Прорастали цветы сквозь асфальт... Глава 10

ГЛАВА 10. На «губе».

Парицкий сдался на гаупт-вахту.

В кабинете коменданта на него внимательно смотрели слегка выпуклые глаза

майора Бейбарса.

— А, Парицкий, заходите, заходите! С утра Вас ждём, — приветствовал его майор. – Что-то Вы до нас так долго добирались? Мы уже хотели выслать за Вами автомобиль, — расплылся в улыбке комендант. – Уже и камеру хорошую для Вас приготовили, без клопов, с подушкой и одеялом. Будете хорошо себя вести, дадим почитать Вам газеты, — майор был явно в хорошем настроении и упивался своим великодушием. – Лыткарин, проводи лейтенанта, — скомандовал он массивному сержанту, прохаживающемуся по коридору со связкой ключей.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант, — весело приветствовал его сержант, — опять к нам? Надолго?

— На трое суток, — недовольно вздохнул Парицкий.

— А что так мало? – усмехнулся культурист. – Оставались бы подольше, без Вас как-то скучно…

— Нет, уж лучше Вы к нам, — отшучивался лейтенант.

Сержант проводил его до офицерской камеры, представлявшей из себя продолговатое помещение с кроватью-топчаном, избитого вида некрашенным столом, табуретом и зарешеченным окном в тюремный двор. На столе лежали старые газеты, алюминиевая миска и кружка.

Парицкий открыл нараспашку дверь, безуспешно пытаясь избавиться от спёртого, пыльного воздуха.

В открытую дверь офицерской камеры постучали. На пороге рисовался, улыбаясь, сержант Лыткарин.

— Товарищ лейтенант, пойдёмте, посидим, чайку попъём! Чифирьнёте с нами! Айда!

Стол в караульном помещении был уставлен мисками с картошкой и мясом. Трёхлитровая банка с крепко заваренным чаем, сахар, масло, чёрный хлеб.

— Присаживайтесь, угощайтесь! Для Вас самое лучшее!

— Вы какой хлеб любите, краюшки или из середины? – спросил ефрейтор Долгополов.

— Краюшки.

— Любите краюшки? Нарежем Вам краюшки! Лишь бы не косяки! – подмигнул Долгополов Лыткарину.

Лыткарин достал из-под лавки бутыль с мутным белым самогон, плеснул жидкость в расставленную рядком посуду.

— За нас с вами, да и хрен бы с ними! – он показал на воображаемых «их» за своим плечом и поднял кружку. Остальные принялись чокаться, греметь незамысловатой тарой.

— Потише вы, прапорщик Приходько здесь! С той стороны обычно ходит, подслушивает, — ефрейтор кивнул на зарешеченное окошко, выглядывающее на пожарную лестницу.

— А Вы из какого района Москвы будете? – обратился Долгополов к Парицкому.

— С Петровско-Разумовской. Знаете такой?

— Не, не знаем. Там что, Петры живут? Разумные? – Долгополов и Лыткарин прыснули от смеха.

— Да нет. Там Пётр Первый жил, у своей бабки, княгини Нарышкиной. Она в честь внука назвала имение. Потом там были владельцы, графы Разумовские, фавориты царицы Елизаветы.

— То-то Вы такие там все разумные, не то, что мы.

— А ты откуда? – спросил Парицкий.

— А я из Лыково. Слышали о таком?

— Да слышал. Вы там лыка не вяжете, в лаптях ходите, — усмехнулся Виктор.

— Кто лыка не вяжет? – возмутился Долгополов, любитель «принять по-маленькой».

— Да вы, в своей деревне. Крестьяне вы лапотные. Лыком торговали-торговали, потом надоело, стали самогон гнать.

— Да наш район – самый лучший в области! У нас и промышленность есть и сельское хозяйство! Товарищ лейтенант, если Вы ещё хоть слово про Лыково скажете, я Вас сковородкой успокою! – горячился Долгополов.

— Никого ты не успокоишь! Не посмеешь! – разошёлся Парицкий. – Было твоё Лыково пьяной деревней, деревней и останется!

