Григорий Борзенко
Разрушенный рай
Удивительные вещи порой случаются в жизни, которые иной раз не может родить даже мысль самого плодовитого писателя-фантаста. Сидит, бедняга, в своем кабинете, усиленно трет виски, придумывая сюжет для своего очередного творения, а за окном в это время происходят события, которым нельзя не удивляться, которые можно было бы смело брать за основу сюжета и садиться за пишущую машинку. Как вы, скажите, отнесетесь к такому кульбиту, случившемуся на самом деле? Давным-давно терпящие бедствие моряки бросили в море бутылку, в нее, прежде чем закупорить и залить сургучом, вложили записку, в которой взывали о помощи, упоминая и Господа, и своих родных и близких, находящихся за много тысяч миль. Проходили годы, десятилетия и, в конце концов, эта бутылка была выброшена на берег, причем не куда-нибудь, а именно на родной берег и попала в руки сразу же едва ли не самым близким родственникам и потомкам тех, кто писал это послание! Я бы, признаться честно, если бы даже и придумал такую историю для своей книги, никогда бы не решился изложить сие на бумаге, боясь быть осмеянным читателями: мол, о выдумщик! Фантазер! Реальная жизнь, тем не менее, доказала, что в этом мире есть место самому невероятному действу.
Так, может быть, и мы не станем просиживать в кабинете, выдумывая сюжет для этой книги, а сами пойдем на его поиски? Воспользуемся упомянутой выше морской почтой! Конечно, сосуд нам потребуется побольше, нежели обыкновенная прозаическая бутылка, да и харчем нужно запастись на славу, поскольку путь предстоит долгий и длинный.
Итак, позади остались берега матушки-Европы. Канарское течение увлекает нас на юг, и мы только и успеваем различать мелькнувшие вдали берега островов Мадейра да Зеленого Мыса. Поболтав нас на волнах в районе Северо-Атлантического хребта, Канарское передает свою эстафету Гвинейскому течению и мы, любуясь прибрежными красотами Африканского материка, устремляемся дальше на юг. С силой западных ветров приходится считаться, они не дремлют. Они тут же подхватывают нашу посудину и увлекают ее на восток. Мыс Игольный, острова Кергелен, Австрало-Антарктическое поднятие — все это вскоре оказывается позади, и мы, уже порядком измученные бесконечной болтанкой, увидев впереди остров Тасмания и берега Новой Земли, начинаем радоваться: наконец-то! Вот здесь-то мы наверняка, найдем что-нибудь интересное! А то ведь, сколько можно?!
Но нет! Судьба, видимо, решила испытать нас до конца. Она ясно дает понять, что приключения — это не только забавные истории и отдых под ласковыми лучами солнышка где-нибудь на теплом прибрежном песочке, это еще и невзгоды и лишения. Судьба и течение увлекают нас дальше, передавая эстафету Перуанскому течению. Нас не сильно радуют красоты величаво возвышающихся справа Анд, мы не отмечаем для себя, что в это время минуем Чилийский, а затем и Перуанский желоб, наши мысли заняты иным — под нами Перуанская котловина! Сознание того, что там, под самыми ногами такая громадная водная толща, и случись что-либо...
Восточно-Тихоокеанское поднятие позволило перевести дух совсем на короткое время, поскольку Северо-Восточная котловина, по водам которой нас теперь гнали волны, снова проняла наше сознание жутким дыханием бездны! Надоело! Хотим на твердую землю! Не нужно нам приключений! Не хотим! Верните нас в уютные кресла у домашних каминов, да дайте любимый плед, который так хочется набросить на усталые ноги!
Нет! Судьба, все-таки решила, сжалиться над нами! Вдали показались берега какого-то острова! Господи! Если бы нас выбросило на берега этого острова — какое это было бы счастье! С затаенной в груди радостью мы замечаем, что к тому, видимо, идет: волны несут нас прямо к суше. Очертания ее берегов все отчетливее прорисовываются на горизонте, вершины гор все величественнее возвышаются над водной гладью. Вот земля все ближе и ближе, можно уже детально осмотреть берега, да и вообще внешний вид всего острова. А он, нужно признать, необычный. Над всем островом возвышается одна высоченная гора, которая на самой своей вершине раздваивается, словно какой-то великан, невероятных размеров и силы, своим огромнейшим мечом взял да и, шутки ради, рубанул сверху по вершине горы, раздвоив при этом ее верхушку.
Что же это за чудный остров такой?! Развернувши карту, мы с огромным удивлением для себя замечали, что на карте этого-то острова и нет! Однако! Мы еще и еще раз измеряем свое местоположение: все верно! Исходя из карты, под нашими ногами и впереди нас на огромнейших просторах вокруг должна находиться неимоверной глубины толща Северо-Восточной котловины! Чудеса! Возможно, это какое-то видение, а возможно, мы открыли новый, неведомый раньше остров?! Как он красив! Буйная зелень, обрамляющая подножие горы, к ее верхушке все больше редела и редела, а на самых кончиках двух каменных языков-разветвлений и вовсе заканчивалась, уступая место царствованию камня. Оба окончания, венчающие гору, напоминали две каменные стелы, подпирающие небо, как бы не давая ему упасть на остров и не раздавить там все живое, что может находиться на этом клочке суши. Кстати, обитаем ли он? Глядя на буйную растительность, конечно же, можно предположить, что всевозможного зверья и птицы здесь должно быть в избытке, а вот люди? Есть ли здесь они?
Наша посудина коснулась берега, мы ступили на прибрежный песок и тут же услышали отдаленный звук барабанов! Остров обитаем! Но кто это: друзья или враги? Как они отнесутся к нашему появлению? Хотя, что значит: друзья или враги? Почему они, собственно, должны бросаться к нам с радостными криками и объятиями? Кто мы для них такие? Возможно, они долгие века жили здесь, в своем уютном мирке, в дружбе и согласии, и были вполне счастливы и всякое вторжение извне может изменить их жизнь отнюдь не в лучшую сторону. Поэтому давайте оставаться незримыми свидетелями того, что будет происходить на этом клочке земли, ни в коем разе не вмешиваясь в происходившие события Мы, откровенно говоря, и не в состоянии этого сделать. Мы ведь по-прежнему сидим в уютных креслах у теплых домашних каминов и, укрывшись пледом, читая эту книгу, не наяву, а мысленно совершили упомянутое выше путешествие. И если мы и узнаем, что произошло на этом острове, то не в качестве участников этого действа, а в ипостаси стороннего наблюдателя. Мы как бы подсмотрим в щелку, ублажая свое любопытство, что же происходит в мире за нашим окном.
Бой барабанов все усиливался. Вдали показалась группа людей. Вернее, это были две группы, образовывавшие своеобразные ручейки. Полуобнаженные люди, сильно напоминающие своим внешним видом первобытное племя дикарей, шли друг за другом, спина в спину, растянув таким образом живую цепочку на довольно длинное расстояние. Каждый из участников этого действа — и мужчины, и женщины — непременно что-нибудь нес в руках. И если внимательно присмотреться, то можно было заметить интересную закономерность. Ношей тех, кто шел в одной цепочке, были разделанные и неразделенные тушки всевозможных диких зверей и пернатой дичи, а также готовые блюда, приготовленные из них. Ношей других были всевозможные овощи и фрукты, одним словом, только растительная пища. Обе процессии держались друг от друга на небольшом расстоянии, и за все время пути расстояние это ни разу не сократилось. Исходя из логики, это было удивительно.
Ведь за все это время на пути процессии встречалось немалое количество всевозможных преград: кустарников, оврагов, огромных стволов поваленных непогодой деревьев. Люди обходили их, вследствие чего строй и дистанция между этими группами людей неминуемо должны были нарушиться. Однако, этого не происходило! Нет, обходя препятствия живые ручейки иногда удалялись один от другого на некоторое расстояние, но ни единого раза не приблизились! Создавалось впечатление, что за всем этим следил какой-то невидимый режиссер, руководивший действом. Впрочем, почему невидимый? Возможно, в одной из групп или даже в каждой был человек, или несколько, кто зорко следил за соблюдением дистанции. Но чего же боялись эти люди?!
Возможно, в одной из групп собрались те, кто был болен проказой или другой заразной болезнью, а остальные из опасения заразиться держались от них подальше? Дальнейшие события, будем надеяться, приоткроют нам завесу тайны над этим вопросом.
Миновав место, которое можно было бы назвать подножием горы, люди начали восхождение к вершине. Пока склон был не слишком крутой, путники шли, как и прежде, с той лишь разницей, что делать это им теперь было намного сложней, ведь у каждого в руках была поклажа, которая теперь становилась для них тяжелей. Кто кряхтел, быстро запыхавшись, в основном, это были люди более преклонного возраста, кто начал более учащенно дышать, кто, казалось, вообще не чувствовал усталости (речь идет о молодых и здоровых юношах), но результат был один: каждый шел, увлеченный лишь дорогой и своей ношей, не обращая при этом никакого внимания на других.
Однако были среди этой многочисленной толпы двое, которые о поклаже и дороге думали меньше всего. Один из них шел в одной цепочке, второй — в другой. Тот, что шел среди тех, кто нес живность, был высокий и статный светловолосый юноша. Объектом его внимания среди тех, кто нес дары, выращенные на земле, была смуглая и стройная, с изящной осанкой девушка, которая, в свою очередь, то и дело поглядывала на юношу и посылала ему, так же, как и он ей, какие-то беззвучные, понятные только им двоим, знаки. И хотя никто не обращал на них внимания, все равно делали они это скрытно, стараясь не привлекать своим поведением внимания остальных. Чего же они опасались? Какая, черт возьми, пропасть разделяла эти две группы людей? К чему столько, казалось бы, излишних условностей? Может, действительно одни из них были прокаженные?
Склон горы становился все круче, растительность вокруг становилась все бедней, все чаще стали попадаться скальные участки, учащеннее и тяжелее дышали путники. Вскоре островки зелени остались позади, а впереди возвышались только два высоких каменных пика, венчающих вершину горы. Человек, шедший впереди тех, кто нес живность, поднял руку. Как по
мановению волшебной палочки вмиг умолкли барабаны, и обе
процессии тут же застыли на месте Человек, воле которого повелевалась толпа, повернулся и окинул всех властным взглядом. Все пронизывающий его грозный вид из под мохнатых, безобразно торчащих в разные стороны бровей, сквозил торжественностью и величием. Видимо, ему хотелось, чтобы присутствующие от одного только его взгляда прониклись торжественностью момента. Под стать взгляду был и тон его громового голоса, которым он начал оглашать свою речь:
— Славное и гордое племя латумбов! Пришло время великого таинства! Возложить дары к подножию священной горы, в которой обитает божественный дух нашего покровителя, всемогущественного и великого Бога Ла-Тумбы — что может быть для вас, простых смертных, более почетно и желаемо?! — Все одобрительно загудели, но сразу же приумолкли, понимая, что речь еще не окончена. — Прими, о великий Ла-Тумба, наши подношения! Пусть щедрые дары наши усмирят твой великий и праведный гнев! Ниспошли на нас благодать и удачу! Удачу непременно! Как можно охотнику без удачи? Славное племя охотников, носящих твое имя, о великий Владыка, нуждаются в удаче, в твоем благословении, в твоем покровительстве! Да восхвалим же великого Ла-Тумбу!
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы, здравицы в честь своего божества, взоры всех устремились к каменной глыбе, возвышавшейся над их головами. Говоря «всех», автор имел в виду тех, кто пришел сюда с дарами в виде живности. Та группа людей, что держала в руках всевозможные фрукты и овощи, стояла обособленно в стороне, не проронив при этом ни слова. Мало того, при этом все они не только ни разу за это время не взглянули в сторону племени охотников, но даже никто из них не поднял головы. Все исступленно сверлили взглядом землю у своих ног, как бы боясь ненароком взглянуть в сторону тех, кто возносил молитвы своему божеству, чтобы не нарушить тем самым таинство момента. И лишь когда жрец повернулся в их сторону, все дружно вскинули головы. Тот хотя и громко, но уже без особой торжественности в голосе произнес.
— Племя ламумбов также может возложить дары своему покровителю.
Племя земледельцев шумно поблагодарило жреца за то, что он снизошел к тому, что разрешил им преклонить колено перед своим покровителем, и затем с возгласами «О, Великий Ла-Мумба!», устремили свои трепещущие взгляды, полные робости и смирения, в сторону другого каменного изваяния. Которое находилось рядом с тем, которому только что поклонялось племя охотников.
