Открытка из Парижа

Ленинград. 1942 год.

— Эй, прием! Ты это, того, не вздумай! А то мне обидно будет. Слышь? Не вздумай!

На небольшом, немного шатающемся стареньком табурете, возле больничной койки, на которой лежал совсем маленький мальчик, сидел молодой матрос в белой фланельке.

Рослый парень: прямой нос, волевой подбородок и немного обветренное лицо. Было видно, что он очень расстроен. Обняв свое лицо ладонями, юноша почти плакал. Его сильные потрескавшиеся руки c очень явно выраженными вздутыми жилами сжались, и он тихо бормотал: «Как же так? Как же так?»

Моряк поднялся и стал ходить по палате туда-сюда, хотя «по палате» — немного громко сказано. По сути это были просто две смежные комнаты, уставленные койками почти впритык друг к другу — госпиталь был забит пациентами.

— Братишка, хватит мельтешить! И так сквозняк! — сделал ему замечание очень медленно и аккуратно пытающийся прилечь с помощью медсестры на соседнюю с мальчиком койку боец, которого только что привели из перевязочной.

Этот эвакуационный госпиталь был небольшим и, к сожалению, пока не очень обжитым. Только буквально как пару недель сформированный, базировался он в совсем старой усадьбе, в которой до войны был пионерский лагерь. Все стекла в рамах дома были выбиты и наспех заделаны фанерой, а то и просто заткнуты старыми подушками. В нем царил холод, сырость и затхлый запах грязных тел. А раненые все прибывали и прибывали, прибывали и прибывали, окровавленные и еле живые… Смерть тут витала днем и ночью.

— Простите, товарищи, просто разнервничался что-то, — попытался оправдаться матрос.

— Разнервничался? Прикинь, я вот почти двое суток лежал раненый в воронке, пока не подобрали! И в руку, и в обе ноги одновременно осколки попали. Вот я-то разнервничался, когда ноги совсем перестал чувствовать. А теперь думаю — ерунда все это, жив, жить буду, драться могу еще! Сейчас подлатают только немного.

— Ты откуда будешь-то? — поинтересовался другой раненый, пожилой красноармеец с осунувшимся землистым лицом, лежащий около выхода. Обе руки у него были перебинтованы и лежали поверх одеяла. Алые пятна проступали сквозь бинты.

— Да я моторист с канонерки «Нора», вот с трудом увольнительную взял всего на полдня, мальчишку повидать! Хотел поговорить, познакомиться, а он вот — лежит совсем без сознания. Лучше, наверное, мне к врачу сходить?

Наконец, уложив и укрыв одеялом раненного солдата, к нему подошла медсестра: как и все сестры, она была в белом халате и небольшом колпачке на голове. Почти все ее лицо закрывала немного желтоватая марлевая маска, из-под которой смотрели усталые и чуть раздосадованные глаза.

Ее можно понять, совсем слабая женщина, она выполняла сложнейшую и тяжелейшую работу по уходу за больными людями. Раненым постоянно требовалась перевязка, вода, белье и медикаменты, да и письмо домой кто-то должен помочь написать.

— Что случилось, товарищ?

— Сестричка, скажи, он меня хоть слышит? Вы что с ним сделали? — громко и настойчиво стал ее спрашивать моторист.

— Вы все флотские сами, ну прямо как дети, ей богу! Слышит, слышит! Вы вот только не орите здесь! У нас кругом раненые, много тяжелых. А врача нашего не трогайте. Для медицинского военного госпиталя необходимо минимум три хирурга, а у нас всего один. У него операция за операцией. У нас такой поток раненых, что он оперирует уже двое суток без сна.

— Простите еще раз меня! А что же мальчик-то так? Я вот гостинцев ему принес, а он молчит, глаза закрыты и не реагирует ни на что. Ведь это я его вчера, из воды тонущего вытащил, только его и успел… остальные… вся баржа… не смог… они же как камни шли на дно.

— Не волнуйтесь, товарищ старшина 2 статьи. Сердцебиение стабильное. Он крепкий малыш, не накручивайте ситуацию. Осложнений не должно быть. У него небольшая контузия, серьезных поражений нервной системы нет, нарушения дыхания незначительные. Кровотечение было сегодня из ушей и носа, но мы остановили. Вроде все идет хорошо. Правда, к сожалению, он периодически теряет сознание, но это скоро пройдет, должно пройти. Повезло ему c вами, он же мог просто захлебнуться в воде.

— Ты уж, морячок, не убивайся. В жизни все бывает, — снова подключился к беседе пожилой раненый.

— Бывает? Нет, этого не должно быть… Я этим гадам мстить буду вечно, и умирать буду — душить буду! Я, отец, только вчера понял, что значит — больше не суметь помочь.

— Ну ладно, Вы с мальчиком посидите еще недолго и чур не шуметь! Хорошо? А у меня, простите, дела, — сестра оглянула палату, убедилась, что все более-менее хорошо и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Присев на уже знакомый табурет, моряк вложил в руку мальчика небольшой кусочек сахара, потом положил в прикроватную тумбочку несколько красных яблок. Подумал о чем-то немного, вынул из документов какую-то открытку и положил ее под подушку, на которой лежал малыш. Наклонился к его голове и тихо, как мог, заговорил с ним.

— Послушай, я не знаю, слышишь ты меня или нет. Наверное, мы больше не увидимся, перебазируют нас постоянно. Я даже, как тебя зовут, не знаю. Просьба у меня к тебе будет — мечта у меня есть, немного глупая, но уж какая есть. Никому ее не говорил. Мечтаю я в одном городе побывать, Париж называется. И не просто так побывать. Я же бегом до войны занимался, разряд у меня есть. Бегаю я неплохо на длинные дистанции. Еще немного и точно бы на первенство страны попал. Вот и мечтаю я пробежаться по Парижу, но именно весной, когда он весь расцветает. Представляешь, ты бежишь, а Париж цветет! Ух! Здорово!.. Чувствую, не доживу я, просто чувствую. Вырастешь, выполни мою мечту. Очень прошу. Прощай! Вспоминай моряка Серегу! Счастливо тебе. Выздоравливай!