Долгополов схватил Виктора за шею, сцепив руки в «мёртвом» захвате.

— А ну, говорите, какая наша деревня! – разъярённый ефрейтор, дёргал арестованного лейтенанта за шею и усиливал захват.

— Да не знаю я, какая ваша деревня, не был я там! – кричал Парицкий и силился вырваться из клешней охранника.

— То-то же! – торжествующе воскликнул ефрейтор.

— Кончай бузу, отпусти его! – вмешался Лыткарин. – Ты ему шею свернёшь!

Нашли из-за чего спорить!

Лыткарин разнял сцепившихся.

— На вот, глотни, — сунул он кружку Долгополову.

Долгополов, увидев кружку, обмяк и выпил.

В окошке промелькнуло лицо начальника гауптвахты прапорщика Приходько, высматривающее, что происходит в караулке.

— Прячь бутылку! – шепнул Лыткарин.

Долгополов сунул бутыль в дальний угол, под топчан.

— Нате конфеты, закусите, — Лыткарин рассовал в руки присутствующих леденцы.

В караулку вошёл начальник гауптвахты.

— Что за шум? А драки нет? – прапорщик оглядывался и принюхивался.

— А Вы Парицкий, покиньте помещение. Вы должны находиться в офицерской камере.

— Но он с нами обедал, — уточнил сержант.

— Покиньте, покиньте. Незачем Вам здесь находиться.

— Вы не можете мне приказывать, я Вас старше по званию, — расправил грудь Парицкий.

— Тогда Вам прикажет начальник гарнизона, — уточнил Приходько, многозначительно посмотрев на лейтенанта, и пошёл дальше с осмотром.

После полудня мимо окошка камеры сержант-охранник проводил знакомое Виктору лицо – сержанта Демьяненко.

— И Вы здесь, товарищ лейтенант?! – вскрикнул Демьяненко, но радость быстро улетучилась с его бледного напряжённого лица. – Вас на сколько? На трое суток? А меня на семь. Комбат по просьбе Малкина посадил. И боюсь, продлят они мне это дело…

— Крепись, Серёга… — постарался поддержать сослуживца Виктор.

Потянулись долгие, бесполезные, нудные дни.

Ночью досаждали клопы, падавшие с потолка, лезшие из щелей кровати, днём – многочисленные мухи, вечером из-под порога тюремной двери вылезали и перебегали к только им известным дырам в полу наглые стремительные крысы.

Здесь, на «губе», Виктор заметил многое, что не бросается в глаза привыкшему и долго пробывшему в комендатуре служаке. Так, комендантский взвод, охранявший арестованных, бил их почём зря и сколько угодно. Тычки, пинки, затрещины, боксёрские удары — всё это во множестве сыпалось на головы несчастных арестантов, большинство из которых находились здесь за кратковременные отлучки с объекта или из части. Существовала и практика так называемого «опускания на полы».

Новичку, если он не отличался физической силой и не был «блатным», охрана предлагала заняться уборкой в помещениях гауптвахты.

Так случилось и с рядовым Мухамеджановым. Его вывели на уборку.

— Ты что, блатной? — спросил охранник.

— Нет, — отвечал арестант.

— Тогда почему отказываешься мыть полы?

Арестованный молчал. Его вывели на тюремный двор, заставили раздеться. Экзекуция началась. Бедолагу долго избивали. На нём прыгали, в подкованных сапогах, с залихвастскими дикими выкриками. Время от времени отказника совали головой в очко туалета. Расправа продолжалась часами, оставляя после себя кровавые следы.

Выбор у арестанта был невелик. Или терпеть длительные издевательства или соглашаться. Согласившись, он становился как бы записанным в уборщики, вечным уборщиком, униженным, постоянно кем-то помыкаемым и побиваемым существом, изгоем.

Новички-арестанты терпели все муки, лишь бы не попасть в эту касту, путь из которой назад был долог и мучителен.

