Наталья Чердак - Натурщица

Посвящается Александре Вотской

Если бы бутоны тюльпанов по размерам соответствовали твоим ногам, я бы сделал из них тебе юбку. Раскрыл один, и, протыкая лепестки иголкой, сшил бы наряд. Для тебя.

Потому, что когда ты голая, мне хочется спрятать твою наготу. Чтобы никто не мог коснуться тела, которое мне дорого. Ни рукой. Ни взглядом. Душа моя, ты слишком юна, и потому до безумия эгоистична. И это моё безумие тоже. И моё бешенство.

Мы в студии. Ты позируешь, тело твоё едва прикрыто, и видно каждую родинку, все созвездия и островки созвездий твоего узора на перламутре совершенства. В глазах душа. И я смотрю в них, и вижу, что она красива. Или мне кажется.

Откидываешь в сторону волну прядей и поводишь плечами. Всё с улыбкой, детской, восторженной и рождающей восторг. Ты для меня ребёнок. Навсегда.

Иногда мне грустно. Иногда я зол. На машинке моего воображения я всё шью тебе мой дар, и ложатся под иглу вымышленные тюльпаны немыслимых оттенков. Так происходит всякий раз, когда ты в центре внимания. Когда возвышаешься над нами, позируя на плоскости стола, набранного из серо-желтых кубов в пятнах. Всё заляпано засохшими красками. А художники за мольбертами смотрят, едят, преображают неподвижную тебя — обнаженную вселенную родинок-звёзд.

А когда ты только моя, я тебя игнорирую. Никаких поползновений — я старательно выписываю изгибы, неуклюже копируя твою красоту, и дарю её бумаге. Это наша история. Сказание об эгоистичной душе в отражении безупречных глаз. Я слушаю её каждый раз, в который ты уходишь, и оставляешь меня наедине. Воспоминания. Только краска. Остальное же сам отверг.

***

Торжество, доминанта физической силы. Ты своим легким и мягким движением прикоснулась к моей уставшей от всего голове. Резко сжала пальцы и, схватив за волосы, наклонила податливое лицо. Колючие глаза совершенства, душа наружу. Все показано, ничего не скрыто. От откровения чаще другого рождается разврат.

Эти губы, которые, вероятно, коснулись всех художников. Ощутили сласть поцелуев с запахом и привкусом масляных красок и отторгли их. По прихоти. Совершенство не терпит грубости.

Так будет и со мной, если я не вырву тебя раньше из всего этого. С корнем вытащить из вредной почвы. Дернуть за прекрасные мягкие волосы и спасти. Уберечь.

Целостность — то, чего я желаю. Раздосадованный и грустный человек. Ему остается взирать на формирующийся идеал. Художнику отказано в молости прикоснуться к музе. Пускай в твоем роскошном теле поселится и великая душа. Добрая, не подверженная коррозии эгоизма и не отравленная ядом наслаждения.

Заберу тебя, пока могу. Закутаю в лепестки тюльпанов и спрячу. Вынесу на руках из этой студии, где ты во всей прелести молодости показываешь совершенную себя.

***

Иногда мы выпиваем вместе с мне подобными. Гениями без границ. Свободными художниками, свихнувшимися от своей раскрепощенности. Прячемся в кабак и, мерцая глазами в углу, опустошаем стаканы. Стекло, наполненное дешевым пивом. В основном, им. Бывают и удачные дни, когда пшенично-желтая жидкость сменяется багрово-алой. Пунцовое вино. Кадмиевая краска яда.

Мне известны их имена. Люди, с которыми я сижу, я их всех ненавижу. За одно только то, что они посмели возжелать мою прекрасную натурщицу. Так мне кажется. Первородная ревность.

Вероятно это все надуманно.

У них у всех одинаковые лица. Скучающе-сосредоточенные глаза с прищуром. Выражение, с которым выбирают свиную отбивную на рынке или цветы не любимой девушке, а той, с которой хочешь иметь краткую связь.

Ты одна из них. Девочка на ночь или две. Порочная шлюха. С такими быстро завязывают знакомства. Узлы-привязанности. Длинный ряд почти одинаковых узелков на одной веревке.

Петля. Накидываю на шею натурщице и она становится собственностью. Рычаг или, скорее, инструмент, с помощью которого я утолю свою желание.

Шелуху вниз. Лишнее падает на пол. Кто-то небрежно подхватывает лепестки твоих одежд и складывает неаккуратной стопкой. Безалаберно и безразлично. Нагромождение цветных тряпочек.