Странно, но в палате, в которой лежало более 20 человек, и где постоянно кто-то стонал, кашлял и даже тихо изредка матерился, сейчас стояла редкая тишина. Только в углу на небольшом столике шипел вовсю примус, кипятивший воду: «Шшш…шшш».

Удивительно, что и за окном не было слышно войны. Не было рева заходящих на бомбардировку мессершмиттов, канонады орудий ПВО, грохота прибрежных батарей, не ревела сирена. Это были драгоценные и редкие минуты затишья. Когда, кажется, ничего не предвещает смерти.

Обняв и поцеловав напоследок мальчика в лоб, моряк неспеша встал, постоял еще немного у кровати больного, подошел к двери и решил попрощаться уже и с остальными ранеными.

— Счастливо и вам всем! Давайте выздоравливайте, ребята! Чур, больше под пули и осколки не попадать!

Он уже хотел уходить, но тут его зачем-то схватил за руку тот самый любопытный раненый, который как раз лежал около выхода.

— Эй, постой немного, служивый! Все хотел спросить, интересно, а правду говорят, что если у моряков жопа в ракушках, то у летчиков получается в перьях! А?

В палате все дружно рассмеялись. Смеялись даже тяжело раненые, несмотря на все свои боли и немощь, и вроде бы немного грустная атмосфера в палате спала.

— Да пошли вы…, — улыбнулся краснофлотец.

— Не волнуйся, присмотрю я за твоим пареньком, с моей помощью все здесь поправляются. Не пропадет. Воюй давай там за всех нас! Мы скоро подскочим! Потерпи маленько!

* * *

Раиса очень медленно шла по Дровяному переулку, до нужного дома оставалось пройти еще совсем немного, но пройти эти 200 метров она уже никак не могла.

Работала по две смены: шила обмундирование для бойцов, а сегодня еще сдавала кровь для фронта, и сил уже совсем не осталось. Сменщица почему-то не вышла на работу, нужно было ее обязательно проведать. Прогул — дело серьезное. Могли не просто уволить, живи тогда на карточки иждивенца, но и осудить с направлением на исправительно-трудовые работы.

Однако во все вмешался голод. Голод — отвратительное чувство, не отпускающее ни на миг. Очень сильно тряслись руки и ноги, но самое плохое — сейчас ее мучили страшные головные боли. Пришлось присесть на скамеечку, стоящую на Воскресенском сквере, и хоть немного передохнуть.

Напротив гуляла группа детей из детского дома — человек 15 с одной воспитательницей, все лет 6-7. Они играли в какую-то игру, только иногда воспитательница прикрикивала на них, что играют они не так как нужно и пыталась объяснить им правила. Ребятишки же хотели играть по-своему и весело бегали друг за другом по площадке, не особо слушая наставницу.

Неожиданно одна самая шустрая девчушка подбежала к Раисе и дернула ее за рукав пальто.

— Тетенька! А, тетенька!

— Да, девочка, — ответила она.

— А у тебя жених есть? — спросил ребенок.

— У меня есть муж, он сейчас на фронте, так что я пока одна, — вздохнула женщина.

Это было не совсем правдой. Еще полгода назад она получила с фронта извещение о том, что ее муж пропал без вести в ноябре 1941 года. Но в душе всегда была надежда: а вдруг вернется? Что страшнее — получить похоронку на близкого человека или такое извещение?

— Муж понятно. А жених? — боевая девочка не отставала, ей очень почему-то хотелось обсудить эту важную для нее тему.

— Смешная ты!

Девочка была действительно очень интересной: круглое лицо, большие голубые глаза, светлые брови. И губы… Как нарисованные. Милашка.

— Эх, вы! А вот у меня есть! Хотите познакомлю? Его Юра зовут, правда, он почти всегда молчит. Вы не обижайтесь на него. Хорошо?

— Ну, давай! Познакомь со своим женихом!

Детские чувства и переживания всегда очень важны, не отмахиваться же от них, ведь у ребятишек все только начинается, они только-только учатся жить. Война войной, а дети есть дети.

Маленькая болтунья подвела за руку совсем хрупкого мальчика. Что-то было в нем для Раисы очень знакомое.

— Не может быть! Юра! Юра! Это я, тетя Рая! Рая! Ты меня не помнишь? Юра, ты жив! Юра!

Она резко вскочила и хотела обнять мальчика, но силы совсем оставили ее. В глазах помутнело, голова закружилась, ноги обмякли и она упала в голодный обморок.

Мальчик же стоял и удивленно смотрел на лежащую перед ним на земле женщину.

— Тетя, а Вы кто?

* * *

Совсем хрупкая женщина в ватнике и валенках с очень короткой стрижкой, аккуратно приподняв голову Раисы, подложила под нее небольшую подушку.

— Я смотрю, Вам совсем плохо, давайте я хоть кипятком угощу? Как себя чувствуете?

Осторожно сняв с печки горячий чайник, нежданная чуткая помощница стала наливать в стакан кипящую воду.

— Спасибо, мне уже получше немного, — еле-еле, с большим усилием произнесла Раиса.

Она лежала на топчане в прихожей детского дома и ей стало действительно легче. Головные боли чуть стихли, да и коленки не дрожали.