Особо примечателен был «трамвай». Всех только что схваченных в посёлке солдат комендант помещал в камеру предварительного заключения. Небольшое, размером 4 на 4 метра, без окон и вентиляции бетонное помещение, забивалось до отказа, и оттуда редко выводили в туалет. Тех, кто слишком громко кричал, в просьбах о туалете, выводили в караулку и избивали. Солдаты находились в КПЗ до тех пор, пока за ними не приходил офицер из отряда, либо их переводили в камеры гауптвахты.

В дневные часы Парицкий наблюдал, как солдаты-арестанты маршировали на небольшом тюремном плацу, двигаясь нестройной толпой по кругу, мешая коваными сапогами грязный лёд.

Офицерскую камеру положено было по уставу оставлять открытой и ночью, и скуки ради, Виктор прогулялся по коридору, заглядывая в окошечки камер. Рядом с одной из одиночек Парицкий услышал негромкий голос Сергея Демьяненко:

— Товарищ лейтенант, попросите начкара, чтобы в туалет выпустил и в душ, — попросил сержант.

— Не могу, сам так же, как и ты, третий день кантуюсь, – отнекивался лейтенант. — Мне комендант сказал по секрету, что ты можешь бежать. Что тебя сообщники ждут, — пытался пошутить Парицкий.

— Да Вы что товарищ лейтенант?! – изобразил удивление Демьяненко. – У Вас, наверное, крыша едет! Как отсюда можно бежать? – сержант с ужасом посмотрел сквозь отверстие двери на Парицкого.

— Ладно, попрошу, не дрейфь, — пообещал Парицкий и зашёл на обратном пути в кандейку начальника караула.

Лейтенант Нестеренко, добрый малый, сказал, что, так и быть, сводит этого арестованного в душ.

Поутру выяснилось, что камера, где сидел Демьяненко, пуста.

Верх четырёхметровой стены, огибавшей внутренний плац, был усыпан осколками стекла, схваченными бетоном, ещё выше – витые спирали колючей проволоки, а на них кое-где обрывки обмундирования.

— Ушёл, подлец! – вскрикнул майор Бейбарс, увидевший эти клочки.

— А как? – удивился Парицкий.

— А так. Бушлат где-то взял или шинель, и набросил на колючку. И сообщники у него были, с той стороны, лестницу поставили. Я же вас предупреждал!!! – Лицо коменданта наполнялось досадой и злобой.

— Вызовите ко мне начальника караула и сержанта, – крикнул он охраннику, — я с ними буду особый разговор держать!

Гнев майора ещё долго выплескивался в стенах комендантского кабинета и в ближайших коридорах.

Парицкий выходил из внутреннего двора гауптвахты и тут его окликнул майор Бейбарс.

— Тебя в УС вызывают! Зайди на второй этаж, к Формальнову!

В соседнем здании управления строительства Виктор поднялся на второй этаж, в кабинет полковника, начальника отдела кадров.

— Вот Вы вроде бы давно у нас в гарнизоне; казалось бы, опыта должны были набраться. А почему служите так плохо? Надо бы хотя бы оставшееся время показать себя, — говорил Формальнов. – А то, только и делали, что дурака валяли! Сегодня мне доложили, что Вы пьянствовали вместе с солдатами в караульном помещении. Были под арестом и отказывались подчиниться начальнику гауптвахты! В связи с этим объявляю Вам трое суток ареста! – выдохнул из себя Формальнов.

— Как трое суток? – оторопел Парицкий. – Да у меня шестого числа самолёт на Москву, я домой улетаю!

— А так! Не будете дисциплину разлагать.

Полковник Формальнов, известный тем, что устроил своего сына курьером при штабе, говорил не слишком уверенно. Виктор уловил эти нотки.

— Товарищ полковник, пощадите! У меня уже билет на самолёт куплен. Дома родители ждут, — умолял Парицкий. – Я служил как мог, старался, просто не всё всё иногда получалось. Это один всего случай такой, что я расслабился. Пощадите!

— Ладно, идите, — передумал Формальнов. – И больше не попадайтесь мне на глаза! Езжайте в свою Москву, кислятина! – хмуро произнёс полковник и отвернулся.

