Продавец лампочек

I

В районе шести часов утра зазвенел будильник. Толком еще не проснувшись, А. жмурился от легкого света, падавшего ему на глаза от ночника. Ему не хотелось подниматься, поскольку мелодия будильника напоминала отчего-то звуки бьющихся о скалы волн. Почему-то ему хотелось верить, что волны бились о мыс Доброй Надежды. Так и спал он, проговаривая про себя:

— Добрая Надежда… Добрая Надежда… Рассекающий потоки ветра парусник. Маленькое крошечное судно, способное пробиваться сквозь штормы к берегам далеких стран и континентов. Далекая заблудшая посреди морей и океанов лодка…

С будильником у него была связь асимптотическая, почти такая же, как и с любым шумом, толпами и кричащими людьми. Он всегда просыпается на пять или десять минут позже после отключения устройства, выталкивающего людей из мира грёз в явь.

Это было чудесное утро. Небо отливало в сонных глазах А. перламутром, а Солнце казалось необычно пожелтевшим персиком или нектарином, которые он любил, в особенности в это время года.

На его рабочем столе неизменно лежали пара черных и синих ручек, карандаши и несчетное количество блокнотов и тетрадей. И все эти банальные канцелярские атрибуты, быть может, играли в жизни А. очень важную роль. Он относил их категории “самое необходимое”, то, без чего не мог жить человек хоть сколько-то пишущий, хоть сколько-то имеющий слог.

А. было не то чтобы мало лет, но и не столько, чтобы называть его стариком. Он не распространялся о своём возрасте и не хвалился тем, что преподнесла ему жизнь к стольким годам. Всем своим существом А. пытался сохранять молчание, что в моментах его, конечно, подводило. Ему хотелось оставаться статичностью перед бушующим, перед тревожным, перед всем тем, что губит и калечит. А. взял зарок запечатлевать фотокадры, оставаясь за пределами объектива.

В квартире перегорела единственная лампочка под потолком — связующее звено человека со светом и тенями. Как жаль, что не существует таких ламп, которые были бы способны осветить то, что перегорает так часто у человека внутри. А души порой темнеют настолько, что покрываются светонепроницаемой плёнкой.

II

В доме, напротив того, где в своей квартире с перегоревшей лампой находился А., открылся совсем недавно магазинчик ламп и светильников с поэтичным названием “Lúmious”. Хозяином и продавцом в одном лице был некий путешественник из Финляндии, носивший столь похожее на наименование его магазина имя — Лю́ма. Финн был худощавым, высокого роста мужчиной среднего возраста. Его руки, казалось, можно было бы сопоставить с размахом крыльев ястреба, а глаза, цвета небесной лазури, не могли отпустить ни одного посетителя. Лю́ма обладал строгими чертами лица, но всё же взгляд его был добр и искренен. Казалось, что он умел как-то особенно обходиться со временем, которое не могло догнать его и дать ему состариться.

В Lumious после самого открытия захаживало немало посетителей, зачастую просто прохожих с улицы, удивлявшихся появлению столь необычного заведения со столь необычным и даже загадочным продавцом.

Всё помещение было охвачено лучами стерильно чистого солнечного света. Не было ни единого пространства, которое не занимали бы люстры, светильники и лампы самых разнообразных форм и размеров. В углу аккуратно рос один единственный цветок в необычайно большом для него горшке. Это желтоватое растение, корневищами которого в прошлом лечили чуму, имеет латинское название Gentiana. Стоило бы предположить, что он был собран Люмой во время своих путешествий в горах Швейцарии.

Магазинчик привлекал большое внимание местных бродячих котов и собак, что нисколько не удивительно, ведь продавец лампочек был большим любителем четвероногих друзей. У него всегда находилось какое-нибудь угощение, которым он непременно делился с шерстяными бродягами. Некоторые посетители Lumious утверждали, что Люма обладал огромным приютом для лис, а точнее таких маленьких зверьков с большими ушами — фенеков, в Африке. Но поскольку в данной части света на тот момент было неспокойно, а душа финна лежала к путешествиям, он оставил приют и, собрав всех своих зверят, отправился в Восточную Европу, по пути передавая ушастых в добрые руки.

III

А. не был любителем больших перемен и довольствовался лишь тем, что преподносила ему жизнь: в малых объёмах, в небольших количествах, в тусклых красках. Он плыл по течению, градуально развиваясь, но не достигая пика. Между тем в голове у него, как и у любого человека или, быть может, Маленького человека, были Большие мечты, немного стирающиеся о суровую явь, о серый быт.