— Знаете, почти каждый день в этом садике люди падают в обморок. Девчонки-воспитательницы уже привыкли и знают, что делать. Очень хорошо, что Вас к нам занесли. Для быстрого повышения давления Вам лучше всего следовало бы выпить сладкий и горячий чай. Сладостей не обещаю, а чай просто необходим, так что не отказывайтесь. Послушайте мой совет — ни в коем случае не следует сейчас делать резких движений, все перемещения очень плавные.

— Простите, а как Вас зовут?

— Мария, можно просто Маша! Я — заведующая этим детским домом.

— Мария, еще раз спасибо, а я Раиса. У меня просьба к вам, расскажите мне о мальчике. Юра его зовут, мне кажется, я его знаю!

— Вы уверены?

— Почти полностью!

Услышав эту новость, женщина сильно распереживалась. Дыхание у нее стало сбивчивым и частым. Она присела рядом.

— Что я могу о нем рассказать? Я все помню о своих детях и без личных дел, правда, не так там у всех много и написано. Мальчик приблизительно 6 лет. Должен был быть эвакуирован из Ленинграда в г. Сызрань Самарской области 14 июня 1942 г. Баржа расстреляна фашистами. Потонула, все погибли кроме него. Выжил чудом — моряки спасли. Из своей жизни с родителями почти ничего не помнит. Настоящего дня рождения не знает. Знает, что проживал с матерью. Вроде бы братьев и сестер не было. Но это не точно. Передан в наш детдом 24 июня. Документы все утонули. На пальтишке было вышито: «Юра Ф». Фамилию, к сожалению, тоже не помнит. Да и говорит он очень мало и плохо, молчит почти все время. Мы дали ему новую фамилию — Французов.

— Почему Французов? Он Филиппов!

— Простите, мы же не знали. У него во внутреннем кармане пальто была открытка, очень странная — иностранная. На ней была изображена большая башня. И что-то написано не по-нашему внизу. Мне девчонки сказали, что это знаменитая французская башня. Имени Эйфеля вроде.

— Да, есть такая — Эйфелева башня называется, металлическая башня в центре Парижа, самая узнаваемая его архитектурная достопримечательность. Названа она в честь главного ее конструктора — Гюстава Эйфеля.

— Вот видите! Вы все знаете, а я что, хотя и родилась в третьем году, а всего-то окончила 5 классов церковно-приходской школы. Это я только у нас в колхозе считалась очень грамотной! Я ведь до войны занимала немалый пост в сельсовете — вела учет всей документации села. А в Ленинграде я так — деревня. Я даже не знаю, где он, этот Париж-то. Я всегда удивлялась начитанности и грамотности отдельных людей. Завидую вам!

— Вы это перестаньте, Мария! Вы делаете огромное дело. Что может быть более святого, чем спасать детей? Начитанность здесь ни причем.

В дверь тихо постучались, она медленно приоткрылась и тут же появилась выглядывающая маленькая взлохмаченная детская головка. Это была опять она, недавняя знакомая, «маленькая невеста».

— Мария Семеновна, а, Мария Семеновна!

— Софочка, ты почему не спишь вместе с другими ребятками?

— Можно я еще полглоточка тихо одна поиграю? Мне все равно никак не уснуть, очень кушать хочется…

* * *

Они сидели вдвоем за пустым столом на кухне почти вымершей коммунальной квартиры большого старинного дома возле Нарвских ворот. Окна были затемнены, и тусклый свет давала лишь коптилка — самодельный светильник из старой консервной банки.

Разговор между подругами явно складывался не так, как предполагала Раиса.

— Может, стоит меньше слухам доверять, а больше своим глазам? — она была возмущена, она ведь никак ни ожидала такого странного поведения от своей соседки.

— Раиса, каким слухам? Вот, у меня официальная похоронка на него! Я не пойду никуда! Это не мой сын. Ты представляешь, я приду, а он-то будет ждать свою маму, а не меня!

— Послушай, ты — дура! Немедленно вставай! Немедленно! Галя, я серьезно говорю, не пойдешь, я в милицию пойду. Надо что-то решать.

— Рая! Как тебе не стыдно! Я не могу идти и смотреть на чужого мальчика из детдома. Как ты не понимаешь? Не могу! Не могу!

— Мне стыдно? Был бы это мой сын, я бежала бы к нему давно. А ты? Мать называется!

Это было уже лишнее. Галина, ее лучшая подруга и, по сути, единственный оставшийся в живых близкий ей человек, села на стул и разрыдалась.

Где-то далеко послышалась воздушная перестрелка…

Несмотря на сложные бытовые условия, люди в коммунальных квартирах Ленинграда большей частью и до войны жили очень дружно. Очень многие вместе отмечали праздники, накрывали общий стол, вместе веселились, причем танцы под патефонные пластинки всегда пользовались немалой популярностью.

И беда, если она приходила к соседям, была общей. Война горе принесла всем. Самым тяжелым временем стала зима, когда морозы достигали 40 градусов, а не было ни дров, ни угля, ни воды. Другие жильцы когда-то большой коммунальной квартиры или ушли на фронт, или умерли от голода. Остались лишь они вдвоем. В блокадном городе рецепт выживания у каждого свой. У этих подружек он был простой — взаимная забота друг о друге помогала им не умереть.

Рая сама в начале февраля этого года ходила вместе с Галей за разрешением на эвакуацию ее сына в Горком партии. Тогда у подруги почти отнялись ноги — пришла похоронка, муж скончался от ран в госпитале под Вологдой, ходить она почти не могла.

Не получилось, мест было очень мало. Грузовая машина — это не вагон поезда и не корабль — много не увезет. Наконец открылась навигация через Ладожское озеро. Людей стали уже вывозить баржами.

Она сама помнит, как уговаривала подругу: «Оставлять в городе ребенка — глупость, умрет наверняка. Эвакуация — дело нескольких часов. Я все узнала, она идет через Ладожское озеро водным транспортом до Новой Ладоги, а затем до ст. Волхов автотранспортом. Вне кольца блокады он выживет. Галя, он выживет!»