В это время жрец повернулся к каменным глыбам, вскинул к небу обе руки и в тот же миг зазвучали барабаны. Обе процессии тронулись с места. Каждый из живых ручейков устремился к своему каменному колоссу, каждый из пришедших ложил дар, принесенный с собой, возле подножия именно своего божества, или вернее, горы, где обитал его дух. Лишь только дар ложился на землю, освободившиеся от поклажи руки тут же возводились к небу. Одновременно с этим каждый спешил упасть на колени, а губы неустанно шептали молитву, обращенную к своему божеству. Жрец застыл без движения, лишь только медленно обводя взглядом всех, как бы контролируя: все ли исправно и достаточно самозабвенно молятся? Никто ли не увиливает?
Когда все положенные по ритуалу процедуры были исчерпаны, жрец еще раз вскинул к небу руки, отрывисто прокричал какие-то трудноразличимые слова, и обе процессии дружно отправились в обратный путь. Все те же две живые цепочки, все то же расстояние между ними, все тот же строгий контроль, чтобы дистанция между ними не в коем случае не сократилась. На месте паломничества осталась уйма разложенной на земле всякой снеди, от которой не сводили глаз стайки диких птиц, притаившихся вдали и ожидающих своего часа. Их глаза-угольки поблескивали, и было непонятно, что тому причина: то ли в них отражался свет ярко светящегося в небе солнца, то ли это был огонек радости от предчувствия предстоящего через некоторое время пиршества.
Не успели еще люди скрыться вдали, как птицы, понимая, что те уже удалились на достаточно безопасное расстояние, дружно взмыли вверх, чтобы через некоторое время столь же дружно опуститься на другое место. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, к какому именно месту устремилась пернатая орава. Еще мгновение, и их острые и крепкие клювы вонзались в то, что по замыслу людей предназначалось отнюдь не им. Если руководствоваться словами жреца, то «Великий и Всемогущественный» должен был непременно возмутиться при виде такого произвола и немедля обрушить свой «великий и праведный гнев» на пернатых разбойников. Однако абсолютно ничего подобного не произошло: обе каменные глыбы, как и сотни веков до этого, неподвижно стояли на своем привычном месте и лишь безмолвно взирали, как птицы расправлялись с останками снеди.
Золотистый диск Луны лениво проплывал по небу, то и дело незримо отмахиваясь от редких, набежавших невесть откуда облаков, словно те мешали ему наблюдать за всем, что творится там, внизу, на грешной Земле. Наверное, нелегко ему было разглядеть что-либо, ведь со стороны остров казался темной громадиной на фоне бескрайнего, причудливо светящегося миллиардами лунных зайчиков, океана. Более-менее сносно можно было разглядеть издалека лишь обе верхушки горы, которые, пусть не так явно как океан, не все же отражали своей холодной каменной поверхностью лунный свет и как бы слегка светились на фоне темени острова. Что же творилось на острове, тщательно укрывавшего свои тайны от любознательной Луны густыми кронами деревьев, одинокой небесной скиталице было, конечно, не разглядеть. Как не могла она увидеть и то, как под одной из крон желтого сандала ворковала парочка влюбленных, взявших друг дружку за руки, и не скупившихся на нежные и теплые слова. Собственно, куда уж было заметить все это Луне, отдаленной от места этого действа на громаднейшее расстояние, если это свидание было тайной и для всех остальных жителей острова. Эти двое говорили полушепотом. Идя на встречу, соблюдали все меры предосторожности, потому-то эта
встреча была тайной на острове для всех.
— Но почему, почему, Бранко, мы должны прятаться от всех?! — Нежный девичий голосок мог разжалобить даже камень, если бы тот обладал способностью восприятия человеческого голоса. — Что мы делаем предосудительного? Почему мы должны скрывать свои чувства? Неужели мы не имеем права на счастье?
Юноша привлек возлюбленную ближе и нежно обнял. Вместо ожидаемых слов утешения он лишь тяжело вздохнул. Видимо, тот же вопрос мучил и его.
— Ты же видишь, Лана, какие порядки заведены на острове. Я и сам не могу понять: зачем это глупое, никому не нужное деление. Я согласен, что племя латумбов — древнее и славное племя охотников. Я лично тоже горжусь, что отношусь к племен латумбов, и готов приумножать его славные традиции.
Но почему мы держимся особняком от твоего племени? Что зазорного в том, что племя ламумбов издавна занимается земледелием? Вы ведь тоже добываете пищу, благодаря которой наши племена и существуют, и какая разница, что это за пища, то ли растительная, то ли живность? Мы ведь веками живем вместе на этом клочке земли, и мы, и предки наши всегда помогали друг другу. Когда неурожай — латумбы всегда поделятся с ламумбами своей добычей, чтобы те не умерли с голода, и наоборот. По
большому счету мы одно целое! Так зачем же это деление? Эти запреты! Почему семьи должны создавать только представители одного племени? Кому легче от этого ограничения? Богам? Жрецу?
— Не упоминай о Джибо. Я его боюсь. Он злой! Мне кажется, что у него нет сердца.
— Да сердце у него, конечно, есть, как и у всякого человека, да вот только руководствуется он не сердцем, а непонятно чем.
— Почему ты так уверен? А, может, и нет? Он ведь уверяет, что он наместник богов на земле! Может он и сам Бог?! А боги ведь устроены не так, как люди. Может, я ошибаюсь, но, насмотревшись на эти частые приношения даров нашим божествам, как это было сегодня, мне кажется, что боги — это нечто каменное, холодное и безмолвное. Как эти каменные стелы-изваяния, которым мы поклоняемся. Разве не так?
Юноша снова тяжело вздохнул, немного отклонился назад, и прислонился спиной к стволу сандала.
— Это еще одна болезненная для меня тема Я уже столько времени наблюдаю за всем и не могу не удивляться: все молча и безропотно выполняют указания Джибо, ни о чем не задумываясь! Неужели никто не понимает того, что мы делаем? Возможно, я что-то не понимаю в вопросах веры. Возможно. Пусть существуют боги, пусть им поклоняются те, кто считает это необходимым. Пусть! Но зачем это навязывать буквально всем, даже тем, кто не видит в этом особого смысла? Попробуй, заяви Джибо, что
вместо поклонения Ла-Тумбе я займусь другим, на мой взгляд, более полезным не только для себя, но и для всех, делом. Что тут будет! На что уж детишки малые: ну что они смыслят?! И тех вынуждают вместе со всеми… Ты загляни в их глаза! У них в детских головах и мыслях совсем другое, а их принуждают к исполнению длинных, нудных и утомительных ритуалов. Да и это еще пол беды! Как говорится: не убудет! А вот что уж действительно парадоксально, так это бесконечная череда даров нашим богам. Ладно, был бы избыток всего, не было бы, как говорится, куда девать. А то ведь иной раз неурожай, или неудачная охота. Самим есть нечего, детишки, снова-таки, ноют и матерей просят, чтобы лишним кусочком пищи их осчастливили. Те сокрушенно машут головой, мол, нет! И в то же время к подножию скал, где, якобы, по утверждению Джибо, обитают духи наших богов, мы тащим горы всякой снеди, которой хватило бы обоим племенам ох как надолго! Мы же, по сути, выбрасываем то, что с таким трудом вырастили или добыли на охоте.
— Да что ты такое говоришь?! «Выбрасываем»… Возлагаем дары
— Любая вещь остается тем, чем она есть, как бы красиво ее не назвать. Спроси у самого отъявленного негодяя, к примеру, причину, побудившую его совершить страшное злодеяние. Он тебе такое наплетет, так разжалобит, что ты еще и бросишься утешать его, да выражать ему искренние соболезнования. Но ведь все это не меняет сути дела: этот человек загубил ни в чем неповинную душу, и несчастному уже не вернуть то, что у него отнято, что бы теперь не плел убийца, на руках которого кровь, а на языке трогательный рассказ. Так и с этими дарами. Джибо говорит все красиво, но неужели у тебя самой нет глаз, и ты не видишь, что случается с теми дарами, которые мы, как ты говоришь, «возлагаем»? Все достается не богам, а зверям и птицам! Вокруг разбросано множество или же обглоданных костей, или недоеденного и протухшего мяса, исклеванные птицами остатки овощей и фруктов! Все исступленно возносят молитвы и хвалу богам, и каждому недосуг оглядеться вокруг и задуматься: зачем же мы снова принесли целые горы добра, если предыдущие постигла такая незавидная участь?!
Бранко призадумался. Вдали послышался приглушенный крик ночной птицы. Яркий диск луны, который еще некоторое время назад, пробиваясь сквозь густую листву кроны дерева, висел почти у них над головой, сейчас исчез за громадой зарослей, возвышавшихся в стороне.
— Скоро будет светать. Нам пора.
Девушка пригорнулась к юноше. Тот покрепче обнял ее, как бы стараясь заслонить ее собой от жизненных невзгод и трудностей.
— Как быстро пролетело время! Как не хочется расставаться!
— Ты уж извини, Лана. Я своей болтовней, пожалуй, надоел тебе..
— Ну что ты! Этим-то ты мне и нравишься! Ты не такой как все! Ты замечаешь то, что не видят другие, ты рассуждаешь и говоришь так, как не смог бы, наверное, никто на этом острове.
— Так кто же им мешает так же думать и говорить?!
— Гнев жреца и богов! Они могут послать свой гнев и кару на головы тех, кто...
— Извини, Лана, но это все чепуха! Ты не заметила закономерности: иной раз мы, что называется, задариваем богов, чтобы они не трясли наш остров, да послали нам добрый урожай и удачную охоту. Но все случается как раз наоборот: и остров трясет, и охота не ладится, и урожай скудный. А иной раз вроде бы и даров не возлагали и лбы не расшибали в молитвах да восхвалениях богов, а глядишь, и ладится все в охоте и земледелии, и остров совсем не трясет. Ты знаешь, я нисколько не сомневаюсь, что боги существуют как бы сами по себе, а мы, наша жизнь и все прочее, что нас окружает — сами по себе. Ну, разве не так?
— Не знаю...
— А ты вот понаблюдай. Да и вообще, попробуй когда-нибудь обратить внимание на то, чего раньше не замечала, или задумайся над тем, над чем раньше не задумывалась.
Небо светлело с каждой минутой. Рассветало. Это обстоятельство не могло ускользнуть от внимания обоих.
— Нам пора.
— Да.
Влюбленные застыли в прощальных объятиях. В это время они не думали уже ни о богах, ни о дарах, ни о жреце, ни о каре небесной. В эту минуту они всецело отдали себя во власть чувству, которое существовало всегда и везде, во все времена и во всех народах, независимо от их вероисповеданий и образа жизни.
Океан неистовствовал. Над островом и вокруг него творилось что-то невообразимое! Огромные волны разбивались о прибрежные камни, образовывая при этом целые облака мелких брызг, которые тут же подхватывались огромной силы ветром, и обрушивались на остров и на все, что на нем находилось. Ураган трепал кроны деревьев, некоторые валил на землю, срывал крыши хижин, которые из-за непредусмотрительности тех, кто их воздвигал, стояли не в укрытии деревьев, а на открытой местности. Наверное, даже дикие звери в самых непроходимых зарослях прятались в испуге под коряги да валуны и камни, стараясь укрыться от этого наваждения. А что уж говорить о людях! Кто безмолвствовал, забившись где-то в углу хижины, кто непрерывно шептал молитвы в надежде быть услышанным.
Ближе к рассвету сила ветра стала ослабевать, еще через некоторое время он еще более успокоился, океан уже не бушевал, хотя все еще гнал к берегу, пусть и не такие большие, но достаточно немалые волны. Небо все еще было окутано темными, хотя и слегка светлеющими, тучами, которые заслоняли солнечный свет, потому-то, хотя по логике уже должно было давно наступить утро, из-за сумерек вокруг, всем казалось, что ночь еще не закончилась, и ей никогда не будет конца. Лишь когда ближе к полудню тучи окончательно развеялись и стих ветер, только тогда люди поняли, что наконец-то наступил день, что все страхи и переживания позади, что можно покинуть свои укрытия и выйти осмотреться.
