Александра

    — Приворожила она его? Значит, если будет тяжело, пусть терпит, так и передай. Жизнью отвечает, скажи, — приятельница говорила спокойно, профессионально-сочувственно. Александра слушала внимательно — не звякнет ли что в глубине этого голоса. Не звякнуло. Ну и ладно. Ну и хорошо.

   Собственно, всё бы так оно себе и шло по накатанной, и не стала бы она никого ни о чём спрашивать, но уже тридцать шесть, после вторых родов ещё больше раздалась, и Ивану, мужу, тридцать шесть. Всего. 

  На жизнь надо смотреть трезво — и если мужчина гулять хочет, он гулять будет, хоть ты десятком детей его держи, не то, что сыном и дочкой. Потому, чего природе перечить? Другое дело — если какая-нибудь звиздёнка его себе прибрать захочет… ну, нет! Уничтожу. Просто — изведу. Как? А по ситуации решим, это какая ещё баба попадётся. Вряд ли, конечно, на меня похожая, других таких нет. Но всё равно буду слушать, каждое слово мужнино, каждый жест фильтровать-анализировать, и, само собой, внимания ему побольше уделять… лаской, и только так.

  Александра хорошо помнила тот, самый первый раз, когда одолела её жажда приласкаться к Ивану. Не привычной уже несколько лет горячей истомой внизу живота растеклась — в душе застонало что-то.

  Они тогда под Новый год закатились чуть не всем своим десятым "Б" к Ивану на дачу, — родители у него либеральничали, и он лет с тринадцати был сам себе голова. По дому помогал, конечно, воспитали сына на славу — мама сказала, отец попросил, и всё: Ивана ни дома, ни в тусовке. Подхватился и мнёт плотным шагом своим хоть на другой конец Москвы, хоть в другой город, особенно, если маму надо встретить из командировки, а папа сам в очередной. 

  Разъезды разъездами, а Иван получился — диво. Рядом с этим солнцем ясным девчонки таяли непременно — глядел он весело и дерзко, зубоскалил в масть, а комплиментами рассыпался — так никто не умел, а ещё… если куда ехали с классом, то на выходе из транспорта руку подавал всем своим дамам, начиная с учительницы. Как успевал только ловить? Если же не успевал — юркая одна была в классе и норовистая — возмущался, аж больно становилось отказавшей ему за собой поухаживать… а что был для всех, а не для какой-то единственной — так ведь Ванечка же.

   Ванечка всегда при деньгах — и перехватить рубль-другой можно. У Ванечки такие книги дома — даже все Стругацкие! Ванечке хоть в ночь-полночь можно на парня поплакаться — прижмёт встрепанную девичью голову к плечу, пригладит волосы, и слёзы уже не злые. Не вопрос у Ванечки затусить — но лучше на даче, куда занятые родители и летом-то приезжали редко, а зимой и подавно.

   Что бы Иван ни делал, он делал вкусно — это хотелось немедленно потрогать, съесть… или поцеловать. Александра нередко вспоминала ту свою жажду: Иван растапливает печь, то ласково приговаривая что-то устью, то шёпотом в три господа бога душу мать пеняя ломким спичкам...   Даже матерился он лакомо — беззлобно и очень редко. Не то, что сама Александра, которая матом не ругалась — это был её повседневный язык. Язык её дома. Язык её постоянной компании.

   Если бы отец не утонул, когда она только-только во второй класс пошла. Если бы овдовевшая мать не разлаялась со свекровью. Если бы, если бы… была бы Сашенька в отличницах, ходила бы вовремя накормленная и на уроки английского языка дополнительные, не курила бы, долго не знала бы ещё вкуса водки и не стала бы в четырнадцать лет жить с вожаком всей местной шпаны. Ни в четырнадцать и никогда.

   Кстати, авторитет потом сцену ей закатил — за то, что не спросясь, уехала на Новый год с классом к Ванечке. Впрочем, где закатил, там и скатил — Александра выслушала его внимательно, не спеша вытащила из пачки сигарету, раскурила неторопливо. Пожала плечом и уронила вполголоса сквозь фильтр:

   — Пшёл...

   И он пошёл, а она надела чёрное платье в обтяжку, сапоги на шпильке и моднючее шерстяное пальто с плечами, и в наряде этом спустя четыре часа уже ехала со знакомой девчонкой в Питер. Там они и тусили до конца зимних каникул, с хаты на хату кочуя.   В одной такой встретила Александра Костю.

Высокий тонкий блондин с острым и в то же время ласкающим взглядом, совершенно ничем не походил он на Ванечку рыжего, разве что рисовал так же, как Ванечка делал вообще всё. 

  Через год после окончания школы Александра перевезла Костю к себе в Москву и расписалась с ним.

   Ни с кем из класса она тогда не встречалась и не стремилась — Костя с его рисунками, лёгкостью на подъём и самозабвенным — в хохот, в рык — пылом что по ночам, что на рассвете, что вообще когда и где угодно, вытеснил, казалось, всё. Казалось… но Саша работала, а Костя просто ждал её дома. Иногда навеселе. А иногда очень навеселе. Тёща то составляла ему компанию, то скандалила: портит дочери жизнь! И при дочери. И дочери влетало — мужа себе не нашла, не устроилась.