Вот и уговорила…

Кто этот фашистский летчик, который потопил баржу c детьми? Взглянуть бы в глаза его матери.

Одна из бомб попала прямо в судно, вспыхнул пожар. Баржа почти мгновенно пошла ко дну. Кто успел, спасаясь от огня, прыгал в воду и… Им сказали: «Погибли все».

В холодной ленинградской квартире сидели две одинокие молодые женщины и плакали, стараясь не смотреть друг на друга.

— Галя, прости меня! Прости! Глупость я сказала, — ревела одна.

— Рая, милая, это ты прости меня, что-то я совсем не соображаю. Ты пойдешь завтра со мной, правда? — утирала слезы другая.

— Конечно пойду! А ты ложись пока! Завтра мы найдем Юру! Это точно он, я не могла ошибиться… Это точно Юра! Галочка!

Она аккуратно взяла подругу под руку и повела в спальню.

— Забыла спросить, а ты никакую открытку в карман пальто Юры не клала?

— Какую еще открытку? Зачем?

— Ну и бог с ним, разберемся… Главное — Юра жив.

* * *

Париж. 2016 год.

Казалось, город уже давно всеми силами пытался сопротивляться нашествию крупных торговых монстров, однако, нужно признать, пока это у него не особо получалось. Сражение на поле торговой битвы он явно проигрывал. Хотя, пожалуй, еще почти в каждом квартале Парижа оставались свои небольшие продуктовые магазинчики. Конечно, все понимают, что в крупных магазинах, как правило, и выбор продуктов побогаче, и цены немного дешевле. Но, как всегда, есть тонкости.

«Не идти же в супермаркет за одним багетом? — как и многие другие французы, разумно считал Матье. — Что-что, а как минимум хлеб-то стоит приобретать в местной булочной!»

Утром, когда выпечка на прилавках ещe совсем теплая, так приятно выбирать для завтрака бледный, а иногда, может, даже и чуть поджарый багет.

Правда, Матье в последнее время стал немного раздражать его любимый магазинчик: «Зачем в булочной стали предлагать еще трюфели, икру и паштеты? Никто же их не покупает? Один выпендреж, типа, у нас все есть изысканное и все для вас! Чертовы торгаши!»

Очень хотелось есть, а с деньгами сегодня, как назло, было совсем худо — в кармане были смешные 5 евро. С клиентами в последние дни ему не везло.

Район, в котором он работал, был не лучшим местом для мелкого карманника.

Конечно, Париж всегда оставался местом «промысла» многочисленных воров, но только глупые парижские туристы считают, что карманники жируют в этом городе.

Предприимчивые марокканцы и алжирцы давно уже захватили здесь самые прибыльные места. Находчивые арабы не только продавали напитки и всевозможные сувениры. Одни втюхивали приезжим пижонам розочки для дам, другие — гашиш, а третьи — активно проверяли карманы прохожих на предмет наличия столь нужных им купюр.

Но хуже всего цыгане. Этим на все наплевать. Эти ребята обычно орудовали группами и вели себя крайне нагло. Совершенно не брезговали работать с помощью малолетних детей или беременных женщин.

Город давно был поделен на сферы влияния. Местным остались совсем уж неприбыльные места. Любой даже мелкий воришка знает — выгодней всего работать в толчее крупных универмагов, в метро, в поездах, идущих из аэропорта Шарля де Голля в деловую часть города, ну и, конечно, у подножия Эйфелевой башни. По барабану, кто мишень — нагруженный багажом турист или местный ротозей-парижанин.

Представляться заблудившимся итальянским туристом, подкидывать под ноги «золотые» кольца, просить подписаться под петицией по защите животных — эта классика всегда давала хорошие дивиденды.

Жить как-то надо!

Мальчику пришлось разменять последние бумажные 5 евро, купив понравившийся ему багет, осталась одна металлическая мелочь.

Как известно, багеты — изделия вкусные, но капризные и долгому хранению не подлежат. Так что парень решил его съесть тут же.

Теперь очень хотелось пить. В двух шагах от него крайне нелепо смотрелся втиснутый в угол при входе в магазин автомат с колой и сникерсами.

Матье всегда удивляло, почему обыкновенная баночка Кока-Колы так по-разному стоит в разных магазинах. В Felix Potin, Monoprix Leader Price и Carrefour цена колебалась от 0,44 аж до 1 евро. Еще более странным было то, что она может быть разной в одной и той же сети маркетов, например, в Intarmarche цена вообще отличается более чем в два раза в зависимости от района Парижа. Почему? Этого он вообще понять никак не мог.

Мало того, теперь еще в его родном квартале натыкали этих квадратных роботов по торговле газировкой и всякой колоритной чушью.

Имея гроши в кармане, купить багет за 1 евро 15 центов, а затем решить запить его колой за 1 евро мог додуматься только он. Однако автомат, съев целый евро, пожужжал, пискнул, даже потом немного чуть крякнул, но банку так и не выдал.

— Это ты не прав! — гладя лакированный бок чуда современной техники торговли констатировал факт озадаченный и немного расстроенный произошедшим клиент-неудачник с пересохшим горлом.

Матье не особо боялся этих железных ящиков, пожирающих наличность. Как и любой современный подросток, он свято верил в технический прогресс, а именно в свою личную возможность как человека при любом раскладе выбить из автомата нужный ему товар или вернуть деньги.

Первый удар был совсем легкий — хук в правый бок машины, а вот уже второй удар был более претендующий на успех — ногой с размаха и точно в купюроприемник.