Освободившись с гаптвахты, Виктор Парицкий зашёл в офицерское общежитие. На третьем этаже постучал в дверь комнаты, где жил Малкин с семьёй. Из комнаты выглянул растрёпанный замполит, в майке и трусах.

— Чего тебе? – спросил он.

— Выйди, поговорим, — поманил его Парицкий.

Малкин выскочил в коридор.

— Ты зачем настучал на меня? – процедил Парицкий. — Что я политинформации не провожу, – пристально глядел он на сослуживца. – Я тебя чем-то обидел, насолил, что-то тебе плохое сделал? Да мне из-за тебя трое суток на губе клопов пришлось кормить…

— Так комбат же приказал, чтобы ты проводил политинформации, — хитро усмехнулся Малкин и утёр нос.

Виктор вспомнил боксёрские удары, которым учил его отец. Правой! Левой! Правой! Хук снизу! Удар по рёбрам!

Лицо Малкина перекосилось от боли, он согнулся, обхватил голову руками и в таком виде на полусогнутых в коленях ногах, перевалил, шмыгнул через порог, щёлкнул замком.

Парицкий вытер пот со лба, спустился этажом ниже, в свою не очень счастливую комнату.

Отбыв наказание на гауптвахте, рядовой «Муха» скончался в местной больнице. Врачи поставили диагноз: воспаление лёгких.

Прощались с бойцом всей частью.

К гробу в Красной комнате подходили воины третьей роты, смотрели на осунувшееся лицо и быстро покидали помещение.

— Всем подойти! Всем проститься! – командовал Шульман. – Всем отдать последний долг солдату! – не унимался он. – Всем запомнить его лицо!

Прощай, дорогой товарищ!

Кто-то усиленно стучал в дверь седьмой комнаты. Виктор щёлкнул засовом. Вошёл майор Добронравов. Он хитро посмотрел на Парицкого.

— Нужно будет исполнить поручение военной прокуратуры. Возьмёте на гауптвахте рядового Гречко, вот Вам предписание, — майор протянул Парицкому бумагу. – И отвезёте его на освидетельствование в Хабаровск, в психбольницу. Это нужно перед судом. Задача понятна? Выполняете! – отрезал начальник штаба.

В купейном вагоне поезда «Советская Гавань – Хабаровск» Парицкий снял с Гречко наручники.

— Не будем мы ими баловаться, правильно? Не убежишь ведь? – ободрил Парицкий подследственного.

— Нет, — грустно вздохнул Гречко. – Куда бежать-то? Кругом тайга…

— Да у тебя пока ещё и суда не было, — успокоил его лейтенант. – Может отмажешься. Условно дадут, если лишнего на себя не возьмёшь, — советовал Парицкий. – Парень ты не плохой, не в ту сторону тебя занесло… Мать, братья-сёстры есть?

— Конечно, есть.

— Ну вот. Значит, есть о чём подумать.

В городе они выпили пива, подальше от вокзала, кишащего патрулями.

Парицкий оставил Гречко в психбольнице, на обследование, а сам направился в кинотеатр «Гигант», посмотреть фильм модного японского кинорежиссёра.

Сеанса закончился. Виктор выходил в фойе и в дверях увидел капитана Немцева и замполита Малкина.

— Какой же тяжёлый фильм! – воскликнул Малкин. – Особенно когда он тащит свою мать в горы, чтобы оставить там. Какой жуткий обычай!

— А Вы что здесь делаете? – изумился Немцев, увидя Парицкого.

С кем же тогда осталась рота?

— Со старшиной, наверное, — неуверенно пробасил лейтенант.

— Мы-то здесь в командировке. А Вы? – продолжал удивляться командир роты.

— И я тоже. Солдата на обследование привёз.

— Ох уж этот Шульман, что он вытворяет, — негодовал Немцев. – Оставил роту без офицеров. Нарочно. Чтобы потом разнос нам всем устроить. И как только во время войны его родителей немцы не перестреляли?