Разрушенный рай

Ночь, спустившаяся на остров и окутавшая ее мрачной пеленой, была темной и непроглядной. Именно в такие ночи вершатся всевозможные темные дела и страшные злодеяния. Именно это и затевал сейчас Джибо, собрав у себя самых доверенных своих людей. Несмотря на свое величие, говорил он тихо и скрытно, почти украдкой, а верные ему люди застыв в смиренных позах, молча внимали ему.

— Вы все поняли, о достойнейшие из достойнейших, которым я доверил выполнение столь ответственной и почетной миссии?

Вместо благоверного лепета с неизменным одобрением того, что бы он не изрек, пусть даже это была бы трижды несусветная глупость, жрец увидел на лицах своих подданных печать некоего замешательства. Он грозно вскинул брови:

— Как понимать ваше молчание, паршивцы?!

Тс стушевались еще больше, но тут же один из них нашелся:

— Пусть мысли твои, о Великий Джибо, будут далеки от того, что мы испугались или не посмеем выполнить твой праведный приказ. Просто мы думаем о том, стоит ли убивать этого грешника и тем самим будоражить племена, если не так уж много остается времени до очередных ежегодных охотничьих состязаний, где мы казним его вполне открыто, без всяких мер предосторожности. Ведь его дерзкие пророчества так и не сбылись, да и не думают сбываться. Стало быть...

— Ты что это, презренный червь, в рассуждения ударился?! — Бедолага отступил назад, склонив в смирении голову и мысленно кляня себя за излишнюю болтливость. — Здесь только я имею право рассуждать, а ваш удел — выполнять то, что мне будет угодно! — И тут же, словно сообразив, что сказал что-то не так, жрец поспешно добавил: — И Богам. Поняли?! — Те поспешно, от греха подальше, дружно закивали головами. — К тому же вы меня невнимательно слушали. Я ведь не приказываю вам заколоть его или перерезать мерзавцу глотку. Это бы действительно вызвало ненужные кривотолки среди островитян. Это не так уж страшно, но и, скажем так, нежелательно. Я предлагаю вам задушить его. Все обустроим так, будто бы он умер во сне. Я же непременно созову племена и внушу им, что это Боги сами, не дожидаясь нашего вмешательства, наказали грешника за его крамольные речи. Никто при этом не станет возмущаться или жалеть негодяя, и у нас, при этом, отныне будут развязаны руки: больше никто не станет каламутить воду да высовываться впереди всех со своими разглагольствованиями.

Те, кому адресована была эта своеобразная речь, в знак согласия дружно закивали головами, а тот из них, кто совсем недавно прогневил жреца своей излишней болтовней, стараясь реабилитировать себя в его глазах, принялся скороговоркой ублажать да восхвалять своего патрона:

— Мудро придумано, очень мудро придумано! Твои речи, как всегда, достойны восхищения, о Великий Джибо!

— Хватит болтать! Выполняйте, что велено!

Небольшой отряд из четырех человек покорно откланялся и шагнул в ночь.

Шли тихо, крадучись, стараясь не только не разговаривать, но и не делать лишних движений. Ведь целью было не только пробраться в хижину Бранко и бескровно умертвить его, но и чтобы при этом их никто не увидел, иначе все их старания пойдут насмарку.

Вскоре на фоне звездного неба показались темные очертания

хижины Бранко. Отряд замедлил шаг и, пристально оглядевшись, продолжил путь еще более осторожно и скрытно. У входа в хижину все остановились и прислушались. Идеальная тишина вокруг подсказывала злоумышленникам, что все для них сказывается удачно и можно приступать к совершению задуманного. Однако все застыли в нерешительности, смущенные каким-то непонятным чувством, овладевшим ими. Каждый до самых отдаленных глубин своей души чувствовал, что-то здесь не так! Да, вокруг тишина, которая, казалось бы, должна была их не настораживать, а успокаивать, но что-то необычно было в этой тишине. Уж больно непривычной была она и какой-то неестественной. Ведь ночная тишина на острове никогда не была абсолютной: она-то и дело нарушалась отдаленными криками ночных птиц, монотонным шумом накатывавшихся на берег волн, шумом листвы в кронах деревьев, если был ветер. Сейчас же тишина была настолько пронзительной, что, казалось, можно было оглохнуть от этой тишины. Дурное предчувствие разрывало души злоумышленников, они долго в нерешительности переминались с ноги на ногу у двери своей будущей жертвы, словно боялись сделать первый шаг, поскольку того, кто первым шагнет в хижину, ждала ужасная небесная кара. Это ощущение было настолько сильным, что один из заговорщиков не выдержал и шепотом поделился со своими подельщиками этим предположением. Все дипломатично промолчали, отмечая про себя, что каждый из них думал о том же самом. Однако, это не помешало одному из них, недавно получившему взбучку от жреца за излишнюю болтливость, возразить:

— Да что ты! Как могут Боги наказать нас за то, что мы содеем?! Это пускай они его, вероотступника, наказывают. А мы вершим правое дело: мы наказываем его за грехи. Как же может небо покарать нас, если мы в его благо и стараемся?!