— Эй, парень! Поаккуратней! Это не человек, а машина, ей подумать надо! — продавец багетов выбежал из-под прилавка, пытаясь защитить своего механического собрата по торговому ремеслу.

Матье и не думал его слушать, он решил во чтобы то ни стало добиться своего товара.

Но эта железяка, видно, сегодня так же решила бороться, если не со всем человечеством, то хотя бы для начала с его отдельными недалекими представителями, поэтому мужественно стояла на своем — ничего не выдавать.

С улицы донесся звук полицейской сирены и чуть позже писк тормозов подъезжающей машины…

— Что-то они сегодня больно шустрые, — подумал Матье и еще раз напоследок просто так «от души» ударил ногой автомат…

* * *

Сидеть в полиции и ждать приезда представителя фирмы — хозяйки автомата — Матье уже порядком надоело. Жди, мол, имеют ли они к тебе претензии? Да это он имеет к ним претензии! По французскому законодательству дети до 13 лет вообще неподсудны.

Первое время он просто тупо смотрел в окно. C утра вроде бы погодка была отличной — ни жарко, ни холодно, да и суббота к тому же, но все было какое-то серое и унылое. Потом стало еще грустнее — на улице начался жуткий дождь и по только-только появившимся небольшим листочкам застучали капельки воды… Редкие и маленькие зеленые создания безуспешно пытались бороться с этим ливнем. В начале апреля Париж не мог еще похвастаться буйством зелени.

В небольшом зале полицейского участка, где скучал Матье, было немного душновато и ему опять захотелось пить и, видно, не ему одному.

Совсем пожилой дед, который только что присел рядом с ним на соседний стул, достал из своего небольшого спортивного рюкзачка пластиковую бутылочку с водой и пытался ее открыть. Странно, но эта, казалось бы, элементарная процедура у него не получалась. Крышка не поддавалась ни в какую.

Что-то в этом незнакомце привлекало внимание. Внешне дедушка выглядел немного оригинально. Среднего роста, его сложно было назвать худым или стройным, скорее поджарым. Короткие и немного зачесанные назад совсем седые густые волосы. Лицо было покрыто множеством глубоких морщин, но глаза… они были не просто добрыми, они были молодыми. Да, именно молодыми.

Конечно, сразу было понятно, что он иностранец. Кто еще будет в таком нелепом виде ходить по Парижу? Какие-то странные дешевые синие джинсы жуткого фасона. Белые, видавшие виды китайские кеды, короткая синяя курточка с небольшими пятнами грязи на рукавах и совсем выцветшая бейсболка, которая очень некстати упала с его колен прямо на грязный пол при очередной неудачной попытке побороть упорство крышки.

— Вот чертовка! — неожиданно на русском языке посетовал старик.

— Давайте я вам помогу! — предложил мальчик также на русском, — каждый открывает Париж по-своему, предлагаю с чего-то начать!

Пожилой человек улыбнулся и протянул ему свою неподатливую бутылку.

— Ты русский?

— Да нет, француз, у меня бабушка была родом из России. Немного знаю. Правда, бабушка умерла 2 года назад, так что я стал уже постепенно забывать язык.

В ловких руках подростка бутылка тут же позволила вскрыть себя.

— Угощайся! Ну, как жизнь? — старичок явно был рад нежданному знакомству.

— Нормально, идет понемногу.

— А вот в моем родном городе не бывает просто «нормально». Бывает только или очень хорошо, либо совсем плохо… и все же дома лучше.

— Лучше, чем в Париже?

— Лучше, чем везде!

Матье, наконец утоливший свою жажду, не успел ответить, хотя очень хотел заступиться за Париж — раздался зычный голос освободившегося от текущих дел дежурного офицера.

— Месье! Подойдите, пожалуйста! — полицейский подозвал деда.

Мальчик стал c интересом наблюдать за развитием событий.

— Я — капитан Мартин, месье — Юрий ФилиппОв? — немного коверкая фамилию спросил дежурный и стал дальше пролистывать паспорт иностранца.

— Да, Юрий ФилИппов! — аккуратно подправил его дед.

— Вы говорите по-французски?

— Увы, нет. Немного на английском.

— Плохи дела, в таком случае вам придется подождать переводчика.

— Месье капитан, я, наверное, смогу помочь! — неожиданно вмешался в беседу мальчик.

— Матье! Тебя никто не спрашивал! Тебе сказали ждать — сиди и жди. Ты что, русский знаешь? Откуда? Научился, пока по карманам деньги тырил? Думаешь, если тебя не поймали пока за руку, мы ничего не знаем? Поймаем! И все знаем о тебе! — немного вспылил усталый полицейский.

Однако тянуть с этим делом офицеру явно не хотелось, у него и так хватало другой работы. В участке стояла большая очередь потерпевших. Типичный переполох и море суеты.

— Ладно, реально понимаешь язык? — уже тихо и спокойным тоном спросил он.

— Ну да! — Матье кивнул головой.

— Спроси у него, он не против, чтобы ты переводил?

— Вы не против… эээ? — Мальчик вопросительно посмотрел на нового знакомого.

— Меня зовут Юрий Григорьевич. Я, конечно, не возражаю, чтобы ты ненадолго стал моим переводчиком! Очень тебе благодарен. Сидеть здесь и ждать кого-то я не хочу, и так время потерял.

— Я — Матье, рад знакомству, постараюсь вам помочь.

Так Матье Морен неожиданно для себя самого стал помогать полиции. Зачем он напросился? Он сам для себя не мог ответить. Матье, как и все воришки, не очень жаловал «фликов» (так он, как и многие парижане, называл полицейских). Просто, наверное, жалко было этого доброго деда.

Дальнейшая беседа полицейского и странного русского была весьма занимательной и для него.