Человек, в бесконечных попытках пытающийся убежать от себя, теряет краски. Человек теряет веру, пытаясь достучаться в двери, вход в которые ему строго-настрого запрещен. Человек теряет себя, когда попытки стучать и бежать заканчиваются. Человек в конце концов принимает себя таким, какой он есть.

Он исписал несчетное множество ручек, измельчил о бумагу тонны грифеля. С отроческого возраста А. считал нужным подмечать детали: всё то, что, как ему казалось тогда, не замечал или мог проигнорировать человек, считая это несущественным или не значимым. У него было много хороших и плохих книг, в которые он мог погружаться с головой. И, погружаясь всё больше в литературу, символы и буквы, в блокноты, он постепенно, как бы немного отодвигал от себя реальность.

А. не носил яркой одежды, не любил шумных посиделок и какого-то особого внимания к нему. Он был замкнут, но в своей замкнутости находил очень много положительных моментов. Он был одинок, но “самое необходимое” спасало его от тоски в самые сложные периоды. А. с течением времени обнаружил в себе задатки стоика, легко переносившего тоску, но перегоревшая лампочка заставила его задуматься о каких-то более сложных и глубоких вещах кроме поврежденной нити накаливания.

IV

— Добро пожаловать. Меня зовут Люма. Я являюсь продавцом и вместе с тем хозяином Lumious. А вы, наверное, желаете осветить ваш дом? — спросил с лёгкой улыбкой хозяин магазина светильников у А.

А. удивился, насколько в помещении было светло и тепло. В его холодной квартире всегда находил себе место сквозняк, а батареи никогда не могли отогреть продрогшие руки. Удивил его также необычно спокойный, будто бы отеческий взгляд продавца. Люма всем своим видом располагал к общению. Немного поколебавшись от неожиданного приветствия, но всё же собравшись, он ответил:

— Я лишь только хотел приобрести одну лампочку, поскольку моя перегорела.

— Выбирайте. Для каждого оттенка освещения характерна своя цветовая температура. Простыми словами, если вам нужна самая жёлтая лампочка примерно такого же цвета, как сегодняшнее Солнце, — Люма указал на звезду, сияющую за окном. — то вам стоит взять вот этот экземпляр температурой две тысячи четыреста Кельвинов. А если же вы хотите иметь освещение белее Луны, то стоит присмотреться к этой лампочке температурой семь тысяч Кельвинов.

Наступила непродолжительная пауза.

— Пожалуй, возьму нечто, находящееся посередине между предложенными вами цветовыми температурами. Давайте лампочку на пять тысяч Кельвинов, — наконец ответил А.

— Пожалуйста.

Пока продавец любезно заворачивал новое приобретение покупателя в картонную упаковку, А., наконец-то привыкнув к свету, осматривал помещение. Его в высшей степени поразил цветок, стоявший в углу комнатки. Люма, заметив проявленный интерес А. к растению, сказал:

— Его называют Горечавкой в вашей стране, а латинское название ему — Gentiana. Мне удалось отыскать его в Швейцарии в своё время. Удивительное растение. Говорят, если посадить его, возможно, что счастье станет чуточку ближе. К тому же оно обладает удивительными лекарственными свойствами.

А. показалось, что было бы славно иметь эдакий цветочек в своей скромной квартире. Ему виделось, как магнитом бы счастье притягивалось к нему сквозь прозрачные облака и билось в его окна, которые с того момента он бы никогда не закрывал, довольствуясь счастьем и сквозняками. Это его развеселило, что не мог не заметить продавец:

— Что же вас так рассмешило? — Спокойно спросил Люма.

— Я начал представлять, как счастье, словно птица, таранит окна моего дома, а мне остаётся лишь дернуть ручку, чтобы впустить его.

— Довольно-таки интересное и даже поэтичное сравнение, — Заметил Люма. — Но счастье так часто бывает неуловимым.

Наступило молчание. И двое совершенно незнакомых и таких непохожих друг на друга людей, находившихся сейчас в одном помещении, задумались об одном и том же состоянии человека, которое имело разное определение для каждого из них.

Для А. счастье было действительно неуловимым, но он и не был его искателем. Ему не доводилось испытывать это состояние в том смысле, который вкладывал в него Люма. Финн бывал счастливым от совсем маленьких вещей. Например, во время его непродолжительного путешествия по Аравии, как ему это тогда казалось, к нему приходили фенеки и, сбившись в стайку, везде следовали за ним. Хозяину лампочного магазина тогда пришлось изучить рацион питания этих маленьких зверят, а также обучиться заботе о них, потому что расставаться с ним они никак не хотели.