С этими словами он шагнул в хижину, а за ним потянулись и остальные. Все знали, что юноша был недюжинной силы, потому-то и намеревались действовать сообща, ведь так легче будет с ним справиться.

Бранко спал, мирно посапывая. Это еще более успокоило душегубов и они принялись действовать более решительно. Один из них достал приготовленную заранее веревку, второй изловчился, чтобы приподнять спящему голову, после чего на шею несчастному тут же будет наброшена петля, остальные присели в готовности ухватиться за руки и ноги агонизирующего человека и держать их до тех пор, пока конвульсии не прекратятся. Все было продумано и подготовлено, осталось только исполнить все это. Что и было сделано. Удавка прочной хваткой обхватила горло несчастного, сильные руки потянули на себя канат, усиливая смертоносную хватку, послышался хрип… И вдруг...

Душегубам показалось, что земля уходит из-под их ног. Страшной силы толчок свалил их всех на землю. То, чего они несколько минут назад боялись больше всего, произошло. Страшный грохот вокруг, крики разбуженных островитян, треск их ломающихся хлипких хижин, земля, пульсирующая под ногами, словно грудь после быстрого бега, — все это смешалось воедино в жутком кошмаре. Бранко, собрав воедино все силы, сорвал из шеи веревку вскочил на ноги, и, не понимая, что происходит, поспешно огляделся. То ли еще он полностью не отошел ото сна, то ли не успел оправиться от болевого шока, то ли все происходящее вокруг было более чем необычным, но он все стоял, собираясь мыслями и пытаясь сообразить: что же происходит?

Первое, что он увидел, это были ползающие у его ног люди жреца, молящие его, Бранко, о пощаде:

— Смилуйся, о Великий Прорицатель! Это не наша вина! Это Джибо заставил нас умертвить тебя. Смилуйся и не наказывай нас за наши прегрешения! Не допусти до того, чтобы небо обрушилось на нас, а земля поглотила наши грешные тела!

Через мгновение Бранко пришел в себя, быстро оценил ситуацию, и понял что к чему. Большое землетрясение, которое пророчил дон Хосе, случилось! Переполненный эмоциями, юноша выбежал из хижины и еще раз огляделся. Мощные толчки сотрясали землю, но было заметно, что они ослабевают. Бранко сразу же понял, что главная беда уже позади: видимо, самыми сильными были первые толчки. И все же, боясь за судьбу своей возлюбленной, он со всех ног бросился к расположенным в стороне хижинам латумбов, чтобы помочь Лане. Ведь возможно в такую минуту она нуждается в его помощи.

К счастью, все оказалось хорошо: и Лана, да и все остальные жители острова практически не пострадали. Разрушений было очень много — это верно, но жертв не было. Все дело в том, что хижины свои островитяне строили очень хлипкие: из веток и лозы, укрывали их огромными, прокопченными с внутренней стороны листьями пальм, потому-то и эти сооружения имели весьма незначительный вес. Это и спасло людей: если крыша хижины и обрушивалась на кого-либо, то лишь легкие царапины были самым страшным последствием пережитого. Не считая, естественно, огромного нервного потрясения.

Увы, этого нельзя было сказать по отношению к другим местам на острове. При свете зарождающегося дня островитяне увидели огромное количество поваленных деревьев, зияющие дыры в земле, обрушившиеся края горных пород и т.д. Все вдруг дружно вспомнили до сих пор еще не сгладившееся в сознании пророчество Бранко и со страшными предчувствиями в душе бросились к своим каменным божествам. Крик боли и отчаяния дружно вырвался из уст островитян: гранитные валуны мирно возлежали на земле! Кто-то рухнул на колени, взывая по давней привычке кто к Латумбе, кто к Ла-Мумбе, но большинство благоразумно решило, что поклоняться поверженному колоссу нет смысла, устремились, а таких было подавляющее большинство, к Бранко.

— О Великий Пророк и Прорицатель! — Толпа дружно рухнула на колени перед юношей. — Твое дивное пророчество сбылось! Небо наделило тебя великим даром! Что отныне делать нам, о Великий Пророк?! Укажи нам дальнейший путь.