— Ну что ж, начнем! Месье, я все понимаю — парижский воздух немного вскружил вам голову! Это многомиллионный город и здесь есть свои, так скажем, «сюрпризы», но не все они, увы, приятные. Прошу вас проявлять в дальнейшем элементарное благоразумие и осмотрительность. Следите внимательно за своими вещами, а особенно за документами! Скажите, что конкретно в этой сумке? Опишите Ваши вещи в ней?

— А там нет вещей! Проверьте! — Юрий Григорьевич отвечал коротко и убедительно.

— Как нет? — дежурный немного растерялся в этой нестандартной ситуации.

— Так! Там только в боковом кармане открытка, старая открытка с изображением Эйфелевой башни и футболка.

На стол из сумки действительно выпала яркая светло-синяя футболка с персональным номером и какое-то очень странное небольшое устройство с креплением.

— Да, действительно какая-то открытка есть в кармане, футболка, а это что?

— Это специальный чип для бегунов с креплением для кроссовок. Это с помощью него фиксируется прохождение участником соревнований стартовой и финишной линий. Простите, я забыл о нем.

— Вы что, спортсмен? Хотя, что я спрашиваю!

— Да нет, любитель.

— Простите, не верю — Вам 80 лет!

— Посмотрите еще раз в паспорт, там вложена справка c переводом.

Полицейский вынул из паспорта такую-то бумажку и передал ее Матье.

— Давай!

Мальчик стал вслух читать ее нотариально заверенный перевод на французском языке:

«Справка.

Я, Гопанюк Марина Викторовна, врач-терапевт, подтверждаю, что Филиппов Юрий Григорьевич, 1936 года рождения, не имеет противопоказаний к участию в беговых соревнованиях».

Ниже стояла неразборчивая подпись и круглая печать.

Не только молодой переводчик, но и бывалый полицейский был крайне удивлен.

— Бред, этому никто не поверит. Вы на себя посмотрите! Какие еще беговые соревнования?

— Как какие? Завтра же 3 апреля — Парижский марафон!

— Да, конечно, я и забыл! — суровый офицер чуть сдержанно улыбнулся. — Но, знаете, лично я верю! Согласно докладу наряда — вы совсем редкий человек. Честно сказать, я немного восхищаюсь такими людьми. У вас, месье Филиппов, насколько я понял, на набережной Сены из рук вырвали эту сумку. Сумка недорогая и явно не новая, практически пустая, ни документов, ни денег, ни даже телефона в ней не было. Понятно, что окружающие сделали вид, что ничего не заметили. Все бы ничего, но вы побежали за грабителем, причем гнали вора аж до улицы Сен-Дени, где его повалили, скрутили и передали патрульным!

— Да, именно так и было! — не совсем понимая сарказма дежурного бодро подтвердил историю потерпевший.

— Матье! Хочешь посмеяться? Вон взгляни на того черного качка за решеткой с мрачным выражением лица. Мы его три года ловили. За ним историй несколько томов. А этот дед только прилетел и в первый же день его скрутил. Да! Мне жалко Францию… У меня просьба — постойте здесь недолго, месье Филиппов, это первый такой случай за мои десять лет службы в полиции, я пойду схожу за начальством. К сожалению, сейчас очень много таких, кто стремится просто поживиться за чужой счет, и очень мало, кто дает им достойный отпор.

* * *

Они уже больше часа сидели в небольшом ресторанчике напротив полицейского участка и ждали, когда закончится дождь. И с каждой минутой Матье чувствовал, что ему очень не хочется расставаться с этим простым и добрым человеком. Они болтали обо всем. Французские и русские слова постоянно перемешивались с жестами, мимикой, да и просто дружеским смехом. Старик постоянно шутил, и с ним Матье было очень интересно.

— Вот говорят, что организм человека мудр, но я иногда совершенно не понимаю его своими мозгами — странный все же у меня организм!

— В чем странности? — мальчугана почему-то эта история заинтересовала.

— Ну, посуди сам — мне 80 лет, две ноги одного возраста, а болит почему-то только одна? Загадка! — старик явно не любил грустить, и было видно, что ему очень нравится заставлять окружающих его людей смеяться и улыбаться. — Мне кажется, он хороший мужик, этот комиссар! Руку мне жал, обещал помочь если что! Пожелал приятного времяпрепровождения в Париже. Тебя вот отпустил тоже без всяких формальностей. Как ты думаешь?

Матье промолчал, у него было свое особое мнение о вежливых и добрых парижских полицейских. Он немного смутился, но все же решил спросить.

— Юрий Григорьевич, скажите честно, зачем Вам это надо?

— Что надо?

— Вон все нормальные туристы бегают потные по Лувру, смотрят там на всякие Елисейские поля, Эйфелеву башню, музей Орсей, Нотр Дам де Пари и довольны по уши. А Вы? За пустой сумкой в Париже еще никто не бегал, тем более в Вашем возрасте.

— Может быть, просто потому, что никто не рискнул?

— Зря шутите. Зачем ловить воров, когда их, если и приведут в участок, все равно почти всегда через несколько часов отпустят на все четыре стороны? Вот Вы весь такой позитивный, а ведь Вас за пустую сумку могли и ножом пырнуть.

Пенсионер ухмыльнулся и заговорил уже совсем другим, очень серьезным тоном.

— Знаешь, мне уже давно ничего не страшно. Открою тебе большой секрет — чтобы жить и радоваться нужно всего всего-то пару вещей. Нужно, во-первых, жить, а во-вторых, радоваться! Я не мог потерять эту сумку ни при каких обстоятельствах, даже если бы у него был пистолет, я бы все равно набросился на него.

— Не понимаю!

— Долго рассказывать. Вот у тебя друзья есть?

Матье пожал плечами.