   Но Костя ещё держал — слишком памятны, слишком недавно были и портреты Сашины, им нарисованные, и прогулки по ночам и другое радостное. Хорошо с ним и уютно было идти из кино под ручку, на Костю — стройного, высокого, белокурого — женщины смотрели, не стесняясь, что рядом спутница. А она улыбалась уголочками губ на эти взгляды… смотрите, смотрите.   Ничто и никогда не рушится безвозвратно — и даже из руин можно натаскать кирпичи… И молодости свойственно таскать эти кирпичи, даже умной, опытной, рано созревшей молодости. Но однажды летом Костя уехал к питерской родне на какой-то день рождения.

   Александра поехать не могла — на те дни пришлась её смена, да и денег на второй туда-сюда билет, честно говоря, не очень наскребалось. Однако наскреблось — когда Костя и через неделю не приехал. Александра нашла его в дачном посёлке возле Великих Лук — он туда родственника поехал провожать, ну и задержался: за встречу, за приезд, и вообще жись хреновая, Коська...   Как сгребла за шкирку, как волокла на себе до машины, как вталкивала в вагон, она не помнит. Помнит только, холодно было очень летом тем.

   Звонок одноклассницы первого сентября: "приходи к Ванечке, ты тут висим, тебя вспоминаем, давно не виделись", приняла сдержанно:

   — Приду.

   А сама ещё часа два обсуждала с Костей, что бы надеть и как бы накраситься.

   К Ивану вошла королева — подбородок вверх, плечи назад, каблучки цок-цок. Он, хоть чаще на девушек тоненьких заглядывался — вроде той, норовистой, что ему в школе не давалась всё — а не мог не увидеть и щедрой груди, и бёдер таких, где пропасть хочется… знал он, и что опытная Александра, ох, какая опытная… Забудешь разве, как в девятом классе посреди первого урока заявилась она в класс и на вопрос учителя "Почему опаздываем?" произнесла с вызовом: "Муж разбудить забыл". Колыхнулось в Иване что-то тогда, зыбко, тёмно шевельнулось так — и улеглось до поры: "Женщина. Не моя". 

  Он встретил королеву с обычной своей галантностью, повзрослевшей, правда, за три года — с поклоном руку поцеловал, пальцы женские в своих чуть задержал… Александра легонечко приподняла уголки губ — и обещающе задела своим бедром его, уходя из прихожей в комнату, где уже вовсю за столом весело хозяйничала та, норовистая и тоненькая.  Следом, смущённо улыбаясь незнакомым людям, по стеночке втиснулся Костя.

   А потом Костя беспробудно спал на тахте Ванечкиных родителей, и не слышал, конечно, как на всю опустевшую квартиру надрывается и скрипит, и стучит и хрипит, и вздыхает и сладко, сладко, господи, сладко как стонет старый кухонный стол.

   А потом Костя всё узнал. Это случилось, уже когда Александра подружилась с норовистой, стала часто уходить к ней вечерами, если не на целую ночь. Всё узнал, напился, в слезах проорал Александре: "Ты и ему сказала, что все остальные ложка в чашке?!" и уехал в Питер.

  Треугольник — фигура намного прочнее квадрата, хотя и нет ничего такого, чего нельзя разрушить, особенно, если очень надо… Ванечка от норовистой своей уходить не спешил. Та хоть и не могла забыть пустых, без него, ночей, однако сердце уже не девичье было — женское: простила.

   Но Александра положила себе — подождать. Норовистая-то маленькая ещё, не жизнью — книжками ученная, всё равно ошибётся в чём-нибудь обязательно.

   Так и вышло.

   То из-за дурочки этой Иван к маме опоздал. То в театр они собрались, да о месте встречи толком не условились: потерялись в метро. Еду девочка книжная то недосолит, то недоперчит — а Ивану пресно. То тревожится он — не даст ей жизни, которую надо. Или захотелось вот Ивану ласки особенной — но что неопытность даже влюблённой женщины против мастерства такой же другой?

   Он бы всё-таки и перемог, да норовистая решила: хватит. Расстались они весной, палил не по времени жаркий апрель — Иван уходил, света белого не видя. Но летом того же года Александра была уже беременна от него первый раз.

   — Так ты говоришь, — переспросила Александра, сминая в пепельнице окурок, — жизнью за приворот отвечает? Это как?

  - Понимаешь, — профессионально-спокойная интонация ушла, и стало слышно, как устало у подруги горло, — хорошо, если в результате приворота и спустя годы все стороны довольны своими отношениями. Особенно, приворожённый. И ещё та, у которой твоя знакомая его увела. Не знаешь, та женщина — как?

  Александра задумалась. Потом ответила:

 - У той всё хорошо. Семья, достаток.

  - Ну, значит, знакомая твоя просто помогла судьбе. Но ты всё-таки ей скажи: самое главное, чтобы мужчина счастлив был. А для этого стараться и стараться. Потому и говорю, цена за всё это — жизнь.

  Александра попрощалась, выключила телефон и опустила его на пол. Поднялась из ванны, в которой, как и обычно, часа полтора-два приходила в себя после рабочего дня. Ванную комнату, как и весь ремонт в квартире, сделал Иван — всё равно он дома с детьми сидит — отлично сделал, руки умные. Теперь за дачу возьмёмся, в следующем месяце как раз премия будет...

   Укутавшись пушистым полотенцем, Александра заглянула на кухню — порядок, Иван всё прибрал. По пути в спальню навестила детскую — там стояло сладкое молочное сопение: папа и убаюкивать мастер. Она ещё вслушалась в дыхание детей, улыбнулась, довольная, и пошла в постель, уже нагретую Иваном. Приникла к нему, душистая, влажная, и позвала:

  - Мурррр...