Обнаженная натура.

Мелкими шагами продвигаюсь вперед. Телодвижение — и возникнет петля на твоей шее. Единственное украшение на сегодня.

Глаза насмешливые и дикие. Неотрывно смотрят на меня. Именно на меня.

Делать плавные штрихи решительно невозможно. Рисовать обдуманно — тоже. Грубыми движениями кидаю тебя на бумагу. Фрагментами. Резко и непонятно. Но это все равно ты. Набор из черных линий и цветных пятен. Сосредотачиваюсь на глазах.

Тело на этой картине не так много значит. Первостепенна душа. Глаза выразительные и живые. Они настоящие.

***

— У меня сифилис, — жалуется художник художнику.

Подвал мегаполиса. Вино на столе из грубого дерева.

— А у меня, кажется, СПИД, приятель, — вторит другой, — так что между нами все.

Спать друг с дружкой в порядке вещей. Люди творчества влюбляются быстро. Горят ярко и, в основном, недолго. По крайней мере, живописцы. Рисовальщики голых женщин. Мужчины, которые уже не могут называться мужчинами. Ибо вкусили других. Себе подобных.

Развивая противоположную сексуальность, забываешь о первоначальной.

***

Ты на кубах. Они заляпаны красками. Беспорядочно и цветасто. Клумба грязи.

Все это место — рассадник заразы. Скопище микробов. Комната зла и порока. Наслаждение в чистом виде — зависимость. Красота — не только тело.

Мы сидим тесным рядком и, сталкиваясь локтями, переносим твою молодость и разврат на холсты. Наслаждение.

Все усердно пишут. Я останавливаюсь.

Злой портрет с натуры. Комок из грязных пятен с выразительными очами. И все-таки я обязан унести тебя отсюда. Спасти, пока один из них не оставит в тебе след. Не прыснет яд на святую тебя.

Пора бросать иголки. На идеальный костюм для тебя, на новую оболочку, нет времени. Тюльпаны тянутся к солнцу. Зеленые бутоны качаются на ветру. Человек ожидает, когда природа покажет ему безупречность.

Когда это произойдет, я сорву любой цветок. И мы убежим.

Или схвачу недоделанную работу — твою юбку и твой портрет, и скроюсь.

А ты, ты — богиня порока, останешься тут. И будешь сгнивать заживо от какой-нибудь страшной болезни.

Голова поднимается, руки бросают кисти.

Я оставлю все тут: и юбку, и картину.

Подхвачу на руки ношу и унесу. Чтобы спрятать. Чтобы не возвращаться.

Резко вскакиваю и забираю маленькую и аккуратно выточенную тебя. Хватаю и сбегаю. Я излечу все душевные раны и зазубрины. Обработаю струпья и, положив на кровать, буду целовать твои ноги. Аккуратные, точеные, мягкие. Цвет кремово-розовый.

Все изменится. Все будет по-другому.

Часы теперь наши. И месяцы тоже. Мы укротили время.

Минуты, что я провожу с тобой не имеют цены. Глаза самые красивые из тех, что я видел. Бесовские. Каре-зеленные, обведенные серым. С желтыми пятнышками. Тело-вселенная, звездочки и родинки — галактики. Я готов изучать тебя, моя натурщица. Теперь только моя.

***

— Знаешь, еще неделю назад я спала с Максом, а теперь вот, вроде, твоя, — щебечешь ты как маленькая желтая птичка.

Мое сердце замирает. Руки холодеют. Рот тихо произносит: “С резинкой или без?”

— А что? — баззаботно задает вопрос натурщица.

Мощным ударом ладони я давлю в себе то, что испытываю. Как фокусники убивают маленьких янтарных птичек, складывая клетку и тем самым расплющивая их о железное дно.

— Ничего, — беззаботно шепчу я и прижимаю ее к себе.

Прекрасные глаза закрыты, а лицо крепко прижато к моей груди, будто теперь мы приклеены навечно. Будто так и было. Изначально.

Мое лицо отражает ужас. Глаза — остекленевшая душа.

У Макса СПИД, но тебе об этом лучше не знать. А мне остается только умереть вместе с тобой или чуть раньше, ведь наша любовь не нуждается в резинках. Она беззащитна.

Кажется, я только что совершил поступок, о котором должен жалеть.

Теперь, моя натурщица, твой художник унесет тебя далеко-далеко. Где нет ни масла, ни Макса с его диагнозом, ни заляпанных красками кубов.

Ни о чем не думай. Я прошу тебя.