Бранко стоял, прижав к себе возлюбленную, и наслаждался сладостной минутой. Он понимал, что отныне никакая уже сила не разлучит их, а все остальное казалось ему мелким и пустяшным, не заслуживающим его внимания. Другой, жаждущий власти, порадовался бы такому повороту событий, а Бранко в эту минуту готов был чертыхаться, что островитяне прервали столь сладостную для него минут. Он обвел всех взглядом и повернулся к дону Хосе, как раз подошедшему в это время к нему и ставшему рядом:

— Вот глупые! Какой Прорицатель?! Ведь это все благодаря вам, дон Хосе, благодаря наукам, что вы изучили! Я им сейчас все объясню!

Испанец задумчиво покачал головой и хитро посмотрел на юношу из-под прищуренных глаз:

— А стоит ли объяснять-то? И что ты этим добьешься? И снова они будут изводить харч, таская дары к валунам. Какая разница: стоят эти глыбы или лежат на боку, но все останется по-прежнему: детишки будут голодать, выпрашивая у матерей лишний кусок мяса, а в это время звери и птицы будут уплетать остатки того, что вы величаво называете дарами. Ты хочешь,

чтобы Джибо опять разделил вас на два лагеря и вы снова как

чумные будете шарахаться друг от дружки? Ты хочешь, чтобы он и впредь посылал людей среди ночи убивать своих же соплеменников?! Тебе мало этого багряного рубца на твоей шее?! Или ты хочешь подставить вторую щеку?!

— Какую щеку, дон Хосе?

— Да это у нас там у многих верующих в ходу назидание: мол, коли тебя ударили по левой щеке, то ты ни в коей мере не наказывай обидчика, а быстрехонько подставляй ему и правую щеку, пусть, дескать, человек отведет душу. И что интересно: выдумывают эти постулаты для простого люда те, кто сам их никогда не придерживается. Высоко-сановные священники различных мастей чубарятся друг с дружкой в стремлении занять более высокий пост в иерархической лестнице, прибегая при этом, для достижения своей цели к сплетням, наговорам, заговорам, яду и убийству, а пастве своей талдычат: подставляйте, милые, вторую щеку для удара. Вон, посмотри, стоит Джибо. Ты вглядись в его искаженную злобой и завистью физиономию! Скажи мне, положа руку на сердце, он способен подставить другую щеку?! Молчишь? Вот то-то! — Дон Хосе тяжело вздохнул и обвел взглядом приникшую в ожидании ответа толпу. — Видишь ли, братец. Люди так устроены, что никак не хотят они жить без кнута и того, кто этот кнут время от времени обрушивал бы на их спины. Один правитель у них немало кровушки испил, давя налогами и чем только можно, а они тут же поют хвалу новому царю, услужливо подставляя шею под хомут. Не поведешь их за собой ты, поведет другой. И кто знает, чем все это закончится? Сколько войн начиналось из-за того, что к власти приходил злой человек. Ты посмотри, какая покорность в их глазах. Приказал бы ты им сейчас вспороть себе животы, и они немедля бы это сделали. Приказал бы ты принести в жертву разгневанным Богам, чтобы они больше не посылали столь страшную кару на остров, своих детей — и многие из них, не задумываясь, сделают это. Фанатизм — это страшное дело! Религиозный — вдвойне! Поведи их за собой! Только поведи правильной дорогой!

— Да куда их вести-то?! Они одну дорогу знают: дорога к своим Ла-Тумбам, поклоны и исступленные молитвы. Другого им ничего не надо! Развенчаю я сейчас нынешних Богов — так они придумают себе новых? И снова начнется самоистязание!

— Вот это ты верно говоришь, братец! Они, действительно, придумают себе новых. А ты и не лишай их Богов! Пусть живут и дальше с верой, только ее, веру-то, нужно направить в нужное русло! Ну почему, действительно, вера непременно должна быть связана с лишениями, самопожертвованием и самоистязанием?! Почему не придумать такую веру, при которой люди поклонялись бы не кому-нибудь незримому и невиданному, а самим себе, окружающим, своим близким и родным?! Каким божествам в мире люди только не поклоняются! Каких Богов только не понапридумывали! Какие веры только не исповедуют! А вот такой веры еще никто не придумал! Ты будешь первым, мой друг! Не упусти свой шанс! Они сейчас смотрят на тебя как на Бога! Они поверят любому твоему слову! Такая возможность предоставляется раз в жизни! Не упусти се!

Бранко медлил, осмысливая услышанное. Он был полностью согласен с доном Хосе, понимал, что отдавать их назад в руки Джибо было бы жестоко по отношению к ним, поэтому и решился на то, что в данную минуту требовали от него обстоятельства. Он шагнул вперед и чинно поднял руку, призывая к тишине. Толпа, и без того приникшая, еще больше затаила дыхание в предчувствии судьбоносного для них решения.