Люди понемногу ручейками стекались на главную поляну острова, где обычно происходил большой сбор обоих племен, образовывая со временем толпу. То тут, то там слышались возгласы и крики. Кто дивился тому, что натворил ураган, кто благодарил небеса и богов за то, что те услышали их молитвы и урезонили непогоду. Бранко только улыбался про себя. Он прекрасно понимал, что буря, длившаяся несколько дней, как и все на этом свете, должна была иметь свой конец, и рано или поздно она все равно бы окончилась. Даже без молитв тех, кто об это просил богов.
Вскоре всеобщее внимание привлек жрец, который долго и нудно твердил всем, что это была расплата, что все то, что случилось, не что иное, как небесная кара богов за прегрешения их, людей, и все закончилось только потому, что, дескать, он, Джибо, усиленно молился, прося у богов пощады и упрашивал их смилостивиться над всеми. Бранко только вскинул брови от удивления, видя, как жрец поворачивает все дело так, что окончание всех кошмаров — это едва ли не его личная заслуга. Островитяне тут же принялись восхвалять за великодушие богов, а заодно и Джибо, который настойчиво добивался их, богов, расположения, и таки добился своего.
Подойдя к одному из поваленных деревьев, жрец, делая страшную гримасу на лице, призывал всех обратить внимание на то, сколь суровым был гнев богов, коль по их велению валились такие огромные деревья с такими толстыми стволами. При этом призывал всех к покорности и послушанию, чтобы подобное не повторилось впредь. Все покорно кивали головами и снова и снова возносили молитвы, а Бранко не преставал удивляться: ну неужели никто не видит, что ствол поваленного дерева хотя и действительно толст, но пустотел внутри?! Он весь сгнил от старости, и если бы даже не было ветра, дерево все равно рано или поздно упало бы. Оно всего-навсего просто отжило свой век, и не более того.
В это время послышались чьи-то истошные вопли и крики. Все дружно повернулись и увидели одного из соплеменников, который с искаженной гримасой удивления и страха на лице, тыкал пальцем в сторону берега и, запинаясь, что-то хотел сказать. Однако голос его от волнения срывался, потому-то все, на что он был в этот миг способен, это на то, чтобы выдавить из себя обрывки фраз: «Там...» «Там такое!!!» Все бросились к берегу и вскоре, минуя заросли и выйдя на открытое пространство, замерли в удивлении. У самого берега, всего в нескольких шагах от суши, если в данном случае уместно мерить шагами расстояние по воде, над океаном возвышалось нечто такое, что заставило всех открыть рты от удивления. Впрочем, ничего угрожающего в этой громаде, представшей пред их взором, не было. Но именно из-за того, что это была именно громада, и что она была тем, чего они никогда раньше не видели, именно это и вселяло в их сердца трепет, перерастающий в ужас. А вдруг этот незваный пришелец внесет сумятицу в их устоявшийся веками мирок, а еще чего хуже: принесет несчастье? Что делать? Прогнать? Но это было невозможно, поскольку все видели, что перед ними неодушевленный предмет. Было совершенно очевидно, что глыба дерева останется безмолвной и неподвижной в ответ на их просьбы или угрозы.
Время проходило и все оставалось без изменений. Те, кто посмелей, стали подходить ближе к берегу, чтобы лучше рассмотреть пришельца. Внимательно осмотревшись, островитяне начали понимать, что перед ними находится нечто, сделанное из дерева, словно большая-пребольшая хижина, с множеством окон. Над всем этим возвышались два дерева со сломленными верхушками, поскольку кроны-то не быта, а торчали только стволы. Видимо, ветер и ураган сломал верхушки и унес их в океан. Хотя, что-то было не так. Где привычная кора на стволах деревьев? Почему они такие непривычно гладкие? И почему они опутаны множеством веревок? Чудеса! Каждый удивлялся, боялся неизвестности, но, тем не менее, любопытство взяло свое: все понемногу подступали все ближе и ближе. Однако их с пришельцем разделяла плюс ко всему еще и немалая полоса воды. Все топтались в нерешительности у берега, не зная, что предпринять дальше.
Бранко был первым, кто осмелился преступить эту грань. Он шагнул в воду и поплыл к громаде, горчащей из воды. Все в испуге сделали шаг назад, боясь, что сейчас может произойти что-то ужасное. Однако Бранко уверенно плыл вперед, громадина оставалась все такой же застывшей, неподвижной и безмолвной. Пока что ничего не происходило. Все краем глаза посматривали на жреца: как он относится ко всему происходящему? Во-первых, все отметили смелость Бранко, не побоявшегося в одиночку бросить вызов неизвестности, но в то же время дивились его отчаянию: он все предпринял самостоятельно, даже не посоветовавшись с жрецом. Во-вторых, все, застыв, ждали почти неизбежного: окрика Джибо, который смелому юноше прикажет вернуться назад и накажет за самоуправство. Однако жрец застыл в столь же неподвижной позе, как и все остальные, и не один мускул не дрогнул на его лице. Оставалось только догадываться: что за мысли переполняли в этот миг его душу. Возможно, и он, наместник богов на земле, поддался элементарной человеческой слабости — любопытству. А возможно, еще рассудив и взвесив все, решил не препятствовать Бранко, позволив тому сделать то, что пришлось бы делать ему, Джибо. Ведь рано или поздно что-то нужно было предпринимать. Не найдись смельчака, все бы начали в нерешительности посматривать на него, жреца. А тому не хотелось первому предпринимать что-либо в отношении этого чудовища, от которого можно ожидать чего-то непредвиденного и страшного. А чтобы самому отправляться туда, где его может ожидать смерть — это уж вовсе было для Джибо тем, о чем он не хотел даже думать. За все эти годы он привык, напуская на себя страшный и важный вид, повелевать всеми, пугать небесной карой, осознавая, что лично он находится в безопасности, что все в его жизни было и всегда будет тихо, спокойно и размеренно. Дары ведь подносились не только богам. Не был обделен подношениями и жрец. Сытая жизнь атрофировала в нем черты характера, свойственные мужчинам: смелость, решительность, желание сразиться или вступить в единоборство с кем-то или с чем-то. Поэтому, столкнувшись с неожиданной опасностью, Джибо не нашел ничего лучшего, как, от греха подальше, уйти в тень, предоставив возможность Бранко подставить себя под удар предполагаемой опасности.
Бранко тем временем добрался до цели, влез в одно из окошек, находящееся над самой водой и скрылся в чреве монстра. Все затаили дыхание. Многим думалось, что видели они юношу в последний раз. В испуганных глазах и воспаленном воображении многих казалось, что это не Бранко влез вовнутрь этого монстра, а он, монстр, проглотил юношу, и спасения теперь для того нет и быть не может. Чем больше проходило времени, тем сильнее возрастал гул среди соплеменников юноши. Многие переговаривались между собой и сокрушенно качали головами: мол, чудовище действительно проглотило Бранко. Чем дольше затягивалась томительная пауза ожидания, тем больший ужас возрастал в глазах девушки, которая молча застыла в дурном предчувствии, находясь среди своих соплеменников. Даже здесь, у моря, в такую волнующую минуту племена латумбов и ла-мумбов находились обособленно, собравшись группами раздельно друг от друга, и соблюдая привычную уже дистанцию. Нетрудно догадаться, что это была Лана. Она то и дело глотала слюну, стараясь увлажнить пересохшее от волнения горло, чувствовала, как неудержимо колотится в груди сердце, и ужасалась мысли, что может потерять возлюбленного. Она страшилась от одного только предположения, что может произойти такое. Поэтому, когда ожидание по ее мнению стало уже практически невыносимым, она сделала несколько шагов вперед, подошла к самой воде и крикнула, обращаясь к обоим племенам:
— Неужели ни в одном, ни в другом племени нет храбрых и сильных мужчин, которые могли бы бросить вызов этому пришельцу, отправиться к нему и вызволить… несчастного юношу, который может стать его жертвой.
В порыве эмоций она чуть было не назвала любимого по имени, что могло бы вызвать подозрение у всех и в первую очередь у жреца. Ей очень не хотелось, чтобы их с Бранко секрет стал известен всем, что только помешает их дальнейшему счастью. А что когда-то оно придет, она почти не сомневалась. Уж больно огромное чувство любви и веры клокотало в груди этой девушки.
Несколько молодых парней пристыженные словами девушки, уже было шагнули к воде, однако в этот миг раздался чей-то крик:
— Смотрите! Смотрите! Вот он! Живой!
Действительно, все увидели юношу в одном из окон, находившемся намного выше того, в которое он некоторое время назад влез. Бранко тащил с собой какой-то огромный куль, или что-то в этом роде. Никто толком не мог разглядеть, поскольку юноша тут же прыгнул в воду, увлекая за собой свою поклажу. Смельчаки, минуту назад готовые было броситься на помощь Бранко, повеселели, радуясь счастливой развязке, однако, увидев с каким трудом пловцу дается обратный путь (он ведь тащил за собой и свою поклажу), бросились ему на помощь. Лишь когда они все вместе достигли берега и положили на прибрежный песок то, что с собой Бранко, то все вскрикнули от удивления. Это был никакой не куль из ткани, а самый что ни на есть человек!
Уже одно это было удивительно. Но, к тому же, всех удивляла и необычность незнакомца. Он был более светлокожим. Что просто шокировало всех. Ведь они никогда раньше не видели чужестранцев. Им казалось, что если и есть где-то за далями океана земли, а на них обитают люди, то они непременно должны быть такими же, как и они сами. К тому же был облачен в такую дивную непривычную для островитян одежду, что и это не в меньшей мере, чем все остальное, удивляло собравшихся вокруг людей. Если на острове повсеместно пользовались лишь легкими накидками да набедренными повязками, то практически все тело незнакомца было облачено в одежды и ткани, и лишь только голова была открыта всеобщему обозрению. Штаны и камзол на нем были из толстой и грубой ткани, все это было перехвачено широким кожаным ремнем, увенчанным огромной блестящей пряжкой. Столь же блестящими и непривычными для взора островитян были пуговицы, коих оказалось очень много, и которыми в изобилии были утыканы подолы камзола, манжеты. Вокруг шеи теснилось неисчислимое количество белоснежных бризжей на великолепном и роскошном когда-то жабо. Теперь, намокнув и безвольно свисая к земле, имело довольно жалкий вид. Но главное — обувь. Практически все на острове ходили босиком. Потому, от одного только вида добротных широкополых ботфорт, с пряжками и прочими украшениями, у многих островитян округлились от удивления глаза.
Инородец вызывал у всех чувство опасения, но и чувство любопытства не хотело просто так сдаваться. Эти две страсти соперничали в душах островитян, потому-то те продолжали стоять в нерешительности. В это время Бранко, склонившись над несчастным, колдовал над ним, пытаясь привести того в чувство. Многие наблюдали за этим с гримасой сожаления на лице, полагая, что все усилия юноши бесполезны, поскольку пришелец, по всей видимости, давно испустил дух. Однако тот вдруг застонал, и все в тот же миг возбужденно зашумели. Бранко тоже подскочил с радостным криком:
— Он жив! Жив!
Юноша снова бросился к несчастному, продолжая приводить того в чувство, а толпа, пошумев немного и переварив первую волну эмоций, стала все чаще задаваться вопросом: а что, собственно, дальше? Как им следует поступить с незваным гостем? А поскольку за всю свою предыдущую жизнь они никогда раньше самостоятельно не принимали решения, а всегда за них это делал жрец, то и теперь они все чаще начали поглядывать в сторону Джибо — что скажет тот? Он, заметив это и поняв, что от него ждут решения, сделал устрашающую гримасу и поднял руку. Все вмиг притихли.
— Чужестранец может принести нам несчастья!
Бранко резко поднял голову, устремив возмущенный взгляд на жреца. Вид у него был настолько решительный, что со стороны могло показаться, что если он сию же минуту не бросится на Джибо, то уж наверняка заслонит своей грудью человека, спасенного им. Но длилась эта вспышка ярости всего лишь мгновение, так что многие, в том числе и сам жрец, вполне могли ее и не заметить. Бранко, будучи необычайно сообразительным, сразу же понял, что обострением отношений с Джибо он может только испортить дело и навредить спасенному им человеку. Тут нужно проявить хитрость. И мгновенно сообразив, как ему поступить дальше, Бранко тут же напустил на лицо добродушный вид:
— Ну что вы, братья?! Какой вред может принести нам бессильный и беспомощный человек?! Негоже губить безвинную душу! Я возьму его к себе, постараюсь поставить на ноги, а там посмотрим. Если увидим, что от него можно ожидать какого-нибудь подвоха, тогда и разговор другой будет. А пока что нужно дать ему шанс. Да и себе тоже. Ведь может же такое случиться, что все произойдет как раз наоборот: он принесет нам на остров процветание и благополучие? Ведь тот мир, из которого он прибыл, намного развитей нашего. Вы только посмотрите, какая добротная на нем одежда, какие огромные лодки они строят, на которых, видимо, можно плыть на край света.
