть, но кто ее не осуществил, тот ее детям спихнуть пытается. Леночка же в юности петь хотела, да не сложилось. Все это подлое «то да се». Вот тебя потом скрипкой и донимала. Отец тебя определил, почти как себя. Он мне как-то за пивом проболтался, что в детстве мечтал защищать закон. И чтобы в помощь милиции, а она бы о нем не знала. И даже искала бы героя, чтобы вручить награду. Чуешь, откуда ноги растут у твоего юридического?.. Вот ты адвокатом стал. И жизнь у тебя хорошая, и дело нужное. Но сам-то счастлив?.. Вижу, не особо. Сам сейчас с этим… как там… с этой хренью летучей… Ты же не сына туда ведешь, а себя. Но пытаешься ему свою мечту втюхать, чтобы хоть так догнать… Чего догоняешь-то?

— Ничего я не догоняю, — буркнул Воронов. — Я ему ролик показывал, как на таких летают. Ему понравилось. Поэтому и идем.

— Ролик… А глаза у него горели?

— В смысле?

— Ну, его глаза. Когда ты ему это показывал.

Воронов задумался, вспоминая. Потом признал окончательное поражение:

— Не видел. Я сам на экран больше смотрел.

— А видел когда-нибудь, чтобы у него глаза горели?

— Видел, — он махнул рукой и заворчал еще сердитей: — Правда, баловство это… Подарил я ему аквариум, а он мне заявляет — вот бы дом построить такой, чтобы стены были из аквариумов. А купил ему глобус для школы, так еще хлеще — вот бы дом построить такой, чтобы круглый и крутился, и у жильцов из окон вид бы менялся.

— Ну, так и готовь ребенка в архитектурный.

У Воронова округлились глаза и рот одновременно.

— А чего ты сразу «Нет!» да «Вот еще!»? — хмыкнул дядя Леша, опережая. — Просрал свои мечты — теперь чужие давить готов? Лучше помоги парню. Тогда и у самого шанс будет.

— На что?

— Твой шанс, тебе и разбираться. Но для этого не надо покупать сыну свою мечту, — сказал дядя Леша и попросил еще сигарету.

Глядя мимо собеседника, Воронов отдал пачку, затем взял обратно. Открыл, закрыл. Открыл. Вставил сигарету в рот другим концом, но вовремя исправился. Надолго задумался. Он сосредоточенно глядел на свою тлеющую сигарету и крутил ее в пальцах, как ученик, вызванный к доске решать задачу по прогулянной теме.

— Если твой сын построит свой крутящийся аквариум, ты сам переселишься в такой дом? — спросил дядя Леша.

Воронов откинулся на спинку скамейки. Лицо его постепенно расслаблялось. Словно тепло и свет летнего дня наконец-то пробили себе путь в серьезного, солидного, всегда занятого и напряженного человека.

Ветерок сдвинул ветку над лавочкой. Сквозь листву прорвался солнечный лучик и попал Воронову в глаза. Тот зажмурился и улыбнулся.

— Ну, это еще надо технически посмотреть, как такой дом крутиться будет, — сказал он.

И, закинув руки за голову, с удовольствием потянулся.