— Соплеменники! — Бранко едва не ужаснулся своего голоса: уж больно это обращение смахивало на «тронную» речь Джибо. Стараясь не подражать жрецу, Бранко продолжил более мягким, но в то же время и не развязным, чтобы не испортить торжественность момента, тоном: — Братья латумбы и ламумбы! Я готов повести вас за собой! Я готов указать вам путь, где вас ждут благополучие и изобилие! Только путь этот будет непривычен. Выслушайте меня и ответьте, согласны ли вы будете изменить привычный для вас уклад жизни?

— Согласны! Согласны! — В один голос, не дожидаясь того, что скажет Бранко, вскричали островитяне. — Мы согласны будем поступить так, как скажешь ты, Великий Прорицатель и Предсказатель будущего, и наши Боги, Великие Ла-Тумба и Ла-Мумба!

Бранко едва не чертыхнулся от досады и покосился на стоявшего рядом дона Хосе:

— Да они жить не могут без своих Богов! О чем с ними можно говорить?!

— А ты и не отнимай их у них! Просто поверни дело так, чтобы от их веры хорошо становилось не кому-то там, обитающему внутри гранитной твердыни, а им же самим. Да соври, черт подери! Ложь во благо дела — святая ложь!

Раззадоренный Бранко тут же решил про себя: а почему бы и нет?! И с кипящей в груди энергией более решительно продолжил:

— Хорошо! Если вы хотите повиноваться воле великих покровителей нашего острова, тогда слушайте! Однажды ко мне действительно пришло Великое Явление: лики Могущественных Ла-Тумбы и Ла-Мумбы стали пред моим взором и сказали, что отныне я являюсь их наместником на острове. — Толпа возбужденно загудела, еще ниже склонив головы, словно перед ними был не наместник Богов, а сами Боги. — Они приказали мне быть здесь их глазами и ушами, следить за всем, что происходит на острове. Быть их устами, чтобы через меня передавать вам их волю. — Толпа склонилась в еще более низком поклоне, а дон Хосе встревожено вскинул брови, мол, в ту ли сторону тебя, мальчик мой, понесло? — Потому-то Боги и прогневились, когда Джибо хотел поднять на меня руку.

Толпа возмущенно загудела и злобно покосилась в сторону низвергнутого жреца. Тот съежился под напором этих испепеляющих его взглядов.

— Уже тогда они дали знать мне, что за эту дерзость жестоко накажут остров и островитян, но временили с карой, надеясь, что все образумится. Но когда сегодня ночью Джибо вновь взялся за старое, Боги сию же минуту обрушили на остров свой гнев. Я вижу, многие из вас недоумевают, не понимая, о чем идет речь. Ну, что же. Я требую кого-нибудь из тех, кого сегодня Джибо послал убить меня, выйти вперед и рассказать, как все произошло.

Когда словоохотливый исполнитель воли Джибо, ранее отчитанный им за болтовню, подробно (уж это получилось у него отменно!) поведал островитянам о событиях прошедшей ночи, все взорвались от негодования, требуя смерти Джибо. Дон Хосе насторожился: неужели Бранко снизойдет до прозаического сведения счетов?

— Нет, братья-соплеменники! Этому не бывать! Как не бывать и в дальнейшем другим насильственным смертям на острове! Боги сказали мне, что отныне, стоит только кому-либо поднять руку на другого, сию же минуту на остров будет обрушена новая беда, еще страшней той, что произошла нынче ночью. А того грешника, кто посмел позариться на чужую жизнь, ждут в наказание страшные, невыносимые муки. А то, что угроза Богов не пустое бахвальство, доказала только что пережитая нами беда.

Вы слышали, что говорил этот человек? Земля встрепенулась именно в тот момент, когда злодеи стали исполнять смертоубийство!

Толпа возбужденно загудела. Все смотрели на оратора, как на нечто неземное. Уж больно все верно он говорил, и необыкновенно убедительными были его доводы. Все невольно сравнивали живую речь юноши с прежними пустыми россказнями жреца, которые теперь казались просто болтовней. Ведь тот так много говорил, но говорил как бы ни о чем. Простой набор привычных и заученных уже всеми слов и предложений, смысл которых был в одном: поклоняйтесь Богам, а тут… Что ни слово — все подтверждено виденным и пережитым!

— Отныне, чтобы вес поняли и знали — смертоубийство ближнего — самый страшный грех на острове! Страшней его нет и быть не может! Кара за это будет самая страшная из всех возможных! Запомните это раз и навсегда и больше к этому разговору возвращаться не будем!