При этих словах все дружно устремили свои взгляды туда, где торчали из воды останки полузатопленного чудовища. Тот, кто еще недавно пугливо взирал на громадину, все же, отмечал про себя, что все это ему что-то смутно напоминает, теперь готовы были стукнуть себя по лбу. Ну, конечно же! Как они сразу не догадалась! Этот деревянный колосс напоминал лодку, но только огромную, на которой могли уместиться несколько нагроможденных одна на другую хижин, с большим количеством окон. Впрочем, ошибиться было не грех: на острове всегда сооружали всего лишь небольшие пироги, выдалбливая эти утлые суденышки, скорее похожие на половинку гигантской скорлупы ореха, из стволов огромных деревьев, а эта лодка...
Бранко, тем временем, видя, что внес сумятицу в ряды соплеменников, а, главное, в душу жреца, понимал, что нельзя упускать инициативу из рук, потому-то и выложил сразу же свой главный козырь, предчувствуя, что это должно сработать.
— Кроме того, он, возможно, укажет нам путь туда, где можно будет еще набрать, но уже много, такого вот добра.
И с этими словами юноша начал извлекать из-за пазухи всякую всячину и бросать все это к ногам соплеменников. Впрочем, определение «всякая всячина» уместна по отношению к тем, кто привык к подобным безделушкам. Для островитян доставленные юношей с корабля зеркальца, пестрые лоскутки яркой разноцветной ткани да прочие безделушки были настоящей диковинкой. Они дружно накинулись на это добро и, разглядывая, восторженно шумели. Бранко лишь только оставалось в задуманном поставить логическую точку.
— Там много такого добра! Очень много! Плывите и берите, кто столько сможет унести! Всем хватит! Не бойтесь! Я все проверил: никакая опасность там не кроется!
Пользуясь общей суматохой, юноша взвалил на крепкие плечи спасенного им человека, и понес в свою хижину. В это время все мысли Бранко были увлечены чужеземцем. Он не догадывался и не видел, что ему вслед пристально смотрит Джибо. Жрец всем своим нутром почувствовал, что от этого юноши, с ярко выраженными задатками того, кто может повести за собой толпу, можно ожидать чего угодно. Могущественный и грозный на вид предводитель островитян ощутил, что не такой он уж и могущественный, что ему в свое время может быть противопоставлена сила, с которой он, Джибо, может и не справится. С отрезвляющей его ясностью жрец понял, что для устранения со своего пути опасного соперника нужно что-то предпринять, но что именно — этого пока он не знал.
Последний язычок пламени трепыхнулся на легком ветерке и, не в силах противостоять ему, тут же угас. На месте совсем недавно ярко горящего костра теперь осталась лишь горка тлеющей, хотя и довольно ярко, золы.
— Э-э-э, братец, да мы совсем забыли за костер!
Юноша встрепенулся от слов собеседника, сидящего напротив него, и бросился подбрасывать в едва не угасший костер сухие ветки.
— Ну, надо же! Так увлекся рассказом, что забыл обо всем на свете!
— А что, интересно было?
— Не то слово! Сколько удивительных вещей в мире! Это же надо!
— Пытливый ты, братец, человек. Иному все равно, что вокруг него творится. Ему бы сытым быть, да нужды не знать.
— Сытым быть — это тоже неплохо. Ну, а между трапезами, чем себя занять? Нет, без каких-либо забот и увлечений жить неинтересно!
— Вот здесь ты прав! Тут мы с тобой единомышленники. Именно тяга к познаниям и подтолкнула меня к путешествиям, именно благодаря ей, родимой, я так много увидел и узнал. Вот только увижу ли впредь? Чует мое сердце, что на этом уединенном клочке суши, заброшенном посреди океана, доведется пробыть мне долгие годы.
Ностальгическую грусть на рассказчика, возможно, навеяли монотонно накатывающиеся на берег волны, легкий шорох в кронах деревьев да унылое потрескивание в полу угасшем костре.
— Да не грустите вы, дон Хосе! Я понимаю, что чужбина тяготит вас, тоска по родным местам и близким для вас людям угнетает вас. Но мне почему-то верится, что все образуется. Возможно, когда-нибудь сюда приплывет большая лодка с вашими соотечественниками, возможно, мы сами попытаемся построить нечто подобное, и вы отправитесь на этой посудине к родным берегам. Без надежды жить нельзя!
В это время тлеющий жар угасшего было костра, вновь вдохнул огонь в подброшенные сухие ветки, и пламя с новой силой запрыгало и заиграло на ветру, озаряя яркими бликами вмиг повеселевшие лица собеседников.
— Вот видите, дон Хосе! Вот вам пример того, что никогда нельзя терять надежду! Сама природа подсказывает вам, что всегда все может перемениться к лучшему!
— Ну, ты, братец, и оптимист! Да разве я что-либо имею против?! Если бы я унывал, сумел бы я выкарабкаться из стольких передряг, уготованных мне проказницей-судьбой?! Нет, я не о том. Просто иной раз рассчитываешь на одно, а получается совсем наоборот. От одной ситуации ожидаешь всевозможных неприятностей, а в итоге складывается все как нельзя лучше. Иной раз предвкушаешь удачу и веселье, а все оборачивается так, что уж и не знаешь, как выпутаться из подобной передряги. Ты вот сказал, что возможно прибудет корабль с моими соотечественниками на борту. А ты знаешь, сколько беды может принести на этот остров подобный визит?
— Это почему же?
— Да потому что и тебе, и твоим соплеменникам чужестранцы могут доставить много зла.
— Что вы такое говорите, дон Хосе! Мы миролюбивые люди! Мы не желаем никому зла! Мы радушно встретим прибывших на наш остров гостей. Как же можно будет на наше радушие ответить злом?!
— Э-э-э, братец! Да ты не настолько умен, как я предполагал. Ты, конечно, прости меня за эти слова, я без зла, как бы в шутку. Но в чем-то я, все-таки, и прав! Ты что, разве сам не видишь, что мир далеко не совершенен, что зла и противоречий в нем иной раз больше, чем добра и здравого смысла. Чего уж ты хочешь от чужестранцев, если вы сами-то тут себе жизнь усложняете?! Кому нужно это бессмысленное деление между племенами на охотников и земледельцев? У нас тоже есть и те, и другие, и иное множество людей всевозможных профессий, ну и что? Живем все вместе, под одной, так сказать, крышей и не шарахаемся друг от дружки, как черт от ладана! Что вам легче от этого?
Бранко тяжело вздохнул. Для него это была самая болезненная тема.
— Думаете, я над этим не задумывался? Мне это самому не нравится! А что поделаешь? Так повелось издавна, а жрец следит, чтобы все неукоснительно соблюдалось.
— А жрец что, пуп земли? Ты считаешь, что все то, что он говорит — это истина в последней инстанции? Ты извини, что я говорю тебе эти крамольные речи, но я вижу, что тебе можно довериться, не опасаясь быть непонятым. Так вот: у нас тоже имеется уйма своих жрецов, всевозможных проповедников и правителей. Они тоже говорят чинные речи, грозятся карой господней, народ внимает их речам, и мысли даже не допускает о том, чтобы перечить сказанному. Но проходит время, и тот, кто умеет соображать, смотрит на вчерашних живых богов иными глазами. Оказывается эти праведники, причислившие себя к лику святых, на словах говорили одно, а на деле занимались совсем другим. Слышал бы ты, чем занимался на досуге, после речей праведных, папа Пий, к примеру. Кровавые и развратные оргии, всеобщее грехопадение в совокуплении со своими родственниками, и свитой. Купание в теплой крови младенцев и материнском молоке молодых женщин! И это глава святого престола! А что творится на нижних ступеньках этой иерархической лестницы?! Это же представить только!
Рассказчик тяжело вздохнул, подбросил в костер еще немного веток, и переведя дух, продолжил:
— Видел бы ты, что вытворяла в Европе инквизиция! Я так понимаю, что каждый человек — хозяин своей судьбы. Хочет он верить в Бога или там еще во что — это его личное дело Не хочет — значит так ему сподручней. Как можно силой принуждать к чему-то?! Увы, люди любят сами себе создавать проблемы. Инквизиция образовала обширный аппарат устрашения и наказания для тех, кто не служит фанатично идеалам веры. Огромнейшее количество всевозможных сыщиков, доносчиков, тех, кто выведывает о малейших проявлениях вероотступничества, писарей, палачей, иных нахлебников, которых нужно содержать, оплачивать их труд, если это определение подходит к тому, чем они занимаются. И это все из государственной казны! Как будто нельзя этим средствам найти лучшего применения! Хотя, не только из государственной. Все состояние того, кто отправлен инквизицией на дыбу, переходит в собственность… Кого бы ты думал? Правильно! Инквизиции! Поэтому не стоит удивляться тому усердию, с которым они отправляют на чистилища виновных и безвинных. А то, что безвинных гибнет в этой бессмысленной бойне больше, чем виновных, если их можно назвать таковыми, — это понятно любому здравомыслящему человеку.
Отдаленный крик ночной птицы на какое-то мгновение всколыхнул тишину, окутываемую уютный мирок, царящий вокруг костра, сбил с мысли рассказчика, но все же он, спустя минуту, когда снова воцарилась тишина, продолжил свой рассказ:
— И что самое интересное, если не сказать больше, это то, что в каждой стране карающий меч обрушивается на головы несчастных, исходя из местных обычаев и нравов. В одной стране рубят головы за то, что не соблюдается православная вера, в иной — католическая, в третьей — мусульманская и т.д. Я и сам толком не разберусь во всем этом! Где же логика? — Рассказчик снова перевел дух. — Весь парадокс, на мой взгляд, состоит в том, что всевозможными верами, ритуалами и прочим, прочим, прочим, люди сознательно усложняют себе жизнь. Казалось бы: с каждым годом, с каждым столетием человек что-то усовершенствует, изобретает. Быт его и жизнь в целом становятся намного комфортней. Вместо примитивных лодок стали строить большие корабли, вместо примитивных повозок с колесами, выпиленными из ствола толстого дерева, строятся роскошные экипажи и дилижансы на рессорах и с мягкими сидениями. Кто-то придумал ткацкий станок кто-то ганшпуг, кто-то иной механизм для облегчения человеческого труда. Удобно? Конечно' Но в вопросе вероисповедования человек окружает себя уймой всевозможных запретов, усложнений и прочего, прочего.
— Я сам над этим не раз задумывался. То же самое происходит и у нас. Сколько даров мы возлагаем нашим Богам! Таким огромным количеством всевозможной пищи мы могли бы долго питаться и безбедно существовать. Но все это пропадает, растаскивается зверьем, птицами, а мы в это время живем впроголодь.
— Да это, братец, еще полбеды. Хуже, когда напрямую страдают люди. Ведь у многих народностей в жертву приносились, да во многих и сейчас приносятся именно люди! Вдумайся! Люди, чтобы им лучше жилось на этом свете, или чтобы ублажить почитаемого ими, но никем и никогда невидимого божества, чтобы тот, дескать, сниспослал им эту прекрасную жизнь, приносят в жертву самих себя! Ты можешь привести мне пример чего-либо более абсурдного?!
В ответ лишь мерный шум моря, да тихое потрескивание горящих в костре веток.
