Прорастали цветы сквозь асфальт... Глава 7

ГЛАВА 7. 9-й дом.

Утренний развод. Роты выстроились на плацу. Подполковник Шульман, в длинном белом овчином полушубке с высоким воротником, в унтах и огромной меховой шапке с кокардой, маячит на трибуне и принимает доклады командиров.

Над морем солдатских шапок поднимается лёгкий пар; брови, усы, чёлки покрыты морозным инеем. Серо-зелёная солдатская масс словно пританцовывает, колыхается, переминаясь с ноги на ногу, перешёптываясь: «Скорее бы! Поскорее бы на стройку! Скорее бы уже!»

— Хочу сказать несколько слов по поводу того, что вы пишете домой, — говорит Шульман, держа в руке какую-то бумагу. – Вот нам в штаб принесли письмо, найденное в столовой. Солдат пишет, что служит в гвардейской танковой части. Освоил танк, выезжает на стрельбы и маневры. Получил сержантское звание, получает пайковые. Нашёл бабу с «хатой» в посёлке, ночует, живёт у неё, пьёт самогон и, в-общем, как он пишет, как сыр в масле катается. К сожалению, подпись неразборчива. Но мы проведём расследование, кто это, и что это он там такое делает. И если найдём, ему несдобровать! Отправим в дисбат! Там будет катать! Только не сыр, а камни долбить и таскать в гору! – кричит Шульман, потрясая указательным пальцем правой руки в направление севера.

И вот раздаётся команда: «Смирно!» Все замерли. Офицеры вскинули правую руку, отдавая честь.

В трескучей тишине раздаётся голос подполковника Шульмана:

— Лейтенант Парицкий, снять рукавицу!

— Зачем, товарищ подполковник?

— Откуда я знаю, может, Вы там фигу держите! Фигу Родине показываете!

Парицкий сунул рукавицу в карман шинели. Сняли рукавицу на правой руке и все остальные офицеры.

— К прохождению торжественным маршем, по-ротно… — командует Шульман, глаза его наливаются кровью, румянец играет на щеках.

Извиваясь в конце плаца гусеницей, роты выдвигаются на прямую линию марша перед трибуной.

— Выше ножку! Раз! Раз! Раз, два, три! Выше ногу, товарищ лейтенант, тяните носок! – рычит Шульман, лицо его радостно упивается проходящим мимо шествием.

Неровные ряды, в обгорелых возле костров бушлатах, в завязанных вокруг лиц ушей шапок, в хлюпающих галошах валенок, поворачивают за ворота КПП и там облегчённо распадаются на скученные, тянущиеся на объект колонны, окружённые по сторонам покрикивающими сержантами, с красными полосками на погонах.

Среди них плелась и третья рота с замыкающим её лейтенантом Парицким.

Из-за угла хозблока появился отрядный грузовик. За рулём сидел весёлый парень из Львова. Машина неслась на офицера. Виктор в последний момент отскочил, и, не удержав равновесия, упал в канаву. Машина, обдав солдат грязью, понеслась в сторону комендатуры.

Из ворот КПП медленно выехал УАЗ комбата.

— Парицкий, что это Вы там делаете? – спросил ядовито Шульман.

— На меня грузовик чуть не наехал, я чуть не погиб, — оправдывался лейтенант.

— Чуть-чуть не считается. Лучше бы Вы погибли. Нам бы от этого только лучше стало!

Шульман, Добронравов и пропагандист дружно захохотали.

Парицкий, замыкавший предпоследнюю роту, обнаружил, что «блатные» покинули строй и идут сзади нестройною гурьбою.

— Почему покинули строй? – окликнул лейтенант отстающих. – Кто разрешил?

— Да здесь все сержанты, нам можно, — вальяжно ответил Галеев.

— Сержант Галеев, займите место рядом со своим взводом! – приказал Парицкий.

— Да они сами дойдут, не разбегутся… — поморщился Галеев. – Не первый день в Бухенвальде!

— Я кому приказал? – воскликнул Парицкий и вытолкнул Галеева из толпы «блатных».

Галеев вцепился в руку лейтенанта и ловким движением повернул пальцы.

Парицкий вскрикнул от боли.

— Товарищ лейтенант, — из толпы вынырнул сержант Демьяненко. – Не роняйте свой авторитет. Мы Вас уважаем. А сейчас Вы только себя подрываете.

