Зачем ты воскрес. Хоменко у Ударника

ХОМЕНКО

Хоменко улыбался, потому что теперь он всегда улыбался людям. Но его увозили в неизвестность уже второй раз. И он не мог понять хорошо это или плохо. Первый раз его увезли от доброй медсестры, которая учила его говорить, держать ручку и рисовать разные непонятные значки и рисовать то, что было ему понятно. Сейчас его забрали от добрых людей, которые давали ему толстую тетрадь, в которой он рисовал и был почти счастлив, потому что им нравились его рисунки. Какими глазами они смотрели на его рисунки! Это девушка тоже добрая. Он сразу это понял и по ее голосу, и по прикосновениям ее руки, когда она гладила его ладонь. У нее были мягкие и теплые ладошки. Когда она говорила с ним, то улыбалась ему, и он тоже ей улыбался. Он хотел сказать ей, что она хорошая, улыбнулся и прохрипел.

Она говорила хорошие слова. Он не понимал смысл этих слов, но чувствовал, что они хорошие. Ему хотелось отозваться на ее слова, и он одобрительно хрипел и улыбался каждый раз.

Он смотрел на мелькавшие за стеклом дома, машины, пешеходов и вдруг понял, что он такой же, как и все эти люди, что он также может идти по тротуару с женщиной под ручкой и слушать ее, и кивать одобрительно головой, что он может стоять возле витрины магазина и рассматривать яркие товары или сидеть на пластиковом стульчике за пластиковым столиком и неторопливо потягивать ароматный кофе. Но какая-то неведомая злая сила лишила его всего этого. Он закрыл глаза и попытался представить это страшное существо, которое отняло у него память, речь и всё то, что нужно, чтобы быть таким же, как и все люди и жить так же, как и они. Это существо он увидел. Оно было огромное и черное. Оно нависало над ним, тянуло к нему мохнатые длинные лапы с острыми когтями. Хоменко видел эти хваткие лапы и понимал, что ему одному не вырваться из них.

Он захрипел. И Надя испуганно стала гладить его по плечам, по щекам, по голове.

— Что с тобой, милый? Не бойся! Мы с тобой рядом. И никому не дадим тебя в обиду. К тебе снова вернется память и вернется речь. Тебя будут любить и у тебя будет любимая женщина. Мы твои друзья. мы поможем тебя. У тебя всё будет нормально.

Хоменко улыбался. И Наде казалось, что он понимает ее слова, чувствует, что они хотят ему добра. Просто не хочет говорить. Пусть она говорит. Ему приятно слушать ее слова. Ударник сидел за рулем. Он полуобернулся и сказал:

— Я уже начинаю ревновать. Мне ты таких слов не говоришь. Ну, очень редко говоришь.

— Мы знаем, что это такое? Я имею в виду ревность. Мне казалось, что ты не способен на такое.

— Я человек и ничто человеческое мне не чуждо. Можешь записать этот афоризм. Признаюсь честно, принадлежит он не мне. К сожалению, многие мудрые слова сказали уже до меня. Но женщина, которая говорит афоризмами, это кошмар.

— Ну, да! Тебе же нравятся дурочки. На их фоне ты выглядишь гигантом мысли. Не знаю, как это ты еще меня терпишь. Представляю, сколько это тебе доставляет душевных мук.

— Погони нет. Как-то неинтересно даже, — зевнул Ударник и сбросил скорость. — А я размечтался! Рассчитывал на крутые гонки, стрельбу, призывы «прижаться к обочине и остановиться!» И что же? И ничего же! Скучно на этом свете, господа! Сейчас засну за рулем. Ни капли адреналина в крови. Придется взять бутылку и напиться. Душа просит романтики, приключений, хочется себя почувствовать супергероем.

— Я тебя уже не возбуждаю?

— Наденька! Но я же не могу тебя так безбожно эксплуатировать. Надо вносить в жизнь больше красок.

— Ты меня будешь жалеть и время от времени ходить на сторону, чтобы добавить красок в свою жизнь?

— Вот! Уже начинается! Представляю, что будет, когда мы поженимся. Настоящий телесериал!

— Мы все-таки поженимся?

