БЕЛОГОРКА. Одиннадцатый рассказ.

Это иногда надо делать

7777 потОв

Однажды, в начале походной ночи, мы, товарищи по рюкзаку, решили узнать, кто из нас быстрее подвергнется износу, и начали соревнование по прыжкам на месте, на мокром илистом берегу Сурского моря. В судейский состав вошли почти было уснувшая, но передумавшая с этим, Природа и Музыка, обосновавшаяся в этот раз в магнитофоне. Прыгали без остановок около двух часов! 7777 потов сошло, смеялись, задирали головы и смотрели в звёзды, подпевали Музыке. Постепенно люди отсеивались (падали в радостном изнеможении на траву). Победила, как водится, дружба… когда одежда стала совсем мокрой, хоть выжимай.

Поезда.

Мой поезд, по чьему-то щучьему велению, всегда отправляется в дорогу ночью. Вместо того, чтобы заворожённо следить за гипнотическим движением картин за окном, приходится смотреть на потолок, с которого падает холодный поток воздуха из встроенного и подло спрятанного кондиционера. Натягиваешь на себя пахнущее поездом одеяло и ждёшь рассвета, иногда на пару минут забываясь не сном, а, скорее, обмороком. Звук движения поезда искажает движение времени: думаешь, что прошёл час, а в реальности простучала вся ночь, и за окном вагона, наконец-то, начинает проявляться мир. Нежное изголуба-розовое небо, алое солнце, подглядывающее из-за горизонта, серо-зелёные в тумане поля, дальние обрисы городов, неожиданно близкие, возле самых железнодорожных путей, дома и огороды, шлагбаумы и переезды, маленькие станции, леса и перелески, иногда товарный прогремит неожиданно…

Неспособность видеть и ждать

Того, что твёрдо случится,

Водопаду в Душе внимать,

Неспособность стать проводницей.

Неуменье к Луне прильнуть

Так, чтоб сердце почти не билось,

У меня есть шесть воспоминаний, которые я хотела бы растворить в самой едкой кислоте.

Когда ёмкость с грустной водой переполняется, нужно погрустить. Одной. Я закрываюсь в комнате. Ни с кем не делюсь: во-первых, не хочу никому трепать нервы и красть, тем самым, чьё-то здоровье и покой; во-вторых, они будут пытаться утешить, проникнуться и понять, и одеть на себя, но вряд ли им это удастся, лишь приведёт к потере энергии и, опять же, нервов. Я ограждаю близких от своих проблем. Для них у меня всегда улыбка и всё супер-замечательно. Но, при этом, я сойду с ума и изничтожусь, если буду знать, что близкий человек из-за чего-то страдает и скрывает это от меня. Я буду пытать,… то есть,… в общем, сделаю многое, лишь бы он разделил со мной свои страсти и переживания, и ему стало полегче...

В моём характере есть одна данность: при любом, даже очень жёстком, проявлении жизни, я остаюсь, порой балансируя изо всех сил, на линии счастья. Даже во время самой грустной грусти, когда сидишь, а на тебя ото всюду сыпется, льётся, падает, наплывает туманом самая грустная грусть, откуда-то является мысль о чём-то радостном или даже смешном, и начинаешь улыбаться и терять тоску.

Считаю своим предназначением веселить и смешить своих близких. Занимаюсь этим с детства. Близких это, видимо, устраивает, иначе они не собирались бы рядом со мной каждый день, когда я возвращалась из школы, университета или с работы, чтобы послушать, как прошёл мой день (а прошёл-то он, естественно, забавно и с приключениями).

Но иногда у меня не получается рассмешить. Однажды, когда мне было семь лет, а сёстрам — шесть, за обедом на даче я, как обычно, им что-то рассказывала, мы смеялись, я много жестикулировала, словно итальянский торговец. И попала рукой в кипяток, разлитый из термоса по чашкам. И опрокинула чашку с варом на себя. Это была первая боль, БОЛЬ, которую я осознала. Я помню только суету взрослых, как дедушка гнал машину, с открытыми окнами, потому что у меня всё жгло, и как я кричала одно и то же, глядя маме в глаза: «Мам, я не умру?»

В БОЛЬнице меня напичкали обезболивающими. Мама рассказывала потом, когда уже всё было хорошо, что я ходила по коридору и пела (я не помню). А поздно вечером мой организм не выдержал и начал освобождаться от яда. Я помню, как мне было худо. Но, кажется, никому до меня не было дела. Палатные взрослые (меня положили в общую палату) хохотали и играли в карты, сидя ко мне спинами. Именно тогда и возник во мне Терпила, живущий и по сей день.