— Я перечитал множество всевозможных хроник и прочего. Столько там подобных свидетельств! Сколько народов — столько и драм. Перечислять можно бесконечно. Вот пример. Один только раз в жизни я слышал о скифах. Это какая-то народность, обитающая в степях где-то там, далеко на востоке. Если мерить, конечно, с позиции страны, в которой я вырос. Ну и что ты думаешь, дивного я услышал? О каком-нибудь уникальном открытии, которое облегчит жизнь будущих поколений? Как бы не так! Просто я узнал о деталях захоронения местных царьков, или вождей, или кого-то из знати — я уж и не помню. Так вот. Собирается процессия и отправляется она с телом усопшего куда-то в степь, чтобы там, среди бескрайних просторов, предать тело земле. Обрати внимание на такую невинную подробность: они убивали на своем пути всех! Чтобы, дескать, никто не проведал о месте захоронения И, в то же время над могилой воздвигали огромный курган, который был виден издалека и ни для кого не составляло секрета, что там находится. Насколько более знатен был усопший, настолько и выше воздвигался курган. А по прошествии какого-то времени вокруг кургана вбивалось множество палей, такое же количество юношей приносились в жертву, их тела привязывались к этим палям, чтобы те, дескать, охраняли усыпальницу усопшего. После этого люди расходились, а за тела несчастных принимались, как нетрудно догадаться, птицы и звери. Вот где ужас! А ты говоришь, что бессмысленно пропадают ваши дары: плоды земледелия да дичь. Те юноши были молоды и красивы, они могли дать жизнь новому поколению, да и сами счастливо прожить жизнь, которая для них, по сути, только начиналась. Но вместо этого по причине кем-то придуманного, а иными бездумно использованного ритуала, тела их исклевывали птицы, солнце и время разлагало их трупы, и они все превращались в бесформенную груду зловония и тлена. И это все должно охранять усыпальниц вождя?! Значит, сильный, крепкий и здоровый юноша — плохой охранник, а груда разложившегося мяса — хороший!? Бред!
Рассказчик на некоторое время умолк, переводя дух после долгой тирады, его собеседник также молчал, наблюдая за причудливой пляской языков пламени в костре, словно боялся или просто не хотел нарушать гнетущую тишину. Рассказчик тем временем как бы с ленцой дотянулся до лежавшей рядом сухой ветки, подержал ее некоторое время в руках, словно бы раздумывая о том, как с ней поступить, и потом столь же вяло бросил ее в костер. Сопротивлялась она огню недолго и вскоре уже на ней прыгали первые языки пламени.
— Вот такие-то, братец, дела. Вот так мы и живем. А ты говоришь, жалко приносящих в дар плодов. Жалко людей, гибнущих ради этих плодов! Как ты смотришь на то, чтобы приносить людей в жертву, ради того, чтобы Боги послали дождь, что воспрепятствовало бы засухе и, следовательно, это принесло бы хороший урожай?
— О моем мнении по этому поводу вы можете догадываться. Ну, а если действительно предположить, что этим люди спасают ситуацию? Гибель одного человека предотвратит голодную смерть многих.
— Ты что, вполне серьезно считаешь, что долгожданный дождь пойдет только из-за того, что умертвят кого-то из бедолаг?! Вот из-за своего невежества люди и страдают! Любой, разбирающийся в науке человек скажет, что атмосферные процессы развиваются по своим законам, и никакие жертвоприношения изменить их не могут. Солнце испаряет воду в озерах, реках, морях и океанах, она в виде пара подымается вверх, и образовывает облака. Вверху царствует холод, который этот пар преобразовывает снова в воду, а та в виде дождя и обрушивается обратно
на землю! Так всегда было, есть и будет! И никакие жертвоприношения этого не изменят! Вот и вы здесь: стоит налететь урагану, или затрясет остров — вы сразу же со всех ног спешите к вашим каменным истуканам и харч свой с собой тащите. А ведь штормы и ураганы на морях — это ведь вполне обычное явление, и хоть вы все живое свалите у подножия этих ваших Ла-Тумбов, да еще и сами сверху ляжете — штормы и ураганы все равно будут и впредь, и ничто это не изменит. Вот насчет землетрясения — тут я могу понять ваше замешательство и страх. Для вас это действительно нечто удивительное.
Бранко, копавшийся до этого прутиком в костре, как бы перелопачивая золу, вмиг замер и поднял голову. Видимо, затронутая тема была для него особенно интересной. Действительно, он не раз задумывался над причиной этого удивительного явления, изредка будоражившего его остров.
— А что, для вашего народа это разве не чудо?
Дон Хосе в задумчивости потер щеку:
— Да нет, от чего же! Многие до сих пор дивятся этому редкому явлению природы. Это действительно ужасно. Эта колоссальная сила может стирать с лица земли целые города, вовремя землетрясений, бывает, гибнет множество народу. Все это так, все это, конечно же, печально. — Дон Хосе с досадой швырнул в костер сухую ветку. — Только зачем, никак не пойму,
приплетать сюда Богов?! Они-то здесь причем?! Раньше это вселяло различные кривотолки, поскольку было необъяснимо. Сейчас же науки в Европе развиты вполне неплохо, все это усовершенствуется, продвигается дальше, и сейчас ученые могут объяснить очень многое из того, что раньше толковалось как диво Господнее. Так вот и с землетрясениями.
Бранко недоверчиво покачал головой:
— Мне жутко интересно узнать побольше всего, что с этим связано. Я и сам раньше дивился этому чуду, но мне что-то не верится, что можно вот так просто словами объяснить его причину.
— Можно, братец, все можно! Тебе, правда, человеку несведущему в этом деле, трудно будет разобраться. Но я-то в этом понимаю, ты уж мне поверь! Поскольку знаю об этом не понаслышке, а сам досконально занимался изучением этой проблемы. Что поделать — характер у меня такой: все мне интересно, до всего хочу докопаться. Я же говорил: вот это мое любопытство и заставило меня в свое время засесть за книги да за изучение всевозможных наук, а затем пуститься в дальние плавания и путешествия. Впрочем, одно не исключало второго: все это дело я умело сочетал. Плавание — это ведь вещь продолжительная! За это время многое можно успеть сделать. Так вот: во время одного из плаваний мы высадились на берег, где нас вскорости настигло сильное землетрясение. Я был настолько потрясен этим удивительным явлением, что дал себе зарок тогда разобраться во всем. После этого я вел научные исследования на борту судна, вернувшись в свой родной Кадис, я засел там за научные труды, но, так и не удовлетворив своего любопытства, отправился в Мадрид. Там изобилие библиотек и научных центров. Вот там-то я многое понял, приобрел нужные мне инструменты, с помощью которых и продолжил затем свои наблюдения в дальнейших своих плаваниях.
Дон Хосе снова перевел дух. Получалось, что это была не столько беседа, сколько монолог одного человека.
— Я понимаю, что тебе это очень интересно, но боюсь, что так сразу ты все не поймешь. Когда-нибудь я поподробнее все растолкую, а пока что объясню в двух словах. Понимаешь, там, внутри земли, ведь тоже происходят свои процессы. Наподобие тех, что происходят вокруг нее, в атмосфере Там тоже множество всевозможных нюансов, которые влияют на то, как поведет себя поверхность земной коры. Да, в основном, на земном шаре, что доказал своим плаванием Колумб, (это отдельная история, я ее тебе потом расскажу), все спокойно: люди живут, не опасаясь, что рано или поздно придет время, и земля под их ногами заходит ходуном. Но много на земле и так званых сейсмических зон, где довольно часто, а то и постоянно происходят землетрясения. Вызвано это многими причинами: подвижкой различных пород в недрах земли, так званных тектонических плит, вулканической деятельностью, напряжением в земной коре и так далее. Мало того: землетрясения можно не только объяснить, но и предсказать!
В ответ на вскинутые от удивления брови Бранко дон Хосе продолжил:
— А ты думаешь, чем я занимался все это время? Вы ведь после кораблекрушения бросились туда, чтобы нагрести кучу бессмысленных безделушек, а я возвратился туда лишь для того, чтобы забрать приборы и инструменты, с помощью которых и следил затем за сейсмическим состоянием острова.
— Да что вы такое говорите, дон Хосе! Вы же все это время поправлялись от пережитого, мы с вами обучали друг друга каждый своему языку, что у нас получилось, вроде бы, неплохо! Вы, к тому же, еще и просиживали за своими книгами, обучая, при этом, и меня чтению и письму! Когда же вы успевали следить еще и за островом?!
Дон Хосе добродушно улыбнулся:
— Нужно, мой друг, все успевать. Иначе жизнь будет неинтересной. Я бы сказал — неполной. Но ты, пожалуйста, не сбивай меня с мысли, поскольку я сейчас скажу нечто такое, от чего у тебя перехватит дух от удивления. — Бранко насторожился, а рассказчик тем временем продолжил. — Та вот: я внимательно следил за островом и наблюдал за приборами и во время затиший на острове, и уж тем более во время землетрясений. Мои наблюдения подтолкнули меня к выводу, что в недалеком будущем, причем весьма недалеком, на остров обрушится землетрясение небывалой силы. — Дон Хосе проследил за реакцией юноши и продолжил свой рассказ: — На мой взгляд, сильно бояться этого катаклизма не стоит: у вас нет таких больших строений, наподобие тех, что строим мы в Европе, поэтому опасности быть погребенными под обломками жилища как таковой
нет. Ваши легкие и небольшие хижины почти невесомы, да и достаточно переждать бедствие на равнине, и все минуется без серьезных последствий. А вот кому по-настоящему навредит это землетрясение, так это вашим богам.
Бранко сделал от удивления большие глаза, а дон Хосе, как хороший рассказчик, сделал небольшую, еле заметную паузу, наслаждаясь моментом, и продолжил:
— Вернее, не самим богам, а тем скалам, в которых, согласно вашему преданию, обитают их духи. Вы ведь во время предыдущих землетрясений забивались по углам своих хижин, да и молили богов, чтобы они сжалились над вами, поэтому и не могли видеть то, что видел я. А увидеть мне пришлось одну прелюбопытнейшую речь. Все дело в том, что во время последнего землетрясения, обрушившегося на остров, я поспешил не куда-нибудь в укрытие, а со всех ног бросился к вершине горы, чтобы понаблюдать, что будет происходить там, на самой верхушке? Для меня ведь самого в этом явлении много загадок остается. Еще никогда раньше во время землетрясений (да я-то всего попадал в них лишь дважды), я не находился на какой-нибудь возвышенности. Мне всегда казалось, что во время землетрясений в горах творится что-то более ужасное, нежели на равнине. Что-то наподобие того, что происходит на судне во время большого волнения на море. Ведь, если на палубе качка ощущается не настолько явно, то там, вверху, на крюйс-марсе, амплитуда колебаний настолько большая, болтанка ощущается настолько сильно, что иногда сменившийся с вахты впередсмотрящий не может устоять на ровной, казалось бы, палубе: его качает со стороны в сторону так сильно, что он не может иногда сделать даже одного шага.
Дон Хосе посмотрел задумчиво куда-то вдаль, словно увидел там вдали что-то за горизонтом, и продолжил свой рассказ в более живом темпе:
— Ну да это все, собственно, тебе ни к чему. Скажу о главном. Так вот: я наблюдал за этими каменными изваяниями Ла-Тумба и Ла-Мумба. Признаться, раньше я считал, что эти каменные возвышения, венчающие вершину горы, твердый скальный монолит, прочный и нерушимый. Во время землетрясения, подойдя к ним на достаточно близкое расстояние, я, к удивлению своему, заметил, что они качались настолько сильно, что едва не опрокинулись на бок уже тогда, хотя сила земных толчков была явно небольшой. Исходя из этого, я решил, что оба этих каменных колоса — это не часть скалы-монолита, а такие себе огромные два валуна, как бы поставленные на торец, поэтому и очень неустойчивые. Возможно, когда-то раньше оба они составляли с подножием горы одно целое — не спорю. Возможно, со временем землетрясения просто-напросто отломили или надломили твердынь этих колоссов. сделав их валунами. Возможно. Но то, что сейчас ваши Ла-Тумба и Ла-Мумба — это просто, повторюсь, огромные валуны, находящиеся в очень неустойчивом положении и готовы свалиться при первом же более-менее сильном землетрясении — это тоже факт, не вызывающий у меня сомнений.
Долгое время Бранко сидел молча, осмысливая услышанное, и только лишь по истечению немалого количества времени, заметив, что костер догорает, потянулся к припасенным ранее сухим веткам, чтобы поддержать угасающее пламя, но дон Хосе остановил его:
— Да костер, собственно, говоря, нам уже и ни к чему. Уж рассвело совсем.
Юноша, словно очнувшись ото сна, поднял голову и осмотрелся вокруг. Действительно! Он так увлекся рассказом, что и не заметил, как наступило утро. Ночь пролетела до обидного быстро.
— Действительно… — Растерянно, мысленно не очнувшись еще от размышлений по поводу услышанного, молвил Бранко. — Почему так рано наступил рассвет.