— Понятно. Не расстраивайся — не беда, если нет друзей, беда, если они фальшивые. У меня тоже немного друзей, но есть один, которого я помню всегда — именно он меня и попросил пробежать по Парижу. Очень-очень давно это было, а я все не мог… откладывал и откладывал… дела… дела… дела. Да ну их к черту эти дела! Правда?! Я только вот недавно продал свою машину и купил наконец-то путевку в Париж на спортивный марафон. Вот тебе сколько лет?

— Двенадцать, а что?

— Ты совсем еще юный, мой друг. Знаешь, истории, которые случаются в жизни, имеют обыкновение забываться, особенно если это плохие и неприятные истории. Человек старается быстро забыть плохое, так уж он устроен. Это, конечно, обидно, немного досадно, но не страшно. Самое страшное другое — это когда уже нечего ждать! Вот ты многое помнишь из того, когда тебе было лет 5-6?

— Совсем немного. Родителей почти не помню, помню ярко только бабушку. Мы с ней много гуляли, и мне всегда нравилось держать ее за руку.

— То-то же! Мало кто хранит в голове подробности тех событий, которые произошли с ним в жизни даже пять лет назад. А я не забываю то, что было более 70 лет назад… Эта открытка — его подарок, единственная память о моем друге. Именно он спас меня, когда я был совсем маленьким. Я, конечно, глупость сделал, нужно было ее в рюкзак положить. Совсем не предполагал, что кто-то позарится на эту сумку. Пришлось рвануть за этой сволочью…

Странные приятели примолкли. Неловкое молчание первым прервал Матье:

— Дедушка, неужели Вы до сих пор помните все, когда вам было 6 лет? — удивился паренек.

— Ну не все, конечно, но день, когда меня пытались вывести из осажденного города, бомбежку, взрыв, холодную воду Ладоги, кусочек сахара в руке я помню. Как же я могу это забыть? — в свою очередь удивился дед и продолжил:

— Слушай! Приходи завтра утром на Елисейские поля, там старт марафона, поболеешь за меня. Я, конечно, не сумею его пробежать полностью, увы, до проспекта Фош точно не до тяну, ну… сколько смогу столько смогу.

Наконец дождик закончился. Они неспеша вышли вдвоем на улицу, и дедушка с удовольствием потянулся:

— Ну вот, можно и жабры расправить, а то засох я совсем тут у вас!

В город действительно пришла приятная свежесть. Солнце еще не выглянуло, но грозовые тучи на небосводе уже растворились в небытии.

— Юрий Григорьевич, а пойдемте погуляем еще немного вместе. У Вас есть время? Я знаю несколько приличных кофеен в 10 минутах пешком. Мы немного посмотрим Париж. Вы не разочаруетесь! Я обещаю! — c надеждой в глазах обратился мальчик.

— Согласен, только давай выйдем на набережную, — слегка похлопав по плечу юного экскурсовода, согласился его новый друг.

И они пошли на набережную, болтая на ходу. Странно, но им было о чем побеседовать.

Любая река придает городу особое очарование. Ну, а если эта река к тому же обрамлена в красивую набережную, то она словно девушка в выходном платье. Недаром именно тут, как правило, собираются художники и музыканты. Утром и днем здесь правят, конечно, художники, но, как только смеркается, их аккуратно вытесняют собратья по другому искусству. Именно игра уличных музыкантов создает неповторимое настроение всего вечернего города. А уж набережная Сены — культовое место всех времен.

Как раз когда они вышли, наконец, на набережную, один из таких уличных талантов им и встретился. Это был флейтист, он играл какую-то очень странную, но в то же время очень простую запоминающуюся старинную мелодию, а рядом с ним танцевала маленькая девочка, скорее всего, его дочурка. В руках у нее был большой стеклянный шар, размером почти с ее голову, она шустро его подбрасывала и крутила во все стороны. Казалось, вот-вот и он с треском разобьется, упав на асфальт, но каждый раз свершалось маленькое чудо, и девочка спасала его.

Хотя дождь закончился совсем недавно, было уже довольно много отдыхающих на берегах Сены. Отдыхали по-разному: кто-то просто сидел и смотрел на темную гладь воды, кто-то оживленно беседовал, а некоторые даже дремали. Старик смотрел на эту медленно текущую мирную жизнь и улыбался.

— Юрий Григорьевич, а о чем Вы сейчас мечтаете?

— Честно?

— Честно, конечно!

— Эх! Как бы я хотел ненадолго вернуться в прошлое…

— Что, дел натворили? Хотели, наверное, исправить свои ошибки?

— Да нет, что сделано, то сделано.

— А зачем?

— Просто очень иногда хочется обнять всех своих… Всех любимых, кого сейчас уже нет со мной… Ну ладно, не будем о грустном! Странно тут у вас!

— Что странно?

— Ни одного с удочкой! Знаешь, в Питере люди с удочками, стоящие на набережных и мостах в любую погоду — привычная картина.

— Ну и как? Ловят что-нибудь? В нашей-то Сене особо не половишь, грязная она совсем.

— Не знаю, лично я очень редко видел, чтобы хоть кто-то что-то поймал. Хотя я в детстве мог часами стоять рядом с ними, все ждал, когда они будут вытаскивать свою добычу. Интересно же! Ух ты, смотри, блинами торгуют! Попробуем?

— Это не совсем блины, они называются крепы, они вкусные, там много начинок самых разных. Давайте, попробуете. Вам понравится! Лично я люблю с апельсиновым вкусом.

Они встали в небольшую очередь. Но тут, взглянув на спутника, Матье увидел, что его лицо резко посерело.

— Юрий Григорьевич! Что с Вами? Все хорошо?

Деда подкосило, он чуть присел. Потом схватился рукой за стенку и медленно сполз прямо на тротуар перед киоском со сладостями.

— Дед, дед!!!