— Это неизбежно. Как смена времен года. Кстати, как ты думаешь, твой толстый охранник не запомнил номер машины? Он при тебе выглядывал в окно, записывал что-нибудь?

— Мой толстый охранник запомнил только мои формы. Больше его ничего не интересовало. Даже ни разу не глянул в окно. И забыл о существовании ручки. Так что пусть тебя это не беспокоит.

— Я его прекрасно понимаю. Знаешь, в одной старинной китайской повести я прочитал о том, что если мужчина и женщина остаются одни в комнате, то мужчина обязательно овладеет женщиной. Поэтому женщины, которые хотят избегнуть этого, никогда не должны оставаться наедине с мужчиной. После этого я понял, почему китайцев так много. Они же спариваются при всяком удобном случае.

— Что-то мне захотелось в Китай. А он что теперь будет жить с нами, в одной квартире?

— Ты предлагаешь поселить его на помойке?

— Ну, почему сразу на помойке. А другие варианты ты не рассматривал? Например, гостиница.

— В гостинице его не поселят. У него нет никаких документов. К тому же не забывай, что он не говорит. И официально числится в покойниках. А в гостиницах нет номеров для покойников. Так что этот вариант даже не рассматривается. Согласна с этим?

Ударник жил в типовой многоэтажке. Подобные называют хрущобами. У него была небольшая квартирка на самом верхнем пятом этаже. Ударника это устраивало. Он говорил, что так ближе к небу. Он считал лишней роскошь утреннюю гимнастику и спорт. Зачем терять драгоценное время на бесполезные занятия? Спуститься с пятого этажа, подняться, да еще не раз за день — это же лучше всякой физкультуры. Нагрузка еще та! Можно ее увеличить, если взять два пакета в руки. Надежду он убеждал, что ей сильно повезло, что она выбрала именно его с его квартирой. Никаких затрат на фитнес!

Теперь они поднимались гуськом. Надя впереди, за ней Хоменко, а Ударник замыкал шествие. «Мы как конвоиры! — усмехнулся он. — Ведем заключенного на допрос».

Если для Нади и Ударника подъем на пятый этаж был физкультурой и фитнесом, то для Хоменко подъемом в новый мир, еще неведомый ему и неожиданный. Ему было всё интересно, как ребенку, который попал в новое место: ступеньки, перила, лестничные площадки, подоконники с банками для окурков. Навстречу им попалась полная женщина с пакетом. Она сухо поздоровалась с ними.

Зашли в квартиру. Хоменко задрал глазу к потолку, потом рассмотрел стены, пол.

— Давай, брат, раздевайся! Будь как дома! — сказал Ударник.

Хоменко улыбался и продолжал неподвижно стоять на месте. Только переводил взгляд с одного предмета на другой.

— Значит, ничего не понимаем.

Ударник опустился на корточки, стал снимать с Хоменко больничные тапочки, приподнимая то одну ногу, то другую. Хоменко внимательно наблюдал за тем, что он делает.

— Брат! Пойдем! Извини, что так тебя называю. Не знаю твоего настоящего имени. А ты сам-то хоть знаешь его? Ну, вот только улыбаешься и хрипишь. И ничего не помнишь, конечно. Вот ты записан в лечебнице, как Иван Неизвестный, но понятно, что это не настоящие твои имя и фамилия. Поэтому не буду тебя называть Ванюшей. Лучше уж называть тебя обезличено «брат». А то еще и привыкнешь к чужому имени. Согласен? Улыбка у тебя добрая, как у ребенка. Да ты и есть ребенок. Дитя неразумное, которое только что появилось на свет с чистым сознанием. Tabula rasa! Ну, пойдем-пойдем, брат! Чего стоять на пороге? Мы дома.

Ударник поддерживал Хоменко за локоток, провел его в маленькую гостиную до кресла и показал, чтобы тот садился. Хоменко крутил головой, рассматривал комнатку.

— Здесь…

Ударник показал на диван.

— … будешь спать. Диван раздвигается, так что тебе будет очень удобно и просторно. Надя — это моя девушка. Как сейчас говорят, гражданская жена. Но старое название мне больше нравится: полюбовница или сожительница. Но людей почему-то коробит от этих слов. А негражданская жена — это какая? Которую незаконно ввез с территории Сомали или Гвинеи-Биссау и у нее даже нет российского паспорта?