Виктор отступил, поддерживая левой рукой покрасневшую и опухшую ладонь правой.

— Вы для меня никто! И звать вас ничто! – выкрикивал Галеев, сдерживаемый под руки другими бригадирами. – И имел я Вас, как хотел! – с трудом остывал этот упитанный и честолюбивый командир отделения.

Работы на 9-м доме шли полным ходом. К каждому подъезду прикрепили старшего офицера, ответственного за их срочное выполнение. Солдаты дневали и ночевали на объекте, покидали его только на завтрак, обед или ужин. Когда не хватало розеток, выключателей, фурнитуры, их снимали с соседнего, недавно достроенного 8-го дома. Носилки, затирки, лопаты для раствора мастерились из досок и подручного материала. Во дворе жглись костры для обогрева солдат. Каждые два часа комбат Шульман проводил построения и переклички, заявляя: «Ни один Ибрагим не должен отлынивать от работы!» «Аврал» или «штурм» продолжался уже не первую неделю. Всё делалось для того, чтобы 9-й дом был сдан в срок, и ответственные смогли получить кто очередное звание, кто повышение по службе.

Полковник Формальнов, после проведённой на объекте «летучки», ходил по подъездам и смотрел, как идут работы. В четвёртом подъезде, в одной из квартир он заметил рядового, это был Мухамеджанов, рядом с ещё не пробитым отверстием под стояк горячей воды.

— Позовите ко мне офицера! – приказал полковник.

Парицкий поднялся на этаж из комнаты этажом ниже.

— Что это такое? – возмутился Формальнов. – У нас в конце недели сдача дома, а у Вас ещё стояки не готовы! Эти отверстия я оставляю под Вашу ответственность, лейтенант! Если сегодня не будут готовы, я Вас на гауптвахту отправлю! – лицо его побагровело, что не предвещало ничего хорошего. – Лишим Вас офицерского звания и отправим в дисбат!

— Не Вы мне это офицерское звание давали, не Вам его и отнимать! – отвечал Парицкий. – У нас инструментов нет для работы! А штукатурам цемент не подвезли!

— Так вот Вы как заговорили? Инструменты найти! Задачу выполнить, во что бы то ни стало! Я Вас лично проверю! – Формальнов указал пальцем на Парицкого.

— Быстро, выполнять! – крикнул лейтенант рядовому по кличке «Муха».

Солдат засуетился. Сразу откуда-то появился лом, и раздались громкие удары усиленной работы.

Виктор вернулся в комнату этажом ниже. Комната отапливалась множеством самодельных обогревателей. Сержанты и бригадиры грелись здесь, кучками рассевшись на скамьях и убивая время между проверками.

Дверь отворилась. В комнату вошли Шульман и Добронравов.

— Вот они где все! Здесь сидят! А кто будет за личным составом смотреть? Сержанты! Бригадиры! Все по своим отделениям! – крикнул Шульман.

В миг комната опустела.

— А Вам что, Парицкий, особое приглашение нужно? Кто будет за качеством работ смотреть? – продолжал Шульман.

— Так там прорабы есть. Они за качеством смотрят, — ответил лейтенант.

— Смотрят то они, смотрят, но Вы тоже должны. Садись, — обратился комбат к сопровождавшему его начальнику штаба. – Погреемся.

Шульман с видимым удовольствием уселся на освободившуюся скамью. Майор присел рядом.

— Вот, присылают нам таких из Москвы, на перевоспитание, — Шульман кивнул головой в сторону Парицкого, обращаясь к спутнику. – Толку от них никакого, возись только. У тебя-то как дела?

— Да всё хорошо, ремонт закончил, — улыбнулся Добронравов.

— А у меня вчера жена принесла музыку послушать. Пластинку Аллы Пугачёвой. Слушали. Хорошо поёт. Она, говорят, замуж за Киркорова собралась. Правда, ведь? – Шульман переспросил у Парицкого. Он мечтательно посмотрел в потолок. – В отпуск полечу в Сочи. Через Москву.

Я так мыслю: зачем собирать деньги, вещи, коллекции? Лучше потратить их в отпуске! В рестораны сходить, на корабле покататься, погулять в своё удовольствие. Чтоб воспоминания остались. Чтобы было, что вспомнить потом… Один раз ведь живём-то, не так ли? — обратился он за поддержкой к окружающим.

— Да, один… — согласился Добронравов.

