Осколки

— Пить охота, аж язык присох! Жрать охота, аж живот втянулся! Только давай пойдем к тебе домой, а то всё время ко мне, да ко мне. Мать уже ругается, — проканючил себе под ноги Петька и покосился на друга Витьку.

— Ладно, пошли. Бабася в магазин ушла. Скоро не вернется! — Витька почесал затылок. — Будем хлеб жевать, да чаем запивать.

— Ну, ты, Пушкин! — заржал Петька, словно конь притопнув ногой.

***

Девушка похлопала глазами, отгоняя дремоту, устало зевнула, сверкнув белыми ровными зубами, и оборотилась к мелькающим за окном пейзажам. Казалось, что машинисты торопят поезд, и её вагон мчится на бешеной скорости. Впрочем, в вагоне она была не одна, по рельсам несся весь их ансамбль, в основном — парни призывного возраста. Ансамбль был военный, постоянно перемещался по стране, и ребята привыкли к кочевой жизни между пунктами А и Б. Все лучше, чем в казарме.

Бесконечные поездки по гарнизонам, городкам и городам выматывали до одури, и девушка чувствовала это особенно остро. Появилось равнодушие к их "артистической" деятельности, и всё больше она задумывалась о смысле происходящего. Вот и сейчас, не обращая внимания на надоевшие пейзажи за окном, водила пальцем по стеклу и размышляла: "Зачем я еду в этом вагоне? За чем?"

— Можно? — в дверь просунулась взлохмаченная Сережкина голова. Как и большинство ребят ансамбля, да что там большинство — все, он был в нее безнадежно влюблен.

— Конечно, заходи, — Настя даже не стала прятать безразличие. Ловким и привычным движением откинула со лба длинную прядь русых волос.

— Что там у тебя случилось?

— Да нет, ничего! Ты посмотри, что я тебе принес, чтобы чай пить, — Сережка аккуратно извлёк из-за пазухи два диковинных фужера.

Настя нехотя встала, потянулась во весь свой небольшой рост, и, чуть согнувшись, подняла крышку сидения. Отодвинула сумку с вещами и открыла коробку, содержимое которой приветливо звякнуло. Сережка залюбовался грацией: долгие часы тренировок и постоянные выступления отточили фигурку девушки-степистки. Вот только ее необузданный нрав… Вчера на концерте Настенька исполнила "Ча-ча-ча". Солдатики закричали от восторга и повскакали со своих мест, а их командиры-начальники заорали, чтобы немедленно прекратили это "безобразие". Да, слишком лихо у неё получилось, с вызовом что ли, с протестом, словно в последний раз. Вроде как крик души! Он потом со многими в ансамбле об этом говорил, и все заметили, что с Настей что-то случилось. Перемена какая-то страшная. Сережка поежился, лишь бы над собой не удумала что-то сделать, а то ходит смурная и на сцене такие номера откалывает, что дух захватывает и сердце сжимается. Раньше он думал, что так только петь можно, а теперь увидел, что и танцевать. Вот Насте "так" не слабо. Смогла!

— Давай сюда, — не глядя на парня, девушка протянула руку и забрала фужеры. В те "дефицитные" времена, каждый из её ухажеров притаскивал из вагона-ресторана по паре "сувениров". Здесь уже были высокие стаканы, фужеры продолговатой формы и маленькие кофейные чашечки. Настя не считала это грабежом: "Все равно кто-нибудь разобьет, а ребят в ресторане обсчитывают. Это сдача". Да и надоело после концертов пить вино из граненых стаканов и алюминиевых кружек.

***

— А точно твоя бабушка не придет, а то заругается, как в прошлый раз? — Петька неуверенно примостился за столом и осторожно подтянул к себе чашку с чаем. Он не успел сделать даже глотка и замер, услышав, как поворачивается ключ в двери.

Мальчишки не успели ничего сообразить, как на пороге появилась Витькина бабушка. Притихшие сорванцы готовы были дернуть через еще не закрытую дверь во двор, но Анастасия Владимировна их словно не замечала.

Маленький кухонный столик, чай, варенье, найденная и поделенная пополам горбушка хлеба, и звон чайной ложечки, ударяющейся о стенки стакана. Петька, словно загипнотизированный, машинально продолжал размешивать сахар. Дзынь-дзынь… Знакомый звук, его не спутать ни с чем.

И два стакана чая напротив друг друга, на разных концах стола. Дзынь-дзынь. Два стакана. Среди всего кухонного обилия, к которому она относилась беспечно и небрежно, сохранились только эти два спутника ее молодости. Чуть потускневшие, но такие же звонкие. Наверное, эти стеклянные ископаемые сохранили тепло многих человеческих рук. Вместо новых идеальных, но холодных и обычных чашек, недорогих для памяти, мальчишки выбрали эти старые стаканы, которые связывали её с той прежней жизнью. Эх, что бы она сейчас только ни отдала за то, чтобы вновь, хотя бы ненадолго, оказаться еще раз в том, когда-то опостылевшем вагоне, вместе со своими, когда-то осточертевшими ребятами-поклонниками, многих из которых уже и вовсе нет. Они приходят только во сне, стучаться в дверь купе и спрашивают: " Можно зайти, Настя?"

"Можно. Заходите все, мои любимые мальчики".

Настенька нахмурила лоб, пытаясь вспомнить, кто же ей подарил эти стаканы. Они были разные: один высокий и тонкий, второй пузатенький коротыш… Но ответа не было. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что вот тот высокий, с золотой окантовкой, привезен ею с Дальнего Востока. Увидев, что внук с приятелем не на шутку испугались, о чем говорили вытаращенные круглые глазёнки, она улыбнулась.

— Пейте, пейте чай, пока не остыл.

— А ты, Бабась, не рассердишься? Что мы что-то разобьём? — Витя помнил, как в прошлый раз бабушка из-за их чаепития сильно расстроилась. Вначале отругала, а потом даже заплакала. Ушла в свою комнату, долго там ходила и говорила сама с собой. Целый день не могла успокоиться.

— Стаканы — это всего лишь стекляшки, осколки моей памяти! А сама память, — бабушка Настя коснулась груди, а затем поднесла руку к голове, — здесь!

Мальчишки ничего не поняли, переглянулись, допили чай и отправились гулять дальше.

А после во дворе Витьку долго дразнили, кричали, что у него бабка "того", и крутили пальцем у виска. Видимо, Петька растрепался про чаепитие.

Витька перестал выходить на прогулки, сидел и читал книжки, а в один из весенних дней баб Настя умерла. Это произошло тихо и почти незаметно для Витьки. Просто несколько дней родители ходили по квартире тихо, на цыпочках. Витькина мама много плакала, а папа не отходил от неё: всё время успокаивал и что-то шептал на ухо.

Приходили чужие люди, стояли возле умершей бабушки, а один лысый дедушка всё сидел и сиделна кухне, приглаживая Витькины непослушные волосы. Он говорил, что у него когда-то тоже такие вот были. Перед уходом опять зашел в бабушкину комнату, долго что-то бормотал, а потом громко спросил: " Настя, почему ты тогда не осталась? Зачем же я, дурень, тебя отпустил-то?"

Странно, ведь бабушка уже умерла и его не слышала. Наверное, дедушка тоже был "того".

В квартире произошла перестановка, и с кухонной полки куда-то пропали оба бабушкиных стакана. Витя так и не мог вспомнить, когда они исчезли: до бабушкиной смерти или после.