— Да, Ударник! — вздохнула Надя. — Теперь я вижу, что тебе больше не понадоблюсь. Теперь тебе есть кому греть уши. К тому же тебя больше не будут перебивать.

— Если бы мне был нужен благодарный собеседник, я бы завел кота или хомячка. А я почему-то завел тебя. Ты никогда не задумывалась об этом? Значит, в тебе есть еще что-то такое, чего нет у котов и хомяков.

— Ну, да! По сравнению с ними я круглая дура.

— Нет, совсем не поэтому. А потому что ты объект сексуальных домогательств, которые тебя, кстати, нисколько не возмущают. Что тоже характеризует тебя как человека и гражданина.

— И на этом спасибо.

— Так, Надя, давай-ка я отведу его в душ! Неизвестно, когда он мылся в последний раз. Одежду его надо постирать. Я дам ему что-нибудь из своего гардероба. Мы же почти одинаковой комплекции. Так что, думаю, ему будет впору. А ты пока сваргань какой-нибудь ужин. У меня есть бутылочка вина. Надо же отметить это событие.

— Слушаюсь, мой генерал!

Отпускать Хоменко одного в душ Ударник не решился. Мало ли что? Сообразит ли он, что к чему. Так мать не отправит малолетнего ребенка в ванну. И сама помоет его.

Зашли в ванную.

— Ну, что улыбаешься, брат? Раздевайся! Раздевайся — раздевайся! Меня можешь не стесняться!

Ударник показал на себе, что нужно снять одежду. Хоменко улыбался и повторял за ним действия. Снять больничную робу много ума не надо. И Хоменко быстро справился с этим.

— Понимаешь же? Значит, не всё потеряно. А что же ты у нас такой худой, будто тебя забрали не из больницы, а из концлагеря. Вас что там не кормили, изнуряли голодом?

Он поддерживал Хоменко, когда тот забирался в ванну. Стал обливать его теплой водой. Хоменко сначала удивился, но не испугался. Видно водная процедура ему понравилась. Он вытягивал руки, ловил в ладони струи, улыбался и радостно хрипел. Ударник рассмеялся: ну, чистый ребенок. А он, выходит, чадолюбивая мамаша. Когда Ударник стал шеркать ему спину мыльной вехоткой, он повернул и задрал голову. Не понимал, зачем так надо делать. Но терпел.

Ударник протянул ему полотенце и показал, что надо вытереть себя. Вот так, начиная с головы. Хоменко стал осторожно тереть себя полотенцем, при этом не сводил глаз с Ударника, как бы спрашивал, правильно ли эон это делает. Ударник кивнул:

— Давай, брат! Всё правильно!

Потом крикнул в коридор:

— Наденька! Ты приготовила ему одежду? Я полностью доверяю твоему вкусу. Можешь брать, что угодно.

— Забирай! Я думаю, ему понравится. У тебя классные шмотки, Ударник! Оказывается, ты щеголь.

— Давай, брат, облекаться в цивильное. Больнично-то, наверно, надоело. К тому же, из него не выветривается запах хлорки. Когда наденешь моё, наша братская связь станет еще крепче. Есть братство по крови, а у нас с тобой будет братство по одежде.

Хоменко держал в вытянутых руках спортивные штаны. И с подозрением рассматривал их.

— Извини! Смокинга не имею. А в спортивном легко и удобно. Надевай! Надевай! Нечего рычать! А то, как собака, которая сторожит кость. И сама не ест и другим не дает.

Пришлось помогать.

Когда они вышли на кухню, стол был накрыт. И по кухне витали ароматные запахи. Надя всплеснула руками.

— А он ничего! Красавчик! Правда, надо его подкормить. Слишком уж худой. Начнем прямо сейчас!

— Что же получается? Что я сам привел соперника в дом? И как меня после этого называть?

— Ударник! Я тебя ни на кого не променяю. Но хотя бы поухаживать за ним за столом я могу? Или это тоже вызовет в тебе необузданный приступ ревности? Я до сих пор считала, что ты совершенно лишен этого качества.