Бранко умолк, переводя дух, а толпа вновь зашумела, восславляя и его, и Великих Ла-Тумба и Ла-Мумба. Услышав эти имена, юноша понял, что главного он еще не сказал, потому-то и не стал откладывать задуманное на потом. Почувствовав, что в его груди вновь возрождается немного притихший было ураган, он продолжил:

— А теперь будьте еще более внимательны! Я скажу вам главное! — Бранко на мгновение задумался, словно вспомнил о чем-то, и продолжил. — Я передам сейчас вам волю Богов, которую вы должны неукоснительно исполнять! — Все замерли и затаили дыхание. Тишина воцарилась настолько идеальной, что были слышны малейшие шорохи вокруг. — Боги поведали мне, что им стало скучно жить в каменных изваяниях, которым мы поклонялись все эти годы. К тому же землетрясен… то есть трясение земли невольно разрушило и место их обитания. Но главное — жить в холодной твердыне каменной глыбы им наскучило, они решили быть поближе к нам, людям, радоваться,

как они сказали, нашим общим удачам и печалиться вместе с нами в грустные дни. Боги решили поселиться в наших сердцах и душах, по частичке в каждом из нас. Они сказали, что, поклоняясь друг другу, вы тем самым будете поклоняться и им, богам. Совершая благодеяния по отношению друг к другу, вы, тем самым, будете проявлять знаки внимания и почитания к ним, Богам. Поднося дары друг другу, вы тем самым будете подносить дары и им. Богам! Вы слышали, что я сказал?! Это воля Богов, и они приказали, чтобы вы неукоснительно выполняли их завет! Отныне, сказали они, не нужно носить в горы плоды растительности и охотничьи трофеи и оставлять их на месте прежнего поклонения. Боги сказали: угощайте этими дарами один другого, сами угощайтесь дарами других, и утолив голод свой и других, вы, при этом, снабжаете пищей материальной и духовной также и своих Богов, живущих в каждом из вас! Этот их завет должен быть незыблемым и исполняться неукоснительно!

Все радостно зашумели. Каждый понимал, что жизнь их отныне станет более благополучной, сытной, мирной и радостной. Все дивились юноше, который одним махом смог решить все их проблемы. Однако тот продолжал:

— И еще одно, не менее важное! Боги приказали, чтобы вы отныне не делили друг друга на два различных племени, и, уж тем более, не сторонились один другого. Они сказали, что мы живем на острове одной дружной семьей, и впредь разделять неделимое не должны! И чтобы примирить всех, они поселились в душу и сердце каждого жителя острова независимо от его принадлежности к какому-либо племени или роду занятий. Поэтому они и

просили вас любить и уважать друг друга! Этим самым вы будете любить и уважать своих Богов! Да будет мир и благополучие на этом острове, сказали они, отныне и навсегда!

Что тут началось! Неимоверный шум перерос во всеобщее ликование, люди обнимались, говорили друг другу приятные слова, всем было хорошо и весело. Бранко снова привлек к себе Лану. Тут же несколько юношей из племени охотников устремились к девушкам из племени земледельцев и последовали примеру своего предводителя. Оказалось, что все эти люди давно и страстно, любили друг друга, но никому ненужные запреты и ограничения мешали до этого времени воссоединению любящих сердец. Увидев это, Бранко с выражением боли на лице, укоризненно покачал головой:

— О, Боги! Кого мы обманывали?! Себя же и обманывали! Кому нужны были эти трижды глупые запреты? Кому от этого была какая корысть? Есть хотя бы один человек на этом клочке земли, которому бы это деление приносило какую-нибудь пользу или выгоду?! — Бранко покосился в сторону поникшего и вконец раздавленного Джибо, а затем перевел взгляд на испанца. — Вы правы, дон Хосе. Власть — это страшная сила! Спасибо вам, что подсказали мне отнять ее у этого… Посмотрите, как радуются эти люда, каким восторгом горят глаза воссоединившихся, наконец, возлюбленных! Можно было бы понять жреца, если бы он извлекал из этого деления какую-то выгоду. Но ради пустой глупой блажи, столько лет эти люди страдали в разлуке!!!

Дон Хосе лукаво ухмыльнулся в усы:

— Вот ради этого, чтобы видеть вокруг не озабоченные, а счастливые лица, я и подтолкнул тебя к действиям. А ты… Вначале я, признаться, насторожился: куда ты клонишь? Но теперь вижу: клонил туда, куда нужно! Молодчина, Бранко! И хотелось бы лучше, да уж некуда! — И окинув еще раз взглядом ликующую толпу, добавил: — Эх, вот так бы да во всем мире!