Медсёстры запомнили поющего ребёнка и стали просить меня петь по громкой связи вновь прибывшим тяжёлым пациентам. Я пела старинные песни сороковых и пятидесятых годов двадцатого века, которым научила меня бабушка, мамина мама. Не ведаю, как и в какой мере это помогало, но пела, раз просили.

Последний, нет, крайний, пионер

Мы очень ждали дня, когда станем пионерами. И вот — мы с красными галстуками, ожидание сбылось. Я училась завязывать галстук, была горда, чувствовала себя повзрослевшей. Потом нахлынула волна летних каникул, как обычно смывшая все воспоминания о школе. А первого сентября учителя, ничего не объясняя, сказали нам, что отныне школьная форма отменяется, и красные пионерские галстуки вместе с ней. Так мы стали крайними в ушедшей эпохе. А после окончания школы, — школу закрыли, превратив в фитнес-клуб. И когда я окончила университет, мой факультет вскоре тоже был закрыт. (Музыкальную школу точно не закроют, потому что она единственная в нашем маленьком городе.) (Зато теперь можно каждый день бывать в общей школе, просто записавшись на занятия спортом.)

… Хотя бы немного надо поспать. Надо брать пример с семейства Рыжиковых, которые сейчас уютно сопят, соблюдая режим сна и бодрствования.

… Кажется, что прошла лишь секундочка с момента, как я закрыла глаза. Но уже за окошком говорит со мной Тёмный. Он, как с недавних пор повелось, просится впустить его, чтобы понюхаться и повидаться с подругой и детьми. Значит, наступило утро — Тёмный соблюдал такт в наших смешанных отношениях и ночами не беспокоил, ночами он охранял нас, давая возможность мирно спать.

…Поговорив с мамой, узнав, что папа опять приедет в воскресенье, я не иду домой. Что-то сегодня держит. Я стою на узкой проторенной тропинке, а вокруг меня снежные дюны и барханы. Вокруг меня тайна зимнего космоса. Нехоженная-неезженная снежная гладь...

А как это — по-ступать не по тропинке?.. Не узнать и не объять, пока не по-ступишь.

Нерешительность — это карман страхов.

Иногда (вот как сейчас) накатывает состояние-потребность сорвать с себя этот карман, вытряхнуть, распугав все страхи.

…Лиля, что ты делаешь?

Я проваливаюсь в снег. В сапогах сразу становится мокро, джинсы тоже намокли. Ногам холодно и мокро. Второй шаг, третий… оборачиваюсь и смотрю на следы, похожие на кратеры.

Потом стираю слезу холода, зависшую в уголке глаза, и просыпаюсь на маленьком стульчике, на котором, скрючившись, и уснула, думая о бесконечности и прошлом. Тёмный просится. Впускаю его. Скоро на гору.

Хочу после разговора с мамой пройтись на лыжах до Храма.

Пока одевала лыжи, мимо прошёл дядя Андрей, поздоровались. Мда, сегодня он не приглашает меня на киносеанс: наверное, ему не очень понравилось смотреть со мной кино)

Погода сегодня мягкая, сонная, молчаливая, но не грустная,… задумчивая.

Снег налипает на лыжи, но это ничего.

Храм уже близко. Я смотрю на его чёрные купола…

Выстрел!

Я вздрагиваю, как будто в сердце впилась спица.

Ищу место звука…

Вижу. Далеко внизу, под горой, несколько человеческих брызг на белом снежном холсте. Они движутся, вокруг них мельтешатся лающие точки, а потом эти точки устремляются прочь.

Охотники сделали своё убийство.

Я втыкаю лыжные палки в снег. Поднимаю руки и направляю всю свою энергию на этих людей. Я хочу, чтобы моя энергия взорвала их Души и переродила Их, избавив от чёрного. Я хочу, чтобы сейчас, когда эти люди увидят то, что натворили, они ужаснулись и поняли…

… Человек — много-много зла и агрессии. Человек — разрушитель и подавитель жизни.

Мы такими созданы, ничего не попишешь. Кто против такого расклада, — борется со своей природой. Кому всё равно, — подтверждает правило. Мы понимаем только силу.

Интересно, если сейчас одним махом взять и отменить все человеческие, записанные в кодексы, законы, — как быстро мы переубиваем друг друга? Давным-давно были писаны эти законы, пишутся новые… ограничения и устрашения. А смысл? А толк?...

Давняя и главная наша ошибка, которая, как сумасшедшая упряжка коней, несёт нас к пропасти, — это отказ от общения с Душой и совестью, отказ в пользу устрашения, принуждения и карательной силы. Проще замахнуться и, если не испугались угрозы, — ударить, чем бережно, с терпением и мудростью Наставника, общаться с Душами людей...