— Поухаживать можешь, но только в рамках приличий.

— Как ты думаешь, а вино ему можно? Как никак ты всё-таки врач, тебе лучше это знать.

— Он же совершеннолетний. Так что никакого преступления мы не совершаем. Если ты, конечно, не будешь ему строить глазки. Тогда преступление совершу я. Хотя два преступления за день — это уже перебор.

— Да, конечно, будет неприлично, если мы будем пить вино, а он нет. Мы же с тобой гостеприимные хозяева?

Надя достала еще один фужер.

— Всё-таки интересно, понимает ли он то, о чем мы говорим? — спросила она. — Можно ли об этом как-то узнать? Ну, я не знаю, по глазам или по выражению лица?

— Ты спроси у него?

— А как к нему обращаться? Мы принимаем участие в судьбе человека и не знаем даже его имени.

— Я его называю братом.

— Братом? Почему?

— Ну, во-первых, все люди братья. У всех у нас одни прародители — Адам и Ева. Во-вторых, я в детстве мечтал, чтобы у меня был младший брат. Это была моя главная мечта. Я бы защищал его, учил разному. А мама родила сестру. Это совсем не то. И вообще, как-то мне же надо к нему обращаться. Не «эй, ты». Это не в моем вкусе.

— Ну, брат так брат. К тому же к брату ты меня не будешь ревновать. Так же, дорогой?

Ударник протянул фужер, чокнулся с Хоменко, потом с Надей и поднял фужер, приглашая выпить.

— За знакомство! Ты снова будешь полноценным человеком! Я уверен в этом. И мы с тобой будем хорошими друзьями, ходить друг к другу в гости, сидеть на кухне за бутылочкой.

Хоменко небольшими глотками опустошил фужер. Некоторое время он удивленно смотрел на пустую посуду, как будто соображал, что же это такое было.

Опустил фужер на стол. Посмотрел на Ударника и его подругу. Те еле сдерживали смех.

Глаза Хоменко заблестели. Он улыбнулся и прохрипел.

— Это что? Требует еще? Ударник! Ты хоть немножечко понимаешь его? Ты всё-таки врач.

— Он восхищен вином. Определенно, оно ему понравилось. И он, наверно, не откажется, если ему еще нальют.

— Ну, вот твой великий друг вылечит его, восстановит ему речь, память, он снова будет понимать. Что дальше? Ведь для всех он покойник. У него нет никаких документов. Как он будет жить? Ты себя представляешь это? Я, например, нет.

— Надя! Ты права. Это будет только начало. А дальше посмотрим, что делать. Как говорится, будет время — будет пища.

— Любишь ты, Ударник, вляпаться в какую-нибудь историю, создать себе проблему. Что же тебе спокойно не живется, как остальным? У тебя как будто в одном месте шилья. Ведь его будут искать. Наверно, даже есть какая-то статья за это. Похищение людей. Да еще и психически ненормальных. Ты полистай уголовный кодекс! Так что мы с тобой, Ударник, преступники. Вот всегда мечтала стать преступницей.

— Это так. И если нас посадят, то меня будет огорчать только одно, что мы будем сидеть в разных тюрьмах: я в мужской, а ты в женской. Хотя, может быть, нам разрешат свидания?

— Единственным утешением будет тебе то, что я буду являться в твоих грезах и сновидениях. Говорят, что они в заточениях особо обостряются. Так что виртуально мы будем вместе.

— Надо сказать утешение слабое.

Вечер затянулся.

— Черный квадрат Малевича, — кивнул Ударник на окно, за которым была ночь. — Пора баиньки!

— Пора! — согласилась Надя. — Да и братец наш утомился. Вон уже зевнул несколько раз. Да и я что-то притомилась. Уж слишком бурный у нас был день, столько впечатлений!

— Стели, Надя! А я чищу зубы и в постель.

Когда он вернулся из ванной, то застал удивительную картину. Хоменко сидел на застеленном диване. Укрылся до пояса одеялом. А Надя стояла перед ним на коленях. Держала руку Хоменко и водила пальчиком по его ладони, приговаривая:

— Баба кашу варила — варила, сварила. Вот этому кашки дала, этому дала, этому дала.

