Посуда

Меня зовут Кен. Мой отец был из захудалого, но несомненно самурайского рода. Мать кореянка-католичка. В детстве я не увлекался спортом и мужественными играми. Правда, я много лет занимался в школьной секции карате, но меня влекла мистически-интеллектуальная сторона этого искусства, а не отточенность движений. Особых успехов в карате я не добился. Зато учеба давалась мне легко, я был неизменно первым в классе, а затем и на всевозможных конкурсах — сначала в нашей области, а затем и в самом Токио. Таким образом мне достался грант для учебы в одном из лучших западных университетов.

Покинув свой провинциальный городок, я обосновался в университетском кампусе и записался на философский факультет — меня всегда волновали неразрешимые, мутные вопросы жизни и смерти. Скоро я с головой ушел в европейскую цивилизацию, от Фалеса и "все из воды" до "Логико-философского трактата" Витгенштейна и от облупленных фресок на стенах христианских храмов до сладких фальцетов ансамбля "Битлз".

Стипендии хватало в обрез, на жилье, учебники, скромную еду. Но чашечка саке вечером после занятий или пригласить свою девушку (официантку из студенческого кафетерия) на танцульки — и думать забудь. Я начал подрабатывать мытьем посуды в ресторане. Дни я проводил в обществе (воображаемом) Канта и Спинозы, погруженный в возможность синтетического априори и выводимость этических максим, по вечерам — душный пар, горячая вода в громадных раковинах, горы тарелок всех сортов и размеров с объедками бифштексов, непрожеванной осетриной, обломками лобстеров и раздавленными пирожными эклер. Сначала я начал терять аппетит, потом сон, в конце концов в моей голове воцарился хаос — Витгенштейн мог с грехом пополам соседствовать с Энгельсом и Камю, но с остатками спагетти — никак. Меня загрызла тоска.

Три года просвистели мимо, не получив даже степени бакалавра, я взял академический отпуск и вернулся домой. Я пытался получить место учителя социологии в школе или репортера в местной газетке. Бесполезно. Поселившись со своими родителями, я уединился с компьютером, не выходя из дома целыми неделями и даже месяцами. Мать приносила мне еду на подносе, я ставил его рядом с клавиатурой и поедал пищу, не чувствуя ее вкуса и не отрывая взгляда от монитора. Я играл в бесконечные игры, просматривал новости, знакомился с женщинами — и не являлся на свидания.

Однажды мать, желая развлечь меня, принесла мне местную газету и сказала, "Посмотри, какое объявление — требуются кандидаты в буддийские монахи", полагая, что искать монахов через газету смешно. Но я записал телефон, позвонил, пошел на собеседование и прошел его с легкостью. После двухнедельного обучения я стал, не знаю, как назвать этот сан по-русски, скажем, младшим монахом. Я получил право выполнять всякие мелкие обряды, например проводить похороны домашних животных, освящать вновь купленные автомобили а также разъяснять мирянам самые элементарные вещи, вроде того, что есть Бог или отговаривать их от самоубийства. Мне показалась такая деятельность любопытной, я немного воспрял духом, меня вновь стали занимать вечные вопросы бытия. В общем, я захотел стать настоящим буддийским монахом.

Дело очень и очень непростое. Я направился в один монастырь в северной части страны, согласно традиции, бросился ниц перед тамошним аббатом и попросил принять меня в стажеры. Аббат, повинуясь той же традиции, с визгом обругал меня последними словами и приказал убираться восвояси. С традицией не спорят. После нескольких дней падания ниц и униженных просьб с моей стороны и площадной брани со стороны аббата я был зачислен в послушники.

Что сказать вам, друзья, о жизни буддийского монаха-стажера? Можно было бы сравнить ее с жизнью раба на плантации. Но плантатор заинтересован в урожае, ему безразлично, страдают рабы или нет. Тогда как старшие монахи в монастыре имеют целью именно заставить послушников страдать, заставив их таким образом забыть свое прежнее я и обрести небывалую свободу. У монаха нет желаний, сомнений, колебаний: ничто не стоит между его волей и его действиями. Обычно мне доводилось спать не более четырех часов в сутки, все прочее время уходило на уборку территории, заготовку топлива, приготовление пищи, мытье полов и прочие возвышающие душу занятия. Нас не били, но стоило замешкаться на секунду или сделать что-либо не по правилам, как сразу обрушивались потоки визгливой брани старшего монаха. Еда — рис и маринованные водоросли, ни рыбы, ни мяса, ничего свежего. В качестве наставника мне был назначен старший монах Арата и, поверьте мне, браниться он умел. Несколько минут, а чаще несколько секунд в день он посвящал моему духовному развитию. Задав накануне мне каверзный вопрос, он выслушивал мой ответ, обычно хмыкал и лишь изредка снисходил до презрительных комментариев.