Дон Хосе добродушно улыбнулся:
— Да нет, братец, не рано! Все произошло согласно законам природы. Просто это тебе показалось, что ночь пролетела до обидного быстро. Это происходит тогда, когда человек чем-то увлечен, и ему хочется, чтобы эта блаженная для него минута никогда не заканчивалась. Я, признаться, рад, что ты так реагируешь на это. Ведь если бы все, о чем я говорил, тебе было неинтересно, ты бы маялся, ждал, чтобы я побыстрее закончил свой рассказ. Время, в таком случае, для тебя бы тянулось мучительно долго. Стало быть, старался я не зря. Да и вообще, честно говоря, мне кажется, что я еще никогда раньше не встречал такого благодарного слушателя. Это тоже немаловажно! Ведь все связано в этом мире! Одному хочется выговориться, другой, жаждущий познаний, готов как губка впитывать все услышанное. Это хорошо, когда такие люди находят друг друга. Ведь обидно, когда учитель, к примеру, годами передает свои знания и опыт нерадивому ученику, который не столько слушает того, сколько думает о чем-то отвлеченном. Проходят года, вчерашний ученик или спивается, или случается что-либо иное в этом роде, и в итоге все многолетние старания учителя идут насмарку. Но случается и по иному. Жадному к познаниям юноше встречается на жизненном пути какой-нибудь забулдыга, который научит того такому… А тот по молодости лет да по простоте своей душевной принимает все за чистую монету. Одним словом, мне кажется, да что кажется, я уверен, что из всего сказанного мной не только сегодня, а и за множество предыдущих наших бесед, ты сделаешь не просто хорошие или, как лучше сказать, правильные выводы. Ты совершишь нечто такое, до чего и я не додумался бы! Помни мое слово!
Торжественный бой барабанов возвестил о том, что наступило время самого важного и волнующего для многих момента. Праздник, в котором честолюбивые охотники племени латумбов могли проявить свою прыть и мастерство, подходил к своему апогею. А началось все ранним утром, когда все желающие принять участие в соревновании на самого удачливого охотника, прихватив с собой нехитрое оружие охоты и ловли животных, а также котомки, в которые будут складывать будущую дичь, разбрелись по всему острову в поисках добычи. В обусловленное время, ближе к вечеру, раздались удары самого большого из многочисленных барабанов латумбов, возвещающих о том, что нужно прекратить охоту и поспешить на большой сбор. Звук этого барабана был слышен даже на самом отдаленном участке острова, поэтому никакие объяснения опоздавших в расчет не принимались. Да их, собственно, никогда и не было. За исключением случаев, когда кто-то из молодых охотников по неопытности или легкомыслию, а также в спешке, чтобы опередить в споре конкурентов, в азарте борьбы терял бдительность и попадал в какую-нибудь передрягу. То ли сваливался в глубокий овраг, с которого потом с трудом выбирался, то ли, увлекшись погоней за дичью, забредал в такие чащи, из которых иной раз тяжелей выбраться, чем из глубокого оврага или ущелья.
Но на этот раз никаких непредвиденных происшествий не случилось, и к тому времени, когда прозвучали первые удары уже иного барабана, предназначенного именно для этих случаев, все охотники, принимающие участие в соревнованиях, собрались на большой поляне — традиционном месте общего сбора обоих племен. Конкурсанты выстроились в один длинный ряд, положив у ног на землю котомки, наполненные дичью. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что удача в этот день сопутствовала охотникам по-разному: уж больно разнилась
по размеру их поклажа. Но, тем не менее, все участники были распределены на четыре группы, после чего четверо людей из племени латумбов (ламумбы при этом все время стояли чуть в стороне, молча наблюдая за происходящим), под зорким надзором жреца, суровым взглядом следящим за всем, начали взвешивать котомки. Устройство для определения победителя было сверх простейшим: ровная палка, строго посередине которой к была привязана веревка. На каждом из концов палки также были веревки, свободным концом которых привязывали котомки очередных спорщиков. Чей груз перевешивал, тот оставался стоять на самом видном месте, явно удовлетворенный тем, что продолжит спор за определение победителя. Неудачник же, понурив голову, отправлялся к зрителям, сам превращаясь с этой минуты в стороннего наблюдателя. Невзирая на суровый вид Джибо, соплеменники не удерживались от того, чтобы неудачи одних оценить ироническими насмешками и улюлюканьем, а успех других приветствовать шумным восторгом.
Бранко в этот день возвратился с охоты удовлетворенный: в его котомке чувствовалась приятная тяжесть нескольких рябчиков, парочки диких голубей, каплунов, одного гуся, троих чирков, но, главное, сухопутной черепахи. Ценность добытой черепахи в этот миг заключалась даже не в царственном вкусе ее мяса, из-за чего считалась лакомой добычей, а в ее тяжести. Один только панцирь сколько весит! Бранко здорово рассчитывал на успех в этом соревновании. Он просто бредил выигрышем. Только с его помощью юноша надеялся решить их с Ланой проблему. Впрочем, он боялся загадывать наперед, чтобы не сглазить. Он лишь поглядывал то на свою котомку, то на котомки конкурентов, визуально сравнивая их содержимое. Многие явно уступали по своему объему его котомке, но некоторые на вид были ничуть не меньше, если еще не больше. Вот это-то и пугало юношу. Он то и дело поглядывал в ту сторону, где находилось племя ламумбов, отыскивал в толпе знакомое и до боли родное и любимое лицо, видел такую же озабоченность на нем, и незаметно для других, подмигивал, мол, посмотрим — возможно все у нас получится.
Охотничьи трофеи той группы, в которую попал Бранко, взвешивали в последнюю очередь. Поэтому все это время, пока определили победителей первых трех, юноша нетерпеливо наблюдал за всем происходящим, и ему казалось, что у него не хватит терпения дождаться своей очереди. Когда же пришел его черед он, всегда спокойный и рассудительный, теперь едва совладал с собой, а когда оказалось, что он еще и выиграл в споре среди охотников в своей группе, то едва не вскричал от переизбытка эмоций.
Толпа шумно приветствовала успех Бранко, впрочем, как и троих предыдущих счастливчиков, а юноша лишь мельком взглянул в сторону Ланы. Он видел, каким счастьем светилось ее лицо, но это вопреки здравому смыслу не столько обрадовало юношу, сколько огорчило. Ведь он понимал, что главная борьба еще впереди, и чем больше будет сейчас радоваться его возлюбленная, тем горше будет разочарование в случае неудачи.
Вновь ударили барабаны. Шум прекратился. Все понимали, что сейчас число претендентов на успех с четырех сократится до двух, потому-то и застыли в ожидании развязки. Бранко вновь пришлось ждать исхода первого замера веса, после чего к примитивным весам была привязана и его котомка. Затаив дыхание, юноша наблюдал как планка, к концам которой были привязаны обе котомки, некоторое время находилась в горизонтальном положении, но уже через мгновение тот конец палки, к которой была привязана именно поклажа Бранко, хоть на самую малость, но все же перевесил!
Шум поднялся неимоверный! Бранко многие в племени любили за его доброту и сердечность, поэтому многие болели за него, по той же причине столь же бурно радовались.
Остался один-единственный шаг к победе, даже, крошечный шажок, но юношу одолевали дурные предчувствия. Этот охотник, с которым они остались, так сказать, теперь один-на-один, слыл удачливым охотником. Да и судя по тому, насколько пузатой была его котомка, можно было определить, что вес ее окажется не меньше, если не больше, чем у Бранко. Этого-то он и боялся. И старался с этой минуты не смотреть в сторону Ланы. Он боялся разочарования!
И вот вновь ударил барабан. Теперь, действительно, решалось все. Для Бранко это действительно было «все». Снова ждать целый год следующего шанса — это было непосильно мучительное испытание для их с Ланой чувств. Юноше до безумия надоело скрывать их от всех окружающих. Ему нестерпимо хотелось, чтобы возлюбленная принадлежала ему не когда-то в необозримом будущем, а уже сейчас, сегодня — сразу же после триумфа в этом состязании. А именно победа в нем давала такой шанс.
В принципе, уже к этой минуте Бранко добился немалого. Даже в худшем для него случае он обеспечил себе почетное право называться вторым по расторопности охотником на всем острове. Для иного это было бы вполне неплохо. Для иного… Для Бранко это второе место абсолютно ничего не давало. Заветная привилегия предоставлялась только победителю.
Котомки обоих претендентов на победу проворно поднесли к месту, где производилось взвешивание. Двое назначенных из племени латумбов ловко перехватили свободным концом веревки верхнюю часть котомки, таким образом, как бы связав их, двое других, кряхтя и напрягаясь, подняли вверх, отрывая от земли, это нехитрое сооружение. Все затаили дыхание.
Бранко показалось, что эта чертова палка, предназначенная для измерения веса, находилась в горизонтальном положении неимоверно долго, а в одно время даже перевесил, пусть и слегка, груз его соперника. Ему жутко захотелось закрыть в отчаянии глаза, чтобы не видеть, что будет сейчас происходить. Но юноша нашел в себе силы перебороть этот внутренний прилив паники, вновь вонзить взгляд на местонахождение измеряемых грузов, от которых сейчас зависела его судьба, и тут же заметил, как его котомка, слегка покачиваясь, медленно, пусть снова на самую малость, но все же перевесила котомку соперника!
Что тут началось! Всеобщее ликование, шум, веселье! Многие поддерживали Бранко, поэтому искренне радовались его успеху. Теперь уже он без боязни посмотрел в сторону Ланы. Та не только вся светилась от счастья, но прыгала и визжала от радости, не боясь быть уличенной: многие из ее соплеменников и соплеменниц рядом делали то же самое.
Тем временем те, кто измерял вес котомок, развязали поклажу победителя и вытрусили содержимое на землю. Это была не простая формальность. Однажды один из участников подобных соревнований тайком подложил в свою котомку камни, но был уличен в этом и жестоко наказан. Произошло это довольно давно, но с тех пор содержимое котомки победителя всегда проверялось. Возможно, именно поэтому подобных случаев больше не было.
Когда все формальности были улажены, жрец вскинул кверху руку. Шум мгновенно утих.
— Согласно обычаю, — голос Джибо звучал громко и торжественно. — победитель имеет право выбрать себе в жены любую приглянувшуюся ему соплеменницу, или пожелать для себя особую долю при дележе последующих охотничьих добыч, или переселиться жить в другую, более знатную хижину, или попросить у богов и у нас иной милостыни. Одна из подобных просьб должна быть выполнена.
Все снова загудели, поглядывая на Бранко: что же он пожелает? Тот сделал шаг вперед и слегка поклонился жрецу. Все пснова риутихли.
— Я желаю выбрать в жены приглянувшуюся мне девушку!
Все снова зашумели, а Дкибо кивком головы дал свое согласие, мол, ну что же: выбирай!
Вообще-то в этой просьбе не было ничего удивительного: многие предыдущие победители подобных состязаний ограничивались именно этим желанием. Потому-то все от последующих событий не ожидали чего-то особенного. Единственное, что всех интересовало: кто же будет его избранницей? Но когда юноша направился в сторону стоявшей особняком группе людей из племени ламумбов, все в один голо: ахнули и застыли в оцепенении. Все сразу же поняли, что сейчас произойдет нечто из ряда вон выходящее. Стоит ли говорит, что доселе избранница победителя неизменно была его соплеменницей. И вдруг...
Все находившееся на этом празднестве с замиранием и со страхом в душе увидели, как Бранко не только преодолел никогда не нарушаемое раньше расстояние между племенами, но и подошел к Лане, взял ее за руку, повел за собой и, остановившись посреди поляны, громко молвил:
— Вот мой выбор!
Если бы в эту минуту над поляной пролетал хотя бы один из огромного количества различных видов комаров, обитающих на острове, то все бы наверняка услышали шуршание его крылышек — настолько пронзительной была тишина, зависшая над местом этого действа. Бранко и Лане казалось, что всем вокруг слышен их звучащий в унисон стук сердец, которые вот-вот разорвут им грудь и выпрыгнут наружу. Девушка была уверена, что она вообще в эту минуту не дышит от страха. Она лишь закрыла глаза, словно хотела за пеленой век спрятаться от всего происходящего, и покорно позволяла держать кисть своей руки в широкой ладони возлюбленного. А тот в свою очередь, сжимал эту нежную и мягкую, бесконечно дорогую и родную ему ручку и думал: «Что бы не случилось, не я не дам ее в обиду!» Как ждал он этого момента, но теперь, когда тот наступил, на мгновение пожалел, что все так вышло. Юноша вдруг понял, что своим поступком он только навредит им обоим, и в первую очередь, любимой. Видя гнетущее напряжение вокруг, он не исключал теперь самых плачевных последствий.