Каждый раз она хватала Хоменко за палец и легонько трясла его.

— А вот этому…

Это был мизинец.

— … не дала.

Хоменко хрипел, широко улыбаясь. Игра ему явно нравилась. Он восторженно глядел на Надю.

— Право, как дети, — усмехнулся Ударник. — Может быть, ему машинку купить или кубики? Глядишь и буковки начнет запоминать, слова из них разные складывать.

— Идея! — кивнула Надя.

— Ладно, Наденька! Пора баиньки! А то со своими играми вы можете и всю ночь просидеть. Колыбельную ему спой! Нам надо хорошо выспаться. Завтра им займется мой гениальный друг. Будем верить в удачу. Очень будет интересно, когда он заговорит. Если же у него ничего не получится, то значит наш пациент безнадежен. Но будем надеяться на лучшее. Надо верить в чудеса и науку. И пусть кто-то посмеет сказать, что это вещи несовместимые.

Утром Надя повела Хоменко умываться и чистить зубы. Учила на собственном примере. Ученик оказался способным. Он старательно повторял за ней все движения. Надя набирала в пригоршню воду из-под крана и опускала в нее лицо. И при этом дергала головой из стороны в сторону. Брызги разлетались по всей раковине. Хоменко улыбался. По всему было видно, что Надя ему нравилась и поэтому заниматься с ней ему тоже нравилось.

— Теперь ты! Ну, подставляй ладони! Да не так! А чашечкой, чтобы вода набиралась! — командовала Надя. — Вот! А теперь опускай лицо в воду! Тряси головой!

Хоменко смеялся. Но смех у него был особый. Прерывистый, резкий хрип, как будто он выталкивал из себя что-то ненужное.

Ему понравилось чистить зубы. Он, как попугай, повторял все действия за Надей, при этом смотрел на нее восхищенно, как ребенок смотрит на взрослого, который что-то делает умело и ловко.

— Ты способный ученик. Наверно, хорошо учился в школе. И в вузе. Ты же кончал вуз? Узнать бы какой.

Ударник назначил встречу со своим гениальным другом с обычной фамилией Иванов. У того как раз был свободный день. И он обещал подскочить через час — полтора.

Иванов был женат. И в тридцать лет уже имел двух очаровательных дочурок. Сам он, как и его жена, были родом из Казахстана. Здесь жили их родители. И они считали, что здесь их родина.

Никто их не выгонял. И у него, и у жены была работа, были друзья, в том числе среди казахов.

Они снимали частный домик на окраине степного городка. До работы добирались на автобусах.

Саша, так его звали, чувствовал, что ему дают понять, что он человек второго сорта, поскольку не принадлежит к коренной национальности. Но прямо об этом не говорили.

Хотя его опыт, классификация были выше, куда пробиться он не мог и оставался рядовым психиатром. На руководящие должности назначались казахи. Это был главный пункт, когда решали, кому возглавить тот или иной отдел.

Муниципальную квартиру, которую он должен был получить как семейный человек, постоянно кому-то отдавали. Каждый раз находился более нуждающийся в жилье.

Жена работала в школе, вела русский язык и литературу. Всегда у преподавателей этих предметов нагрузка выше крыши, потому что на них уделяли больше всего часов. Плюс тетради плюс сложность предмета плюс классное руководство плюс заведование кабинетом плюс квалификация. Так что набегало прилично.

Потом часы резко сократили. В старших классах вообще оставили русский язык как факультативы, которые ученики могли посещать или не посещать. У нее было чуть побольше полставки. Классное руководство передали молодому учителю.

Страшнее было другое. Им предстояла сдача экзамена по казахскому языку и казахской культуре, куда включалась казахская литература, история и искусство. В этом они не были сильны. Хоть снова садись за парту и изучай новые предметы.

Как-то всё время и они, и окружающие обходились русским языком, языком межнационального общения. И потребности изучать казахский язык не возникало. Да и никто не требовал этого.

Если они не сдадут экзамены, катастрофы не произойдет, но работать по своей профессии они уже не смогут. Учителя и врачи обязаны знать казахский язык.