— А что это Вы там всё пишете? — спросил Шульман у Парицкого. – Всё пишите и пишите…

— Письмо пишу домой, товарищ подполковник, — улыбнулся лейтенант и продолжал писать.

«Здравствуй, мама!

Я отправил тебе письмо к празднику, и открытку отцу, ко дню рождения, и ни ответа, ни привета. Я в недоумении, в чём же загвоздка?

Дело в том, что в общежитии письма приходят не в почтовые ящики, их нет, а хранятся на первом этаже, рядом с кабинкой вахтёра, у всех на виду. Есть такие солдаты, которые воруют чужие письма, в расчёте, что в них могут быть деньги. А солдат в офицерском общежитии за день много ходит туда-сюда. Есть и такие, которые лично меня не любят и поэтому могли прочитать письма и выбросить. Вот я и подумал, может быть, письмо пропало.

Расскажу немного о местных событиях. Так, например, недавно меня обворовали. В комнате в общежитии выбили дверь, вскрыли замки на чемоданах и украли летнюю одежду, в том числе брюки х/б серые, которые ты прислала. Там ещё украли рубашку новую, кроссовки, спортивные штаны, часы и другое, купленное здесь.

Раскажу о посёлке Э-н. Он находится почти в 100 километрах от Комсомольска-на-Амуре. Наполовину деревянный, наполовину из пятиэтажных домов. Есть два клуба /один в посёлке, другой – в совхозе/, три продовольственных магазина, два магазина промтоварных, военторг, булочные, книжный магазин, столовая, кафе, буфет. В военторге бывает колбаса, сыр, масло, даже кофе, по талонам продают мандарины, но в-общем, всё, конечно, не фонтан. Я питаюсь в поселковой столовой или в солдатской, в части.

Э-н находится на плоской местности – высушенное мелиораторами болото, окружённое с одной стороны степью, а с другой – какой-то чахлой с виду тайгой, покрывающей три невысокие сопки. В посёлке есть зона для заключённых с вышками для часовых. Зеки что-то строят, какое-то здание, но я их вблизи не видел, мы с ними не соприкасаемся, да и нет желания.

Мороз здесь -30, — 40 и, говорят, будет -50. Мне выдали валенки, рукавицы, а полушубка овчиного пока нет. Поэтому хожу в шинели.

Мне здесь очень понадобились те деньги / 100 рублей /, которые дал отец, нужно было даже и побольше.

Сейчас я заместитель командира роты в в/ч 69009. Командир роты Шульман /здесь недалеко Еврейская АО /. В роте более 130 человек, очень много из Закавказья и Средней Азии, а также тупых и ленивых. В роте три офицера.

Много работы. Встаю в половине шестого, прихожу поздно вечером, иногда – ночные дежурства.

В общежитии проживаю в комнате на двух человек на пару с одним лейтенантом. У нас был в комнате телевизор, но его унесли. Видите ли, до нас здесь были полковники-ревизоры и подхалимы установили для них телевизор. А когда поселились лейтенанты – телевизор забрали.

Не забудь, пожалуйста, в посылку положить «Московский комсомолец» за полмесяца /в качестве обёртки/ — не хватает свежих новостей. И обязательно лимоны. Пиши!

Мой адрес: Хабаровский край, Амурский район, посёлок Э-н, микрорайон «Южный», дом 25, комната 7, Парицкому В. А.»

— А Вы в Москве кого из известных людей видели? – поинтересовался Шульман у Парицкого.

— Актёра Штирлица, Тихонова то есть, — медленно припоминал Виктор. – У него светлая «Волга», автомашина. Горбачёва один раз видел на митинге, на трибуне. Я в первых рядах стоял.

— Ну вот, Горбачёва видели, а служить, как положено, не хотите. Пошли дальше, — обратился он к майору. – Через полчаса построение, — бросил он Парицкому, — всех пересчитать и доложить!

Виктор ещё раз проверил, как идут работы на стояке.

Лом валялся посреди ванной комнаты. Рядовой «Муха» на пару с сотоварищем сидели в углу помещения и мирно беседовали на своём и о своём.

В проёме появилась голова замполита Малкина.

— А ты с ним по-мужски поговори, — советовал замполит Парицкому. – В тёмный уголок заведи и облегчи душу! – подмигнул Малкин и исчез.

— Ты почему не работаешь? – спросил лейтенант рядового.