Но эта минута замешательства и отчаяния длилась недолго. Да, может произойти всякое. Но если бы он так не поступил, то все бы осталось, как и прежде. И в тот миг он искренне не знал, что для них с Ланой хуже, или лучше, всю жизнь прожить врозь, или помереть сейчас вместе, в объятиях друг друга.
Взгляды всех устремились на жреца. От него сейчас зависело многое. Да что многое — все! Тот долго молчал, делая невыносимой и без того мучительную паузу, и, наконец, заговорил. Голос его был пронизан возмущением:
— Соплеменники! Славное и гордое племя латумбов! На ваших глазах только что была попрана одна из священнейших заповедей, соблюдаемых нашими предками веками! Что заслуживает этот человек?! — Джибо суровым взглядом обвел притихшую толпу. — Я вас спрашиваю, какого наказания заслуживает этот вероотступник?!
Жрец, всем своим видом показывая крайнюю степень возмущения и негодования, в душе, тем временем, ликовал. Он отлично понимал, что лучшего повода убрать со своего пути строптивого противника и не придумаешь. Тот сам сунул голову в петлю. Всем своим нутром, каждой частицей своего тела Джибо чувствовал, что этот юноша таит в себе страшную для него, жреца, опасность. Упускать подобный момент было просто глупо.
— Какого наказания, спрашиваю я вас, заслуживает этот, нарушивший наши обычаи, грешник?!
Джибо еще раз суровым взглядом окинул своих подданных и только сейчас заметил, что то, чего он так боялся в будущем, наступило уже сейчас. Раньше, даже в более безобидных ситуациях, все дружно поддерживали его. Джибо, требовали какого-либо наказания для провинившегося, даже по пустячному делу (вернее, требовал жрец, все лишь поддакивали), и восхваляли его, Джибо, принципиальность и справедливость. Сейчас же все мало того, что молчали, но еще и дружно опустили головы или отвели в сторону глаза, чтобы не встречаться взглядом с жрецом. Значит, они на стороне этого дерзкого юноши! Значит, они поддерживают его! И это при том, что он явно неправ! А что будет дальше?! Не случится ли… Нет! До этого нельзя доводить!
Все нужно решить прямо сейчас! Раз и бесповоротно!
— Молчите?! Так слушайте, что скажу я! Я — наместник на земле нашего Всемогущего и Всесильного Покровителя Ла-Тумба! Он говорит мне, что за такой грех вероотступник должен караться смертью!
— Смертью! Смертью! — Дружно, в один голос закричали прихвостни жреца, которые считались его свитой, и сейчас находились за спиной своего патрона. Они и раньше выполняли роль своеобразных заводил, начиная скандировать что-то угодное жрецу, а толпа затем подхватывала этот клич. Сейчас же все вышло по-иному. Не дружный выкрик их звучал блекло и жалко на фоне всеобщей тишины, потому-то и оборвался на полуслове. На душе у Джибо стало еще более неспокойно. Понимая, что инициатива уходит из его рук и что нельзя терять время, он продолжил:
— Во имя справедливости и порядка на этом острове мои подчиненные сейчас же должны исполнить ритуал казни!
Прихвостни Джибо тут же оживились за его спиной: каждый ждал, что патрон доверит эту обязанность именно ему. Охотой эти люди никогда не занимались, они были неповоротливы и ленивы. А вот исполнить роль палача — это другое дело! На это они всегда были горазды.
Услышав страшные слова, Лана жалобно всхлипнула и покачнулась, едва не упав. Бранко успел подхватить ее. Толпа зашумела. Жрец, не давая всем опомниться, грозным голосом продолжил:
— Во имя того, чтобы веками стояли, возвышаясь над островом, наши каменные твердыни Ла-Тумба и Ла-Мумба, в которых живут духи наших Всемогущих Покровителей, во имя того, чтобы и впредь они стояли веками, приказываю казнить этого...
— Не будут они стоять веками, Джибо. Скоро первое же сильное землетрясение опрокинет эти каменные колоссы на землю.
Это была вторая «немая сцена» во время празднества. Многовато для одного дня, если учесть, что подобного никогда еще не случалось в этих тихих и спокойных краях. На сей раз тишина была еще более пронзительной и абсолютной. Теперь все устремили свои взгляды на Бранко. Тот стоял, поддерживая Лану находящуюся в полуобморочном состоянии, и снова корил себя за несдержанность Но если предыдущий его поступок, приведший к «немой сцене» был просто необходим, то в этом глупом выкрике не было никакой необходимости. Но, что сделано, то сделано. Возврата уже быть не может, и теперь Бранко думал уже о том, как выпутаться из сложившейся ситуации. Минута замешательства, как и в первый раз, длилась недолго, и теперь уже он не жалел в содеянном. Противостоять диктату Джибо ему все равно необходимо, и принципиальной разницы нет, когда это произойдет: сейчас или позднее. Что он, собственно, теряет? Хуже той ситуации, в которой он находился (ведь речь шла о его смерти!) и придумать невозможно, поэтому именно тактика нападения, пусть и словесного, была единственно верной в данную минуту. Другие варианты развития событий, к примеру, просить пощады, юноше даже в голову не приходили, настолько они были бы бесполезными.
— Этот падший грешник совсем потерял рассудок! — Глаза жреца метали молнии. — Уста его молвят страшные слова! Даже кровью теперь не смыть ему свои страшные прегрешения...
Бранко почувствовал, что пришла пора действовать более решительно. Нужно было брать инициативу в свои руки! Если и дальше жрец будет беспрепятственно произносить призывы к казни, то все вокруг проникнутся этой идеей, для них просто не будет существовать выбора, и все может именно казнью и завершиться. Поэтому Бранко повернулся к толпе и закричал:
— Соплеменники! — Но тут же бросил свой взгляд в сторону находившихся чуть поодаль людей из племени ламумбов, и молвил более громко: — Братья латумбы и братья ламумбы! Наши гордые и трудолюбивые племена веками жили на этом острове! Нам и впредь придется жить на этом клочке земли, заброшенном среди бескрайних вод океана, и от того, дадите вы сейчас свершиться произвол, или нет, зависит то, каковой в дальнейшем будет ваша жизнь. Моя смерть может стать первой, но далеко не последней на острове. Почуяв запах крови, уверовав в безнаказанность и всесильность, жрец начнет вытворять такое, что и без того нелегкая ваша жизнь ваша превратиться в ад!
— Да что вы слушаете этого грешника! Он заслуживает немедленной казни!
— Нет, Джибо! Я не заслуживаю ее! — Голос разгорячившегося в споре Бранко, звучал в эту минуту даже грознее голоса жреца. — Поскольку я говорю правду! Соплеменники! Ламумбы! Жрец, коли он наместник Богов на земле, должен быть едва ли сам не Богом. Он должен быть оплотом веры и защиты для своих подданных! Для всех вас! Скажите мне: вы чувствуете эту защиту?! Что, кроме пустой болтовни, слышали вы от Джибо? Он уверяет, что возложение даров нашим богам избавит нас от неурожаев и того, что боги перестанут трясти остров. И что же? И неурожаи нередки и остров продолжает трясти, сколько бы даров Джибо не заставлял нас нести к месту паломничества!
Толпа одобрительно загудела. Жрец, видя, что нити управления властью уходят из его рук, с трепетом в душе, но с негодованием в голосе вскричал:
— Кого вы слушаете, безумцы! Он надругался над нашими святынями, а вы… Он оскверняет величие Великих Ла-Тумба и Ла-Мумба, а...
— Я не оскверняю! Не слушайте его! Я говорю то, что произойдет в недалеком будущем! Ты много раньше говорил, Джибо, но ни одно из твоих предсказаний не сбылось!
Чувствуя, что петля вокруг его шеи затягивается все сильнее, жрец истерически вскричал:
— Во имя Всемогущных наших Богов Ла-Тумбы и Ла-Мумбы приказываю немедленно казнить этого вероотступника! Сию же минуту! Приступайте!
Прихвостни из свиты жреца дружно бросились к Бранко, однако друзья юноши также поспешили к нему, и стали на его защиту. Толпа возбужденно загудела.
— Осознаете ли вы, что творите, грешники?! — не унимался жрец. — Защищаете вероотступника?! Этим вы накличете беду и на свою голову!
На поляне творилось нечто невообразимое. Одни шумели, поддерживая Бранко, другие, настроенные более религиозно, поглядывали в сторону жреца, и время от времени утвердительно кивали головами в ответ на его слова. Бранко видел, что таких было большинство. К тому же, он опасался, что в возможном кровопролитии пострадают и его друзья, чего он допустить не мог. Поэтому, видя, что прихвостни жреца, подбадриваемые его призывами, вновь осмелели и, пусть медленно и пока что нерешительно, но все же двинулись вперед, решил, что пришло время развязки, а лучшим итогом ее должен быть компромисс. Но если он сейчас промолчит и вновь не возьмет инициативу в свои руки, то до этого может и не дойти. Развязка будет совершенно иной. Поэтому Бранко, перекрикивая шум толпы,
снова обратил на себя внимание
— Послушайте меня! Сейчас вы можете совершить грех, страшней того, в котором вы меня обвиняете! Почему раньше вы всегда щедро одаривали победителя охотничьих состязаний? Вы одаривали не столько его, сколько его умение и удачу. Вы поощряли охотничью удачу, чтобы она и в дальнейшем сопутствовала охотникам племени латумбов! Если сейчас вы казните победителя подобных соревнований, то тем самым вы казните и охотничью удачу! Обидевшись, что с ней поступают так жестоко, она может наказать вас и отвернуться от вас навсегда! Подумайте, что ожидает жителей острова, если охотники каждый раз будут возвращаться с охоты без добычи! Страшные вещи начнут твориться на острове! Могут начаться голод и лишения! Я говорю это не с позиции труса, желающего обезопасить себя, а с намерением спасти вас всех от возможной страшной беды! Я не избегаю своей части и готов первым принять удар на себя, — с этими словами он деликатно подвинул в сторону друзей, полукругом окружавшим его, и вышел наперед лицом к лицу с людьми жреца. — Но остаюсь все же при своем мнении: вы обрекаете себя на беду!
Если даже допустить, что Бранко говорил не искренне, а, что называется, играл, то это тем более был прекрасный ход с его стороны. У политиков это называется «выложить на стол козыри». Действительно: доброе или мудрое слово могло и не дойти до сердец этих людей, которых хотя и нельзя было назвать дикарями, но все же в своей повседневной жизни они руководствовались в большей степени не столько здравым смыслом, сколько религиозными обычаями, суевериями, назиданиями жрецов, соблюдением ритуалов и т.д. Семена сомнения, брошенные Бранко, тут же начали давать свои всходы. А, что если и действительно они прогневят охотничью удачу? Об этом им, конечно, страшно было и подумать. Поэтому многие из тех, кто ратовал за наказание дерзкого юноши, после его слов застыли в нерешительности.
Дон Хосе все это время стоял в стороне, наблюдая за происходящим. Он уже давно порывался броситься на выручку своему другу, но каждый раз сдерживал себя, опасаясь, что этим только усугубит ситуацию. Ведь как бы там ни было, он оставался для островитян чужестранцем, и кто знает, как бы они расценили то, что их личные дела решают не они сами, а кто-то посторонний. Но это не говорило о том, что он и дальше безучастно наблюдал бы за тем, как расправляются с его другом. Он вес еще верил, что все образуется. Или Бранко сам выпутается из сложившейся ситуации. Но если наступит самый критический момент, думал испанец, то он непременно вмешается в ход событий. Это едва не произошло, когда после призыва жреца его люди бросились к Бранко, и, казалось, ситуация сложилась непоправимая. Однако после слов юноши (дон Хосе мысленно похвалил его за столь умелые действия) испанец понял, что все теперь не столь безнадежно. Суеверные островитяне не захотят прогневить охотничью удачу, потому-то можно рассчитывать на их поддержку.