Саша тогда пойдет в сторожа, а его жена техничкой в той же школе. Такая перспектива их не радовала.

Лена, его жена, порой по вечерам рассказывала про школьные дела:

— Представь, Саша, оказывается, что сейчас вся история держится на двух китах. Первый — это захватнический колониальный характер политики России и Советского Союза. Вся история России — это история захватов и порабощения народов. Русские только и занимались тем, что завоевывали соседние народы и нещадно их эксплуатировали. Это заложено в их национальном характере. Каждый русский — это оккупант. Второй кит или хит (как понравится) — национально-освободительное движение порабощенных российско-советским империализмом народов. И тут они демонстрировали чудеса героизма, выдвигали выдающихся лидеров. Ермак — это захватчик, разбойник, грабитель, насильник. А Кучум — великий полководец, мудрый правитель, великая душа, мыслитель и мудрец. Вот Чингисхан, Батый, Тамерлан, басмачи, моджахеды — борцы за светлые идеалы, за прогресс и демократию, которые беспощадно боролись и борются с русским империализмом. Восхваляются чеченские боевики, Украина, которая, как щит, стоит между просвещенной Европой и варварскими ордами. То есть теперь и здесь Россия стала империей зла. А литература? На весь «золотой век» русской литературы, а это от Пушкина до Льва Толстого, уделяется меньше часов, чем на изучение графоманских виршей Джамбула, который, кстати, немало написал од и гимнов Сталину, восхвалял коллективизацию и борьбу с врагами народа. Теперь он выше и Пушкина, и Шекспира. Ну, ладно, там казахская литература будет изучаться на казахском языке, а математика, физика, химия? Будут переводить учебники на казахский язык. Им больше заняться нечем, много лишних денег? Но говорить об этом нельзя. Это табу, это предательство национальных интересов, это хуже святотатства. Поэтому все помалкивают.

Саша согласился.

— И в больницах, наверно, введут обязательный казахский язык. Циркуляры уже приходят на казахском языке. Хорошо хоть хватило ума на арабскую вязь не перешли. Но зато хотят ввести латиницу. Казахстан — це же Европа.

Задумали перебраться в Россию. Казахстанская демократия стала уж слишком демократической. А что дальше будет при таких темпах продвижения к цивилизованному миру?

Как-то Саша увидел на автобусной остановке, как дюжий казах-багатур двинул в лоб мужичонке так, что тот отлетел и повалил урну, только за то, что тот обратился к нему с вопросом по-русски. Причем обматерил он мужичонку на отборном русском мате.

Саша решил: «Уезжаем!» Их никто не отговаривал, ничего не обещали. Уезжаете, ну, и ладно! Чиновники жили по принципу: «Меньше народу, больше кислороду. Одни уедут, другие придут на их место. Чего же тут такого? Обычное дело!» Подали документы, заказали контейнер, сами поехали с частником. Это было быстрей.

За Павлодаром их тормознули гаишники, мурыжили три часа. Один был низкий и толстый. Другой его противоположность, высокий и худой. Им не нравились документы, просматривали их на свет. Наверно, хотели убедиться, что это фальшивка. Потребовали, чтобы из сумки извлекли семейный архив: разные документы, письма, записки, школьные тетради, разного рода квитанции и чеки. Стали разбирать их. Потребовали справку о том, что в документах нет никакой секретной информации или что-то такого, что может нанести вред республики Казахстан. Саша попытался добиться, от кого он мог получить такую справку и действительно ли при выезде требуется такая справка.

Доводы полицейские даже не собирались слушать. И бубонили: возвращайтесь и привозите справку. От кого справку и как ее получить они не говорили. Покажите справку, что ничего секретного не вывозите, и можете ехать. А без нее мы вас с территории Казахстана не выпустим. Саша отчаялся. Водитель, которого они наняли, уже сто раз пожалел, что повез их в Россию. Хотя до этого возил без всяких приключений.

Видно, полицейские наигрались, и сама игра им изрядно надоела. Они выглядели уставшими. Толстый полицейский дал отмашку: можете ехать. Но в следующий раз…