То, что было потом, можно назвать одним словом: сказка. Сказка со счастливым концом. Люди на острове зажили мирно и счастливо, не было ни споров, ни ненависти, ни смертоубийств, ни злобы, ни гнева. Все ладили друг с другом, жили долго и счастливо. Да и как же иначе?! Раньше причиной невзгод было нередкое голодание, поскольку основная масса охотничьих трофеев и продуктов земледелия, как мы уже упоминали в начале нашего повествования, уходила на возложения даров Ла-Тумбе и Ла-Мумбе. а на самом деле, если называть вещи своими именами, просто выбрасывалась, доставаясь на съедение зверям и птицам. Отныне же все то, что было выращено на земле и принесено охотниками в качестве добычи, шло только на питание людям. Прекратился голодный плач детишек, просветлели лица их родителей. В новых семьях, образовавшихся в том числе и из числа представителей различных ранее племен, родились малыши. И у Бранко с Ланой подрастал славный мальчуган, который, невзирая на свой юный возраст, вес чаше стал надоедать отцу, умоляя того взять его с собой на охоту.

Дон Хосе, когда был еще при власти Джибо, все мечтал построить себе большую лодку и уплыть к родным берегам, по которым поначалу здорово тосковал. Однако он замечал, что люди жреца неустанно следят за каждым его движением, поэтому понимал, что мечте его не суждено сбыться. Однако теперь никто и ничто не мешали ему осуществить свой замысел. Дон Хосе даже поначалу затеял постройку огромной, по меркам острова посудины, однако вскоре забросил это дело, взял в жены одну из приглянувшихся ему островитянок и зажил мирно и счастливо наравне со всеми. Однако продолжал заниматься какими-то непонятными для других научными изысканиями, что-то постоянно мастерил и изобретал и в этом находил упоение. И хотя оба были уже обременены семьями, но все равно и дон Хосе, и Бранко иногда, как в старые времена, просиживали целую ночь у костра, болтая о чем-то своем. Однажды юноша спросил испанца:

— Дон Хосе! Вы так заманчиво рассказываете о далеких странах, удивительных путешествиях и увлекательных приключениях, что мне, признаться, иногда самому хочется отправиться куда-то в путь, вдохнуть в свою жизнь новые волнения и чаяния! Пережить какое-нибудь волнующее приключение! Ну ладно я! Я здесь вырос, привык ко всему вокруг, мне не с чем сравнивать. А как вы? Неужели вы не тоскуете по прежней жизни, по родной земле?!

Испанец надолго задумался, пристально вглядываясь в причудливо извивающиеся язычки пламени. Молчал он так долго, словно вспоминал всю свою прожитую жизнь. Бранко не возобновлял разговор, благоразумно понимая, что любые его слова будут в эту, ностальгическую для дона Хосе, минуту просто неуместны. Когда тот заговорил, то юноша сразу же уловил в его голосе нотки печали и грусти.

— Ты попал в самую цель, мой друг. Ты словно заглянул в мою душу. — Дон Хосе тяжело вздохнул. — Если я когда-нибудь скажу тебе, что не грущу по прежней жизни — будь уверен: я тебе солгал! — Он снова выдохнул. — Не буду кривить душой: конечно же, я иногда вспоминаю о своей прежней жизни и грушу о тех временах. Но… — Рассказчик сделал многозначительную паузу и продолжил более бодрым тоном: — Кто из смертных знает, где он найдет и где потеряет? Да, я грущу о той жизни и о той земле, с которой связано мое прошлое. Но нельзя с полной уверенностью сказать, что там мне жилось лучше, чем здесь, или наоборот. Ты знаешь, что творилось в моей стране в то время, когда я покидал ее? Там был разгул пиршества инквизиции! Ты знаешь, что это такое?! Это нечто пострашнее твоего Джибо во сто крат! Религиозные фанатики утопили страну в крови. Ежедневные казни, одиночные, а в основном массовые, стали не просто привычным, а будничным явлением. По городам рыскают доносчики, жаждущие своей доли в имуществе жертвы, которое конфискуется в пользу всей этой своры, включая штат трибунала и палачей. Естественно те стараются, оговаривая безвинных, а то и просто сводя счеты. Да и вина-то, заметь, какая: просто человек исповедует не ту веру, которой придерживаются ныне власть держащие люди. Вдумайся, братец, в словосочетание «власть держащие». В этом и весь ужас. Действовали бы так разбойники с большой дороги — это можно было бы еще как-то понять. И над всем этим Папа! Шутка ли — глава церкви! Папе Пию самое место где-нибудь в уединенном месте для умалишенных, или в камере для самых отъявленных убийц-негодяев. А он на троне! Меня настолько потрясли его инструкции, которые он давал после своего назначения на должность генерального инспектора трибуналов инквизиции венецианскому инквизитору, что я запомнил их на всю жизнь. Вот послушай фрагменты того чудовищного послания, по которым можно судить о кровожадности этого монстра. «Пусть никакие размышления о милосердии духа не собьют вас с того пути, на который вы вступили. Помните, что наш божественный учитель сказал: «Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч. Ибо я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели меня, не достоин меня; и кто любит сына или дочь более, нежели меня, не достоин меня». «… Пытайте без жалости, терзаете без пощады, убивайте, сжигайте, истребляйте ваших отцов, матерей и братьев, сестер, если окажется, что они не преданы слепо католической, апостольской и римской церкви». «… Заведите столько шпионов, сколько вы в состоянии оплатить. Обязуйте их наблюдать за мирянами, а равно и за церковниками и доносить вам обо всех непорядках. Никогда не ставьте под сомнения их показания, поражайте всех, на кого они вам будут указывать, невиновных или виновных, ибо...», слушай, братец, сейчас будет произнесена поражающая своим идиотизмом фраза, «… ибо лучше умертвить сто невинных, чем оставить в живых хотя бы одного виновного»!!!