Приближался крупный праздник, я отвечал за выпечку особых хлебцев и засолку цветной капусты. Нагрузка была столь велика, что я не спал более недели. Наконец, настал великий день. Я не принимал участия в церемониях, но должен был подать старшим монахам громадный чан с рисом. Обессиленному бессонницей и недоеданием ноша была мне не по силам. Я шел по трапезной, ноги подгибались, в глазах круги — я терял сознание. Упасть и рассыпать рис значит испортить всю церемонию, осквернить праздник. Сознание отключилось. И в этот момент произошло чудо, то, о чем мечтают мистики. Мое прежнее я исчезло, яркой вспышкой родилось новое сознание — момент просветления. Я с размаху швырнул чан с рисом под ноги аббату и почтенным старцам, повернулся, и не говоря ни слова, ушел из монастыря.

До шоссе километров пять, вышел на дорогу, поднял руку и первый же "Ниссан" подобрал меня. Через час я был в порядочном городке, административном центре округа. В довольно крупной таверне меня приняли с почетом, хотя я не имел ни цента денег, не то что кредитных карт. Все же бритая голова и монашеская одежда чего-то да стоят. На следующий день расплатиться за ночлег мне было нечем, я предложил управляющему отработать долг. Очевидно, он решил, что я выполняю некий монашеский искус и почтительно согласился. Но как я мог отработать, что я умел? Проводить церемонии на похоронах домашних животных (никто не умер); рассуждать о Спинозе (вряд ли это уместно в мотеле); и мыть посуду. Именно это я предложил, после чего меня вежливо проводили на кухню. Очевидно, предполагалось, что я притронусь к раковине, пробормочу мантру и удалюсь. Но вспомнив свое знакомство с западной цивилизацией, я встал к раковине, к удушливому пару, брызгам и недоеденным бифштексам на замасленных тарелках, и отработал смену, двенадцать часов. Как хорошо! Никто не орал на меня как старший монах, наоборот, повара спрашивали, не жарко ли мне и предлагали минеральную воду в бокале, официантки, преодолев начальное удивление и стеснение, одобрительно улыбались. На обед были свежие овощи, рыба, курица, не то что постылый монастырский рис. По окончании смены сам управляющий поднес чашечку саке.

Опускаю подробности — на следующий день я вновь встал у раковины-мойки, никто меня не прогнал, и я провел еще один счастливый день. Моя бритая голова понемногу обросла, монашескую одежду я сменил на джинсы и майку, был зачислен в штат таверны и пять дней в неделю по двенадцать часов с увлечением и радостью мыл посуду. Этого не могли понять мои коллеги, посудомои и официанты. Они тяготились работой. Понемногу я стал им рассказывать о жизни в монастыре, объяснял, как мог, причины своей радости. Это их забавляло. Пару раз в неделю я спал с учительницей классической литературы местного колледжа. После работы я не отказывался от выполнения простых церемоний, на проведение которых имел право, в конце концов у людей умирают домашние животные, и им нужны достойные похоронные церемонии; люди покупают Хонды и Ниссаны, и освящение машины никак ее не испортит. Не отказывался и ответить на простейшие вопросы, вроде что есть Бог и следует ли делать харакири, если жизнь надоела. Директор таверны не раз предлагал перевести меня в кассиры или администраторы. Я отвечал уклончиво. Я был счастлив.

Три часа дня. В работе затишье. Ленч прошел, обед еще не начался. Я на кухне читаю газету. Акико-официанточка подбегает, глаза вытаращенные, "Тебя какой-то господин спрашивает!" Появляется Арата, старший монах и мой бывший наставник. Без ругани на сей раз, но тем же визгливым голосом, "Кен! Что вы здесь прохлаждаетесь! В храме таком-то старший жрец умер, подходящих кандидатов, кроме вас, нет. Соглашaйтесь и едем, иначе придется закрывать."