Счастье шло за Люмой по пятам. Оно настигало его в самые неожиданные моменты. Однажды ему доводилось стоять на “краю земли” — мысе Финистерре. И когда он стоял там и глядел на омываемые Атлантическим океаном скалы, к нему вдруг со всех сторон слетались чайки. Они кружили вокруг него и издавали хаотичные звуки, похожие на крик, смех, плач. В какой-то момент ему показалось, что это птичье облако подымет и унесет его далеко-далеко, в места, про которые он еще не слышал и в которые простому путешественнику своими ногами или любым другим транспортным средством не добраться. Тогда он был счастлив в своих мечтаньях. Именно тогда в его голову пришла мысль, что в мире нет ничего невозможного.

— Знаете, про вас рассказывают удивительные истории, — Прервав молчание, сказал А. — Будто бы вы в одиночку объездили чуть ли не весь свет. И на каждом пути вас непрестанно окружают какие-нибудь животные. И вот сейчас, когда я подходил к Lumious, то увидел несколько кошек и собак, которые грелись на Солнце, как будто в ожидании, что вы откроете им двери.

— Да, звери отчего-то проявляют ко мне особый интерес. Когда-то я думал, что это лишь оттого, что в моих карманах всегда находилось что-нибудь интересное для них. Но с недавних пор я заметил, что их влечет нечто иное. Быть может, существует некая близкая связь между мной и животными. Но что это за связь… Уловить её я пока не могу. А что касается моих путешествий, то это лишь давнее увлечение. Я всего-навсего хочу объехать весь мир.

Люма многозначительно улыбнулся.

— Отчего же вы сейчас здесь? И почему продаете лампы?

— Вы знаете, мой ныне покойный отец имел крохотный магазинчик лампочек в городе Тампере. У него была страсть к коллекционированию примусов, свечей, светильников и, собственно говоря, ламп. Он говорил мне в детстве, что нет такой дороги, которую нельзя было бы осветить, и нет такого человека, в котором невозможно было бы зажечь искру.

Отец Люмы был верующим человеком. Но нет, он не ходил в церковь и не заучивал молитвы наизусть. Это была, быть может, слепая вера. Вера в свет. Люма по некоторым печальным обстоятельствам рос без матери. Он впитывал, будто губка, всё то, чему учил его отец. И теперь, когда его не стало, любовь сына проявилась в продолжении дела отца. Продавец лампочек нес свет.

V

Противясь утверждениям синоптиков, закапал дождь. Он бил по крышам высоких домов и окутывал город светло-серой пеленой. Бродячие собаки и кошки неизменно сидели возле ярко освещенного магазина с некоей надеждой в глазах.

Как это часто бывает во время “самых важных” разговоров, время проносится быстрее ветра. Или, быть может, время останавливается для участников таких разговоров? Но день близился к концу. Люма в красках описывал А. свои путешествия: восхождение на Анды, прогулки по пустыням Австралии, пересечение Бассова пролива и нетихие штормы в Тихом океане.

А. внимал, уткнувшись, будто блаженный, взглядом в продавца, в его прозрачные синие глаза. Он не мог понять, откуда у этого человека берутся силы на все те подвиги, которые он совершает:

Почему этот человек сейчас находится в этом месте? Что привело его именно сюда. Почему внутри меня сейчас так пусто, но вместе с тем тепло. Но всё познается в сравнении. И сейчас, сравнивая свою жизнь, по правде говоря, дешевую, пшик, как дырка от бублика, с его жизнью, я испытываю досаду и некий страх. Ведь страшно порой бывает, заходя домой, видеть тот же стул, расположенный в том же месте, что и вчера, тот же неимоверно высокий дом за окном, ель, тянущуюся к небу годами. Досадно наблюдать все те же старые книги, магниты на холодильнике, фотографии на стенах, люди на которых не меняются, не стареют и не умирают. И только я старею, только я умираю.

Пустота. Как чистый выбеленный аквариум, наполненный лишь водой и хлорной известью. Как старый покосившийся деревянный дом, давно лишенный живого духа. Как белый и нетронутый лист бумаги с замятинкой в правом верхнем углу. Пустота — как смысл? И давно ли она стала моим смыслом. Давно ли я стал пустотой?

— Вы, наверное, устали от меня, — Тихо спросил Люма. — Иногда я начинаю так много болтать, что не замечаю времени и к тому же теряю заинтересованность моего собеседника.