Зато другое сильно беспокоило дон Хосе. Он был прекрасно осведомлен о тонкостях и хитростях политических игр у себя в Европе. Ни для кого не было секретом то, что монархи и министры любых рангов и сословий в первую очередь пеклись об удовлетворении личных прихотей и амбиций. Если на весах стояло благополучие народа, его подданных, с одной стороны, и его личная политическая выгода, заключающая в себе то ли борьбу за власть, то ли удовлетворение личного тщеславия, то для начальника безоговорочно превысила бы вторая чаша, на которой над всем и вся возвышалось гордое и величавое «Я». Сколько кровопролитных войн в разные века и в разных странах всевозможные короли, цари и иные правители держав и народов начинали только затем, чтобы доказать своим оппонентам свою правоту, всесильность, заставить того считаться с ним. Или затем, что править ему, сердешному, только в своем государстве, видите ли, поднадоело, вот и решил он присовокупить к территории своей державы еще и земли соседнего государства. В долгих и изнурительных, зачастую бессмысленных, с позиции здравого смысла, войнах, льются реки крови его подданных, но государю недосуг думать о благе своего народа, о чем он так часто раньше во всеуслышание заявлял, ему невтерпеж утолить личные амбиции.
Вот и теперь дон Хосе ни минуты не сомневался, что жрец, не задумываясь, столкнет в схватке две противоборствующие стороны, и пусть последствия ее будут трижды ужасны, но жрец и не подумает остановить кровопролитие. Ведь дон Хосе давно следил за Джибо и видел, как тот реагирует на все, что связано с Бранко. Испанец безошибочно определил то, что творилось в этот момент в душе жреца, и понял, что он рано или поздно постарается избавиться от неугодного и смело мыслящего соперника. Сейчас, в его понятии, подвернулся прекрасный повод для этого, и грех было бы им не воспользоваться.
Видел дон Хосс и другое. Да, после слов Бранко все зашумели, поддерживая его, и, казалось, что конфликт практически улажен. Но испанец мог видеть то, чего не видели другие. Вернее, на что не обращали внимания. Ведь в эту минуту все шумели, спорили, притупляя, таким образом, бдительность и внимание, и не замечали, в отличии, от испанца, того, как жрец со своими людьми обменивались хорошо замаскированными знаками. От пристального взгляда дон Хосе не ускользнул вопросительный взгляд, сопровождаемый легким движением головы и пожиманием плечей, что, мол, делать, одного из людей Джибо, посланного тем для того, чтобы расправиться с Бранко, в адрес своего патрона. Тот, в свою очередь, легким утвердительным кивком головы дал знать своим людям: выполняйте мой приказ, расправьтесь с ним. И тут же руки людей жреца скрытным движением потянулись к оружию, что было при них.
Дон Хосе понял, что наступил самый драматический момент в сложившейся ситуации. Ведь он давно заметил, что практически все, собравшиеся на поляне, в отличии от людей жреца, были без оружия, поэтому о каком-либо серьезном сопротивлении не могло быть и речи. Нужно было что-то срочно предпринимать, чтобы остановить предстоящее кровопролитие, поэтому испанец и решил, что его час настал. Он сделал шаг вперед и громко обратился ко всем и в первую очередь к жрецу:
— Послушайте меня, люди! Прошу выслушать меня, Джибо, ибо то, что я скажу, принесет вам только пользу! Я понимаю, что я не вправе вмешиваться в ваши внутренние дела, потому-то никогда раньше не позволял себе этого делать. Однако я искренне желаю вам добра, и осмелился вмешаться, чтобы предостеречь вас от страшной беды. Я объездил много стран, знакомился с обычаями многих народов и племен, был свидетелем их ритуалов и состязаний, наподобие тех, которые происходили сегодня и на этом острове. Повторяю: все там происходило по-разному, но одно было неизменно, победителя подобных турниров они причисляли едва ли не к лику святых. Он становился для них живым Богом и отныне олицетворял удачу и процветание, которое он в будущем принесет для них. При любых обстоятельствах никому и в голову не приходило, чтобы поднять руку на того, от кого зависит их благополучие и процветание. Подумайте, какой страшный грех вы можете сейчас сотворить! Могут потом начаться ужасные вещи! Я, правда, не был лично свидетелем, но знаю совершенно точно о страшных бедствиях, постигших некоторые страны. Эпидемии, голод и болезни стирали с лица земли целые народы, не щадя никого: ни стариков, ни женщин, ни детей! Поговаривают, что это была страшная кара для них за какие-то прегрешения. Не навлечете ли и вы беду на себя, расправившись с лучшим из охотников?! А именно охота всегда во все времена кормила жителей этого острова, поддерживала на нем жизнь...
Все приутихли, удрученные возможной столь нерадостной перспективой, а когда вновь зашумели, то смысл слов всех был один: пришелец говорит верно! Нельзя брать грех на душу. Дон Хосе понимал, что люди практически на их стороне, проблема отныне только в одном: в Джибо. Видимо, это понимает не только он, поскольку взгляды островитян все чаще стали обращаться в сторону жреца: что скажет он? Тот и сам понимал, что последнее слово должно быть за ним, потому и произнес перед вмиг притихшей паствой следующие слова:
— Я понимаю ваше смятение и никогда не допущу того, чтобы и вас коснулась какая-либо беда. Но почему все решили, что она придет тогда, когда мы прогневим охотничью удачу. А почему вы не думаете о том, что она может прийти тогда, когда мы прогневим Богов?! А ведь этот вероотступник их уже прогневил! И если мы не накажем его, то Боги действительно могут послать на нас множество бедствий и лишений.
Толпа вновь, пусть и робко, зашумела. Многие находили, что в словах жреца есть резон. Дон Хосе видел, что инициатива вновь переходит к жрецу, и решил не дожидаться следующих слов Джибо, которые могут быть фатальными.
— Ты верно и мудро говоришь, Джибо! Возможно, ты прав и все будет так, как ты сказал. Ну а вдруг все-таки прогневить охотничью удачу — это для нас всех более тяжкий грех? Разве можно так рисковать, учитывая, что могут пострадать в будущем ваши дети?
Вновь шум и вновь возгласы поддержки теперь уж слов дона Хосе. Он мысленно удивился: как все-таки быстро меняется ситуация и как легко склонить людей в ту или иную сторону. Так не может долго продолжаться, нужно прекращать эту опасную игру. Тем более, испанец видел: жрец не думает отступать. Нужно было искать какой-то компромисс, поэтому дон Хосе и решился на последний ход:
— Послушайте меня! Я был свидетелем споров и различных конфликтных ситуаций во многих странах. Когда противоборствующие стороны слушали только себя и не хотели прислушаться к доводам оппонента, тогда все заканчивалось стычкой, кровопролитием, войнами, которые иногда длились бесконечно, унося жизни многих поколений, так порой, и не решая спора, возникшего изначально иногда из-за пустяка. Нужно ли на этом мирном острове затевать кровопролитие, которое может закончиться плачевно для многих? Но зачастую в других странах люди решают свои споры с помощью так называемых компромиссов. Одна из противоборствующих сторон уступает своим оппонентам в чем-то одном, те, в свою очередь, в другом. Так и самолюбие всех не страдает, и выход они затем находят из сложившейся ситуации, не прибегая к кровопролитиям и другим страшным последствиям стычек. — Дон Хосе повысил голос. — Предлагаю и этот конфликт решить мирно. Ничто не может лучше рассудить людей, чем время! А что если и мы предоставим времени решить, так ли уж неправ был юноша, предрекая будущие события на острове? А вдруг он окажется прав?! Стало быть, он обладает даром предвидения! Как же можно губить столь бесценный дар?! Ведь в будущем он может предсказать нечто, от чего ваша жизнь на острове станет еще лучше и радостней!
Толпа одобрительно загудела. Дон Хосе видя, что жрец собирается возразить ему, быстро добавил, опережая того:
— Давайте и мы, решив все разумно, с помощью компромисса дадим срок до следующих подобных соревнований. Ежели к тому времени ничего не случится из того, что предсказывал сегодня Бранко, вот тогда и решите, как наказать его. Это самый лучший выход из сложившейся ситуации: и охотничью удачу вы не прогневите, и наказать вероотступника сможете, если он действительно окажется таковым. Сейчас вы обо всем только догадываетесь, а тогда будете знать все наверняка.
Толпа зашумела. Все находили, что это лучший выход. Дон Хосе видел, что он окончательно склонил чашу весов на свою сторону. Однако нужно было закрепить успех. Поэтому он, перекрикивая толпу, продолжил:
— За все это время, что я был у вас, я никогда не сделал чего-нибудь такого, что принесло бы вам вред. Наоборот: я придумал и внедрил здесь много приспособлений и механизмов, которые значительно облегчили вашу жизнь. Доверьтесь мне! Я чувствую, что и на этот раз не ошибусь. И пострадать безвинно никто не пострадает, и наказания виновнику, ежели он таковым окажется, не избежать, и охотничья удача не отвернется от вас! Грех будет Джибо не поддержать эту идею! Он всегда рассуждал и поступал мудро, поэтому, не сомневаюсь, он и сейчас поступит не менее мудро и не допустит того, чтобы пролилась невинная кровь! Он всегда заботился о вас, как о своих детях, потому-то поступит именно так, как я предложил и не даст никого из вас в обиду. Так поблагодарите же своего заботливого жреца за его мудрое решение! Слава Джибо! Слава!
Возможный скрежет зубов жреца, (а дон Хосе не сомневался, что этот скрежет был неизбежен), потонул в шуме ликования толпы. С плохо скрываемой досадой Джибо взглянул в сторону испанца, а тот лишь ликовал в душе, мол, вот здорово я все повернул на свой лад! Он понимал, что лучших слов в данной ситуации трудно было и придумать. После них жрецу трудно будет развязать кровопролитие, а то и вовсе невозможно. Ведь отдавать жуткий приказ в тот час, когда тебя славят и благодарят фактически именно за то, что он его не отдал — это больше, чем абсурд. Понимал это и Джибо. Ему очень не хотелось упускать столь благоприятную для расправы с Бранко ситуацию, но в тоже время он понимал, что она уже фактически упущена, и хуже будет, если сейчас он отдаст роковой приказ, а его не поддержат. Этим он только усугубит дело. Ослушавшись своего жреца единожды, паства и в дальнейшем может, почувствовав волю, проявлять непослушание. А то, что вероятность непонимания в данный момент, после этих хитрых слов пришельца, была огромнейшей — это Джибо понимал как никто другой на острове. И хотя на душе у него скребли кошки, тем не менее, он решил не обострять отношений с островитянами и пойти на компромисс. Конечно, Джибо при этом понимал, что все он сейчас должен повернуть в выгодном для себя свете. Уж чему-чему, а этому его не нужно было учить. Он величаво поднял руку и призвал всех к тишине. Она вмиг воцарилась вокруг.
— Славное и гордое племя латумбов! Ламуыбы! Вы поступаете благоразумно, славя своего жреца и его мудрость! Я действительно поступал всегда справедливо, делал все так, чтобы оградить вас от всевозможных невзгод и лишений! Я всегда заботился о вас, как о детях своих! Вижу, что вам по душе предложение чужестранца, в котором я и сам нахожу много здравого смысла, и если откровенно, то и сам хотел предложить вам нечто подобное. — Дон Хосе при этих словах едва не присвистнул: вот врет! — Ну что же! Я не могу идти против воли своих подданных: если вы считаете, что это будет наилучший выход из ситуации — то так том, и быть! Я всегда заботился о вас, дети мои, и буду заботиться и в будущем!
Снова возгласы во славу Джибо, а тот продолжил:
— Вы все свидетели того, что я поступаю великодушно. Но если к следующему состязанию охотников выяснится, что этот вероотступник лишь бахвалился, насмехаясь над нашими святынями, он тут же будет казнен. И никто не вправе будет вступиться за него! Все! Разойдитесь и займитесь своими делами!
Все оживились, радуясь благополучной развязке. Поляна понемногу начала редеть и каждый, покидая ее, живо обсуждал случившееся. Дон Хосе и Бранно незаметно для других переморгнулись между собой: мол, все хорошо! Этот сигнал никто и не заметил. Впрочем, как не был никем замечено и другое: возбужденно-радостный блеск в глазах Джибо. Казалось бы: ему-то чего радоваться? Ведь возможный его соперник только что ускользнул из его рук! Однако именно в эту минуту жреца осенило: он придумал план: как все-таки убрать со своего пути этого дерзкого юношу. Поэтому, глядя сейчас ему вслед, он со злостью мысленно прошептал: «Ну что же, посмотрим, чья возьмет?!»
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.