Мухамеджанов молчал и глупо улыбался, словно не понимал, что от него хотят.

— Я что с вами, в какую-то игру играю? – Парицкий положил левую руку на плечо солдата и внимательно смотрел ему в глаза.

Муха растерянно озирался и продолжал улыбаться.

— Что ты лыбишься, как педель? – злился лейтенант.

— А он такой и есть, — крикнул спускавшийся по лестнице Галеев.

Парицкий ткнул Муху сапогом в живот, потом оттолкнул от себя тыльной стороной ладони, в лицо.

Солдат побледнел, закрылся руками, отступил.

— Если к вечеру дырку не пробъёте, я тебя на «губе» сгною! Обещаю! – крикнул лейтенант и побежал во двор, объявлять построение.

На вечернем построении начальник штаба отряда майор Добронравов объявил, что сегодня очередь третьей роты идти в ночь разгружать вагоны с углём. Возглавит разгрузку лейтенант Парицкий.

— Но мы сегодня весь день работали, на девятом доме, товарищ майор! – послышались голоса из 3-й роты.

— Разговоры отставить! Посёлку и заводу нужен уголь, поэтому сразу после ужина отправляетесь на железную дорогу! Инструмент получите на месте!

Солдат расходились, недовольно ворча: теперь, вместо вечернего часа-другого на личные нужды и заслуженного сна их бросали теперь в ночную смену.

На изгибе железнодорожной ветки стоял полузабытый состав со злополучным углём. Засовы на вагонах открылись под ударами ломов, освобождаясь от снега и льда.

Парицкий расставил людей по вагонам и, убегая от мороза, зашёл в бытовку на окраине путей.

— А, это ты, Виктор? Заходи, гостем будешь!

В бытовке грелись и выпивали Паша Остранин и его приятель, начальник столовой 10-й части. Эти двое нашли друг друга в местных делишках.

Начальник столовой поставлял Паше сахар. Продукт отправлялся на квартиры знакомым самогонщикам. На выходе появлялось крепкое пойло, вполне пригодное для питья.

— Ты зачем здесь? – осведомился Остранин.

— Да вот, — Парицкий показал рукой в окошко. – Уголь разгружаем.

— А… Братишка, налей ему первача, согреемся.

«Братишка» достал из тумбы бутыль с прозрачным белым напитком.

Виктор медленно выпил глоток обжигающей жидкости. В жарко натопленной кандейке жизнь показалась не такой мерзкой.

— Сколько сегодня? – поинтересовался Парицкий.

— Да градусов сорок есть, а к утру сорок пять обещали, и ветер – восточный. Смотри, чтобы твои там не разбежались, без присмотра. И не задубели, – советовал обычно не столь заботливый Остранин.

Парицкий прошёл вдоль состава.

Солдаты безуспешно долбили заледенелый уголь, отвлекаясь на склоки и перебранки.

— Товарищ лейтенант, сегодня не наша очередь разгружать, — жаловался рядовой Мухамеджанов. – Почему везде мы, да мы?

— Работай, не скули, — хмыкнул лейтенант и пошёл в бытовку, выпить ещё полкружки согревающего напитка.

— Как они работают? Как терпят всё это? Почему не бросят всё и не уйдут? Каков же предел человеческого терпения? – спрашивал Виктор не то у себя, не то у собутыльников. – Да из меня мороз уже всю энергию вытянул, уже в затылке, словно кол торчит от этого холода, не даёт распрямиться, а они всё ещё работают?

Парицкий вывалился по ступенькам вагончика к очередной проверке личного состава.

Солдаты побросали ломы и лопаты, сбились кучками и спорили о чём-то, размахивая руками и озлобленно озираясь.

— Уходим! Все уходим! – крикнул Мухамеджанов, бросил лом и призывно позвал рукою всех за собой.

— Уходим! Уходим! – повторились крики у других вагонов.

Военные строители, где толпой, где небольшими стайками потянулись обратно в казарму.

— Куда вы? Остановитесь! – кричал Парицкий, но его никто не слышал.

Обжигающий ветер гнал людей прочь.

На утренней «пятиминутке» Шульман поинтересовался:

— Почему ушли с угля? Кто разрешил?

— Никто не разрешил. Ушли самовольно. Бунт.

— Кто поднял бунт?

— Зачинщиком был рядовой Мухамеджанов, по кличке «Муха».

— Прислать его ко мне.

Муху отправили на гауптвахту.