— Нет-нет. Вы вовсе не заставляете терять мой интерес к вашим историям. Просто, понимаете ли, мне сложно понять. Нет, не так. Мне хочется узнать, откуда у людей берутся силы или, быть может, воля к тому, чтобы совершать подвиги и открытия, подобные вашим. Может, я человек консервативного порядка, замкнутый, нереализованный, но всё, что я имею в своей жизни на данный момент — это пара несчастных блокнотов, в которые я записываю всё то, что пережито другими людьми, всё, через что проходили эти люди. И в попытках уберечь хоть что-то, что мне так дорого, я упускаю всё, к чему лежит моя душа. Ваши истории настоль интересны, что, простите, заставляют в полной мере ощутить свою никчемность.

Странный звук заполнил пространство помещения. Нечто, очень похожее на громкий смех чайки, вырвалось со стены, а точнее из часов, расположенных на этой стене. Люма с легким удивлением посмотрел на циферблат, а затем перевел уже мягкий взгляд на А.:

— Представьте себе самые обычные качели. Ваше детство ведь не было лишено удовольствия качаться на них?

— Нет, моё детство не было лишено и ударов этих самых качелей о мой затылок.

— Это еще лучше. Что же вы испытывали, когда раскачивались на них?

— Я чувствовал, как по моему лицу бьет ветер.

— А еще?

— Я чувствовал себя королем земного шара.

— Это серьезно. Прекрасно. А еще?

— Невесомость. Будто бы я не чувствую границ. Да, границы совсем размыты.

— И еще?

— Будто я летаю. Чувство свободы. Словно ничего невозможного в этом мире не существует.

— Вы четко представляете это состояние сейчас?

— Я стараюсь ощутить, но у меня не очень выходит.

Рядом с Lumious в одинокое дерево ударила молния. В испуге от магазина в разные стороны разбежались четвероногие.

— Вы говорили о блокнотах. Сейчас один из них у вас с собой?

— Всегда со мной.

— Запишите все то, о чем мы говорили — всё о качелях.

Шелест страниц. Белый лист. Чернила ложатся на бумагу, собираясь в сложные предложения.

— Так вам должно быть легче. А теперь вчитайтесь.

Эта задача оказалась для А. посильной. Он пытался вчитаться в слова, несколько раз пробегаясь глазами по листу.

— Теперь вы ощущаете всё то, о чём написали?

— Да, отчасти, да.

— Примерно такое состояние я испытываю перед каждым своим путешествием, перед каждой задачей, каждым делом. На качелях ты не знаешь, насколько сильно сможешь взлететь перед раскачкой, но ты качаешься, и в ушах звенит, и дух захватывает. И не знаешь ты, что может случиться с тобой в любой другой момент. Но ты крепко держишься и летишь всё выше. Тебе страшно, но этот страх перерастает в твою уверенность. Как вы сказали: “Ты ощущаешь свободу”.

— Вы хотите сказать, что нужно вообразить для себя все эти состояния перед тем, как начать заниматься каким-либо делом?

— Любым делом. Перед любым действием. Перед всем новым. Жить с этими чувствами. Всегда.

VI

Было около двух часов ночи. Небольшой дождь перерос в густой ливень. Самые терпеливые бродячие животные с плотными животами искали себе место под козырьками и подвалами домов. В эту ночь за тучами полная Луна была особо прекрасна, так что любой, даже совершенно далекий от романтики человек мог бы оценить ее красоту.

А. смотрел на тучи и думал об этих качелях. Быть может, свет Луны помог бы ему в полной мере ощутить все те состояния, которые он описал у себя в блокноте и про которые рассказал ему Люма.

— Испытывать всегда… Для меня и счастье-то — иллюзорное чувство. А свобода? Я совершенно не могу вообразить её. Я не могу испытывать её сейчас так, как когда-то мог.

Вкрученная лампочка на пять тысяч Кельвинов аккуратно освещала комнату, но будто бы игнорировала фигуру А., не касаясь лучами его лица.

— Испытывать всегда…

А. в одежде лег на не расправленную кровать. Мысли бились внутри его черепной коробочки, но сейчас ему было трудно их отсортировать. Дождь, бьющийся о карниз, будто бы откликался каждой каплей в душе А. Он засыпал с открытыми глазами. И кажется, что в какой-то момент ему удалось увидеть свет луны: лучик, пробивающийся сквозь тучу.