Матье ринулся к продавцу крепов.

— Месье! Месье! Срочно вызывайте скорую!

* * *

Мальчик сидел и смотрел по сторонам. Из окон доносились звуки с улицы, город продолжал жить своей жизнью. С виду эта больница была красивой — все чисто, удобно. Сидел он совсем тихо, немного даже боясь пошевелиться, он просто ждал, когда его друг проснется. Наконец, дедушка чуть приоткрыл глаза, увидел Матье и улыбнулся.

Матье улыбнулся в ответ:

— Как Вы?

— Сломался вот я немного. Очень не вовремя сломался. Вот беда!

— Что же Вы хотели, дедушка, возраст уже такой… я вот Вам яблочки принес.

— Яблоки? Вот ведь жизнь — опять больница, опять три красных яблока!

— Почему опять?

— Да я так, опять старое вспомнил. Но на будущее запомни — если подарок нельзя пить, то подарок — фигня. Шучу, конечно, спасибо тебе огромное. Ты очень хороший малый. Еще раз спасибо тебе! Однако, дело у меня есть к тебе, очень непростое дело. Считай это некой старческой причудой: сходи, пожалуйста, к врачу, точнее к заведующему этой больницей.

— Вам лучше?

— Ну так! Больно было, правда, страшно и почему-то холодно. Пока тебя не было, меня тут все успокаивали, санитары укрывать подходили. Персонал приветливый, все настроены доброжелательно…

Старик еще немного помолчал, посмотрел в окошко и тихо произнес:

— Нечего мне здесь делать, могу не успеть. У меня есть небольшие сбережения. Поможешь?

* * *

Заведующий был мужчиной среднего возраста и явно свое место получил не просто так. Он был опытным специалистом в своем деле и не любил принимать спорные и сомнительные решения.

— Послушайте, месье Морен, а что, сегодня день добрых дел? Простите, я сегодня новости по телевизору не смотрел! — язвительно произнес он.

— Можно просто — Матье.

Врач немного опустил очки, отложил бумаги в сторону, внимательно посмотрел на мальчика, что-то неразборчивое буркнул себе под нос и продолжил.

— Послушайте еще раз, Матье! Медицина во Франции для туристов платная, а расходы весьма ощутимы, сопровождение скорой помощи при прогулках не входит в его страховку, это точно. У него же оформлена обычная туристическая медицинская страховка. Его лечащий врач уже назначил лечение, все зафиксировано на специальном бланке. Минимум три дня строгого постельного режима, а лучше неделя. Вы что, шутите, отпустить его завтра? Еще немного и он бы умер, хорошо нас вовремя вызвали.

— Ему надо, очень надо завтра быть в Париже на одном мероприятии.

— Позвольте спросить, какое такое мероприятие стоит дороже жизни?

— Простите, но я… я не могу сказать, это не моя тайна, а его.

— М-да!.. Ну что ж! Могу только дать совет — при некритической ситуации услуги скорой помощи обычно предоставляют частные компании. У них есть, так скажем, «легковой автомобиль, адаптированный к транспортировке больных». Это будет стоить недешево — карета и коляска оплачиваются отдельно, не забудьте, что это еще минимум плюс два профессиональных сотрудника на борту. И еще придется дать расписку об отсутствии каких-либо претензий.

— Мы согласны.

* * *

Они стояли вдвоем на улице Риволи прямо у Триумфальной арки на Елисейских полях. Точнее, стоял только Матье. Дедушка сидел в инвалидной коляске. Кругом была куча народу. Прямо на траве сидели парочки, было много разных компаний и родителей с детьми. Жизнь в городе сегодня полностью вертелась вокруг забега.

— Юрий Григорьевич, выхода другого нет. Я Вас просто покачу. Вам не то что бегать, ходить пока нельзя. Вы же помните, что сказал врач?

— Эх, Матье! Безысходность, это вовсе не тогда, когда на улице ливень, денег нет и даже, если у тебя нет любимого человека — тоже не беда. Ты жив — значит, есть шанс. Вон, смотри — уже выглянуло солнце, и у нас появилась уже куча выходов. Помоги мне, пожалуйста, немного. Все в моих руках, все зависит только от меня самого…

Шатаясь, дед приподнялся и встал с коляски. И кому-то очень громко сказал:

— Врешь, не возьмешь!

…Совсем немного постояв, он очень медленно побежал, рядом с ним тут же тихо поехала машина скорой помощи.

Вдоль трассы марафона стояло огромное количество болельщиков со всего мира, играли оркестры, гремели барабаны, стоял жуткий гомон, но как только все видели одинокого бегущего старика, звуки стихали. Народ останавливался, замолкал и удивленно смотрел на это странное событие — вроде все уже старты закончились? А тут кто-то еще?

— Мама, мама! Можно мне посмотреть, что случилось? Почему все затихло? Хоть немного! — воскликнула одна маленькая девочка, прогуливающаяся со своей мамой.

— Ну, хорошо, посмотри, и пойдем дальше, у нас еще много дел.

Они с трудом протиснулись через толпу зевак.

— Ой! Мама! Как здорово! Какой молодец этот дедушка!

Мама ободряюще улыбнулась в ответ:

— Он просто один из очень немногих, кто так любит жизнь, и он победил… Давай его поддержим! — и она захлопала в ладоши.

Девочка обрадовалась этому предложению и тоже захлопала. Их поддержали соседи. Странно, но как будто все остальные люди только этого и ждали.

Волна аплодисментов катилась по всей улице. Она становилась все громче и громче, громче и громче. Шквал аплодисментов сотрясал город.

Париж аплодировал.

Лишь один мальчик, одиноко стоящий у Триумфальной арки, не аплодировал, просто не мог, он постоянно вытирал слезы, которые текли из его глаз.