Револьвер

Рассказывал мне эту историю старый человек, ветеран войны, который после войны был следователем, а потом — при Брежневе — начальником районной милиции — Александр Пантелеевич.

Так вот, было это в конце 70-х начале 80-х прошлого века. Район, где Пантелеич был начальником, находился рядом с московским трактом — между Новосибирском и Томском, и славился этот район лихими людьми, промышлявшими разбоем, конокрадством. Но это всё было до революции — такие открытые банды, а в советские годы преступность проявляла себя как-то иначе, но, всё равно, уважаемых людей в преступном мире там было предостаточно. Ухо нужно было держать востро! Гены! Куда же от них денешься?

Так вот, доходит до Пантелеича через свои каналы, что у одного шибко серьёзного человека (а тому человек уже за семьдесят годков) есть револьвер. И эта информация точная! К таким серьёзным людям отправлять кого-то бесполезно, и Понтелеич поехал сам. Деревня же эта очень отличалась от остальных деревень в районе. Все дома высокие, добротные, из кедра, всё было аккуратно и чисто. Но все знали, что именно здесь и жили самые отъявленные разбойники.

И вот наш начальник на мотоцикле находит дом этого бывалого, который и сидел, и что только с ним не было. И ожидает, что сейчас выйдет какой-нибудь старик чахоточного вида, но, глядя на дом, был поражён: высокий, яркий, белоснежные занавески на окнах, расписные ворота. Не дом, а загляденье. Стучит в дверь.

— Заходь! — слышит Пантелеевич, открывает калитку, входит во двор.

На высоком крыльце стоит, ни дать, ни взять, богатырь: в майке, в каких-то галифе, сапогах, начищенных аж глаза режет.

— Люба, рубаху принеси. Начальство приехало.

Выходит из дому благообразного вида женщина. Вся аж светится — в косынке, в переднике и выносит рубаху. Одевшись и спрашивает Семён (так звали хозяина).

— Ну, что, начальник, в дом пойдём или во дворе перетолкуем?

— Как скажешь. — отвечает Пантелеевич.

— Тады, айда в дом. Обедать пора.

Зайдя в дом, Пантелеич продолжил удивляться простоте и чистоте убранства. Сели за большой стол. Семён — во главу стола. Понтелеич как, с краю пристроился, так все его начальничество вдруг куда-то улетучилось, каким-то незначительным он себя ощутил в доме Семёна.

— Да ты, начальник, не тушуйся. Давай, сначала поедим, а уж потом и дела будем обсуждать. Я с властью не спорю.

Как-то неловко было Пантелеичу отказывать, сам он даже не понял, как стал что-то есть. Потом всё же и говорит: так мол, и так, есть сведения, что имеешь ты револьвер, а этого никак нельзя и если, мол, не отдашь, то нагрянут аж из самого города и будут у тебя хозяйничать, порядок наводить. А ежели найдут — тюрьма. А так, давай по-хорошему — ты мне его отдай, а я всё сделаю в лучшем виде, и тебя никто не побеспокоит.

Заулыбался Семён, вышел из-за стола, спустился в подвал и достал замотанный в тряпку в смазке револьвер.

— На, держи. Сам же думал отнести и только всё время не мог найти. Спасибо, начальник, избавил от лишних хлопот.

После того, как оружие было у Пантелеича, застолье пошло веселее, как-то раскрепоститься Пантелеич, о многом говорили, даже выпили настойки, что Люба готовила сама. И вот спрашивает Пантелеевич (а ему уж жуть, как любопытно было видеть его таким здоровым и крепким после всяких отсидок и жизненных передряг):

— Как так получилось? Что же тебя в молодости — не ловили за конокрадство? — если деревенские поймают конокрада, то и убить могут. Вот он его и спрашивает, — Как ты такой — здоровый-то до сих пор?

И Семён рассказал.

— Ну, как же не ловили? Еще как ловили! Поймают мужики оглоблями да поленьями так отходят, что живого места на тебе нет. Так вот отползёшь куда-нибудь в лесок и лежишь там, отходишь дня три, а то и больше. Ну, пока ходить не сможешь.

— Дак, как же ты лечился? — удивился Пантелеич.

— А лечился я так, как деды учили. Вот лежишь и ссать захотелось. Так вот в ладошки ссышь и пьёшь и всё тело обмазываешь. Ничего не ешь, только лишь свою мочу и пьёшь. Вот так вот и лечился.

Несколько ошарашен был Пантелеич этим методом. Надо заметить, что про Малахова и уринотерапию никто и подавно не знал. А вот здоровые сибирские мужики — знали. И как-то ничего.