VII

Сны порой выворачивают весь наш внутренний мир наружу, отображаясь перед нами картинками, изображениями или видеорядом. Конечно, некоторые сны хочется забыть, оставить их на кромке памяти, выветрить или смыть сразу же после пробуждения. А если учесть, что во снах человек проводит до трети всей своей жизни, быть может, стоит уделить им какое-то особое внимание?

— Я не пустой…

Сквозь сновидение вдруг услышал слова А., но не мог определить откуда они до него доходили.

— Я не пустой!

Кто-то крикнул ему в самое ухо, и он открыл глаза во сне.

Но перед ним не предстали всё те же знакомые силуэты комнаты. Во-первых, не было стола с вечными на нём атрибутами, во-вторых, стула, в-третьих, не было окон и даже стен. Видел он лишь открытое пространство и чувствовал мягкость кровати, с которой ему удалось немного приподняться.

А. в некоторой степени любил честность, и поэтому он честно ощущал холод в этом месте. Переведя свой взгляд на некогда бывший пол своей спальни, он увидел вместо паркетных досок плотный слой снега. Наст расстилался до самого горизонта. А на самом горизонте тихо располагалось закатного цвета Солнце.

— У тебя ничего не получится.

Такой далекий, но до жути знакомый голос немного испугал А., оборачивающегося, чтобы найти человека, который произносил эти слова.

— У тебя никогда ничего не получалось и не получится — снова.

За спинкой кровати А. далеко-далеко обнаружил дерево и что-то подвешенное к нему. Зрение у А. было слегка испорчено, поэтому вид этого дерева он не мог четко определить.

— Даже не пытайся. Трусость всегда была отличительной чертой твоего характера.

Ступни А. легли на поверхность снега. Он было хотел надеть что-нибудь теплое на ноги, но вокруг не было ничего, чтобы это осуществить. Отчего-то ему казалось, что надо было срочно добраться до далекого дерева. Это будто было очень-очень важно.

— Помни правило: “приду не первым, но приду”. Всегда помни и пользуйся им.

Снег под ногами хрустел, но А. не оставлял на нём следов.

— Пустота — как смысл. Твой смысл.

Ноги будто бы кололи тысячи морозных иголок. А. не замечал боли и, противясь навязчивому голосу, шагал вперед.

Может бежать?

— Ты не сможешь найти выход. Тебе не удастся убежать от себя.

Чем быстрее бежал А., тем больше становился голос, отчетливее звучали слова. А. пытался их игнорировать, но теперь ощущал их на физическом уровне: его барабанные перепонки еле сдерживали такое звуковое давление.

— Тебе дано одно лишь страдание: только оно питает в тебе твоё существование.

А. смог смутно разглядеть дерево, оказавшееся покосившимся ветхим дубом. Кажется, он даже смог увидеть, что висело на ветке: нечто похожее на качели.

VIII

Люма снимал небольшую квартиру в том же доме, где располагался его магазин. Сегодняшние день и ночь отчего-то показались ему очень утомительными, но нынешнее место жительства, как только он переступил его порог, быстро сняло с него усталость.

В квартире пахло лавандой и благовониями, а на стенах висело несчетное количество карт с вырисованными на них маршрутами: от Норвегии до Великобритании через Северное море, от Великобритании до Франции через пролив Ла-Манш, от Франции до Испании через Бискайский залив. Выделенный мыс Финистерре — точка невозврата, после которой линии на карте начали бесконечно переплетаться, так что было сложно точно определить следующие точки начала и конца маршрута.

Люма пробежался глазами по картам, и его сердце начало биться чуточку быстрее, а в голове у него возникал удивительный видеоряд всего того, через что он успел пройти.

— ¿Le apetecería algo de té? (Не хотите ли чаю?)

На кухне у финна располагался чайник и чайный сервиз, на случай если когда-нибудь к нему придут гости. Он вообще-то любил незваных посетителей, которым можно было бы рассказать обо всем на свете или услышать от них самые невообразимые истории, или, быть может, самые повседневные.

— No, gracias, doctor. Esta mañana me emborraché con el té. (Нет, спасибо, доктор. Я напился чаю этим утром.)

Люма поставил чайник, заполненный на одну треть водой, на газовую плиту, повернул нужную ручку горелки против часовой стрелки, подставил зажженную спичку и создал будто бы слегка потрескивающее пламя.

— Hoy hace buen tiempo, ¿verdad? ¿Cómo se siente? (Сегодня хорошая погода, не так ли? Как вы себя чувствуете?)