Некоторое время оба молчали, угнетенные столь жестокой действительностью, но дону Хоссе, видимо, хотелось выговориться до конца, и он вскоре продолжил.

— Он не просто призывал к жестокостям других, он сам жутко любил упиваться жестокостями. Он много раз присутствовал при казнях и особенно его пьянили издевательства над молодыми красивыми женщинами. Тех раздевали донага, привязывали к дыбе. Руки и ноги кольцами прикрепляли к стене, так, чтобы железо врезалось в тело почти до кости. Затем начинали пытку водой. Лили до тех пор, пока у несчастных не начинала изо рта хлестать кровь, и те не теряли сознание. Воодушевленный зрелищем, папа приказывал их привести в сознание, и прилаживать раскаленную медь к самым чувственным местом. А ноги подвинуть к огню. Стоны несчастных смогли бы, наверное, разжалобить даже камень, но не папу...

Снова тяжелый вздох и грустные мысли на душе обоих.

— Справедливости ради нужно отмстить, что все это происходило поближе к Риму, то есть к папе. Но это ничего не меняет. Ведь и сам святой отец опутал сетью шпионов все дворы Европы, да и в самих странах местные инквизиторы, в том числе и испанские, поощряемые ярым поборником католицизма Филиппом II в своем фанатическом рвении не уступали папским инквизиторам. А в других странах! Чего только стоит резня во Франции накануне праздника святого Варфоломея, в достопамятную ночь 24 августа. Тысячи безвинных мужчин, женщин и детей были уничтожены католиками только за то, что те, в отличие от них, являлись гугенотами! Мир страшен, мой друг! Он до безумия несовершенен и жесток!

Дон Хосе еще раз вздохнул, словно пытался тем самым сбросить огромную тяжесть с души.

— Да, я скучаю по родным местам и по прежнему укладу жизни. Но я отнюдь не уверен, что там мне было бы лучше, чем здесь. Ведь столько людей в мире бегут куда-либо, в том числе и за океан, подальше от инквизиций, произвола властей и прочих напастей. Если бы они сейчас увидели, как мы живем здесь дружно и мирно на этом острове, они бы черной (или белой, уж и не знаю) завистью завидовали нам. Ведь их проповедники обещают им рай только на небесах, а мы, и в первую очередь ты, сотворили этот рай прямо здесь, на земле! Что еще нужно желать?! — Дон Хосе на этот раз не так тяжело вздохнул и прижмурился в сторону восходящего солнца. — Да. Зачем дожидаться рая небесного, если можно жить в раю на земле? — И еще раз окинув взором пробуждающийся в лучах утреннего светила остров, добавил:

— Вот так бы и на всей земле!

Невероятное оживление царило в эту минуту на острове. Вернее, на берегу уютной природной бухты, где скопилось практически все население острова. Восхищенные взгляды всех были устремлены в сторону горделиво и величаво покачивающегося на волнах галеона, который получасом раньше бросил якорь в здешних водах. Этот монстр производил на островитян впечатление куда более сильное, нежели тот, который был когда-то выброшен бурей на берег. Тот был полузатоплен, с обломанными мачтами и являл собой жалкое зрелище. Этот же красавец был сам по себе огромен и величав, но помимо всего прочего имел такие огромные и длинные мачты, что, островитянам казалось, будто их верхушки касаются самого неба.