Пока вода в чайнике закипала, Люма аккуратно разворачивал упаковку байхового чая, подаренного им смотрителем маяка, с которым ему удалось познакомиться при необычных сложившихся обстоятельствах.

— Hoy es un hermoso día. Me siento muy bien. (Сегодня просто прекрасный день. Я чувствую себя очень хорошо.)

Чайник начал издавать свой пиковый звук, и Люма вдруг ощутил острую, пронзающую клинком боль в голове. Первый раз он почувствовал эту боль в Испании, и сколько бы не пытался её игнорировать, она всё равно отзывалась в нём колющими клиньями.

— Es duro para mí decir esto, pero te han diagnosticado un tumor cerebral. (Мне тяжело это говорить, но у вас диагностирована опухоль головного мозга.)

Через большие панорамные окна пробивающийся сквозь тучу лучик Луны аккуратно ложился на один единственный предмет, стоявший на подоконнике — черно-белую фотографию в деревянной рамке. Человек на фотографии стоял перед маленьким, но чудесно освещенным изнутри магазином, держа руки на боках. Его мягкая улыбка, добрый взгляд, небесного цвета глаза, казалось, грели любого, кому удавалось взглянуть на этого человека. На оборотной стороне фотографии располагались маленькие буквы, собравшиеся в одни, быть может, самые важные для кого-нибудь слова:

Свет во мне и в тебе, и в каждом.

Всегда помню. Всегда люблю. Папа.

IX

Я не хочу этого слышать. Хватит!

Подумал про себя во сне А. и с разбегу влетел на качели. Ветка натужно поддалась весу. А. заметил, что канат, который являлся основной частью качелей на дереве, оказался достаточно крепким, что его, конечно, обрадовало. А мокрая от снега доска его нисколько не потревожила.

Касаниями кончиков пальцев А. отправил себя в полёт. Он ни капли не удивился тому, что вокруг него закружили снежинки, которые летели будто бы снизу вверх с поверхности снега. Оглянувшись назад, А. заметил, как Солнце начало подниматься и совсем чуточку теплеть.

Это какое-то пьяное Солнце. Отчего оно восходит на Западе?

Его мысли начали летать и кружиться, подобно танцующим снежинкам. Перед его глазами перематывались все события собственной жизни, все печали и радости.

Я ведь когда-то писал стихи. И когда-то они даже неплохо получались. Я мог бы создавать собственные миры и делиться ими с другими. Я могу быть в мирах других, быть в них проводником. Во мне есть что-то светлое… Оно обязательно есть.

Звучная мелодия играла в его голове и А. показалось, что снежинки начали лететь наверх поступательно, будто в такт этой музыке.

Я обещал себе быть сильным и делать всё возможное, чтобы мои мечты осуществлялись.

Качели, явно ощущая напряжение ног А., будто бы помогали ему раскачиваться всё выше и выше. Они сделали его невесомым, как перышко.

Надо сделать всё, что в моих силах, чтобы избавить себя от страха. Избавиться от темной червоточины, так полно засевшей в моей груди. Раз и навсегда.

Солнце расположилось в зените, когда А. уже не мог остановить ход качелей. Они раскачивали его без участия силы, прилагаемой его ногами. Свет слепил ему глаза.

— Добрая надежда…

А. почувствовал невообразимую легкость. Но что-то вытягивало его из мира грёз в явь: что-то совсем знакомое.

Покрывшись опереньем, А. уверенно взлетев с качелей, направился к Солнцу, по законам этого причудливого сновидения заходившему на востоке.

X

Раннее утро. Птицы неслышно щебетали над огромным городом. В далеком-далеком парке от легкого ветра поскрипывали качели. Выбившись из своей птичьей стаи, белый-белый голубь по будто своему заданному маршруту полетел к многоэтажным домам. Он мелькал в сотнях окон, и те, кто в столь ранний час не спал, успевали уловить лишь шлейф из перьев, тянущийся за птицей.

Белый голубь подлетел к карнизу с наружной стороны ничем, казалось бы, непримечательного окна. Он махал своими крыльями, удерживая равновесие, и рассматривал через окно маленькую комнатку, откуда до него едва доходили звуки, похожие на гидролокатор.

Удовлетворившись тому, что она увидела, птица села на карниз, что-то тихонько проворковала, развернулась и улетела. Она неслась столь стремительно, что, быть может, даже самый зоркий человек не смог бы её заметить.

И только белое перо с высоты пятидесяти метров над уровнем моря падало бесшумно на траву.