С берега было заметно, как суетились на корабле люди, выполняя какие-то работы или приготовления. Через некоторое время несколько шлюпок отделились от судна и устремились к берегу. Островитяне возбужденно зашумели, дружно обговаривая предстоящее событие. Убаюканные однообразием, они предвкушали свежую перемену в своей жизни, не задумываясь, при этом о чем-то дурном. За все эти годы тихой и мирной жизни на острове чувство опасности у многих притупилось. А возможно, привыкнув к доброжелательному отношению к себе со стороны окружающих, каждый в эту минуту думал, что и гости острова будут вести себя точно так же. Во всяком случае, никто в эту минуту, по крайней мере внешне, не подавал признаки никакого беспокойства при виде приближающихся лодок. Однако Бранко хорошо запомнил рассказы дона Хосе о нравах людей, живущих по ту сторону океана. В его глазах читалась неподдельная тревога. Он непроизвольно взглянул в сторону испанца и сразу же заметил озабоченность на его лице. Их взгляды встретились. Дон Хосе, не раздумывая, сразу же направился к Бранко и с тревогой в голосе сказал:

— Боюсь, что от этого визита можно ждать немало неприятностей. Я узнаю соотечественников. Возможно, конечно, все обойдется, я постараюсь поговорить с ними, убедить. Но нужно помнить, что и они добрались сюда не для увеселительной прогулки. Цель подобных походов — завоевание новых земель, миссионерская деятельность. Не мешало бы предпринять меры осторожности

— В эти минуты я подумал о том же самом. Я сейчас же прикажу проводить женщин и детей в глубь острова — там им будет безопаснее. Но вместе с тем, не хотел бы, чтобы и остальные выглядывали из-за зарослей, ожидая чем закончатся наши переговоры. Я хочу, чтобы они увидели, что мы не желаем им зла, встречаем их мирно и это, надеюсь, поможет предотвратить возможное столкновение. Ведь если такое случится, то силы будут явно неравны. Посмотрите, какое огромное количество пушек у них на борту!

В ответ дон Хосе дипломатично улыбнулся:

— На это, мой друг, я обратил внимание в первую очередь.

Бранко подозвал к себе сына:

— Возьми с собой нескольких охотников, и проводите всех женщин и детей вглубь острова. Схоронитесь в Кабаньей чаще. Не шумите и не разводите костров. Если все решится мирно, я пришлю за вами человека.

На лице юноши читалось плохо скрытое разочарование:

— Как же так, отец?! Такое событие, а ты мне «схорониться»! Я хочу быть в самом центре событий! — И тут же тень догадки легла на его чело: — А может, ты этим хочешь оградить меня от возможной опасности?! Так знай, отец! Я не желаю прятаться за спины женщин и деток. Я хочу быть здесь и помочь тебе и другим в случае опасности. Из-за нее, я так понимаю, ты приказываешь спрятать женщин в глубине острова.

Бранко смотрел на полное решимости лицо сына и со смешанным чувством радости и горести подумал: как незаметно пролетели годы! Казалось бы, совсем недавно он, Бранко, вот в таком же возрасте как ныне его сын, доказывал с таким же блеском и решительностью в глазах властвующему тогда на острове Джибо свою правоту, желание соединить свою жизнь с Ланой, предрекал низвержение каменных колоссов Ла-Тумба и Ла-Мумба. Как быстро и незаметно пролетело время! И вот теперь на том же месте его сын, столь же рослый и широкоплечий, доказывает отцу свою правоту.

Однако Бранко понимал, что время для воспоминаний и ностальгии было явно неподходящее. Он напустил на лицо выражение раздраженности и резко отчеканил:

— Помочь мне в случае опасности ты, стало быть, хочешь. А матери?! И с чего ты взял, что там ты будешь бездельничать? Если случится самое худшее, то вам придется еще туже, нежели нам. Тебе с горсткой охотников придется самим защищать женщин и детей в случае нападения на вас. — И тут же смягчил голос. — Будем надеяться, что до этого не дойдет. Выполняй!

Сын удалился, а Бранко, глядя ему вслед, подумал: а все-таки тот был прав! Да, в случае беды и им придется там несладко, но, все же, отправляя сына туда, он подсознательно беспокоился и о его безопасности. Как же хотелось, чтобы с ним не приключилась какая-либо беда. Бранко без малейшего колебания готов был принять на себя любой, даже самый жестокий удар судьбы, лишь бы только ничего дурного не приключилось с сыном! Как летят годы! Когда-то он готов был закрыть грудью от жизненных невзгод Лану, и, казалось ему тогда, нет, и не могло быть на всем белом свете человека, которого бы он любил и жалел больше, нежели возлюбленную. А теперь вот ловил себя на мысли, что при всей безграничной любви и трепетному чувству к Лане, он все-таки больше жалел и беспокоился о будущем единственного сына.

Через некоторое время лодки коснулись прибрежного песка. Про себя Бранко отметал, что отряд, руководимый сыном, к этому времени уже должен был быть на полпути к цели. Однако сейчас все его внимание было поглощено происходящим здесь. Действительно, от того, что сейчас здесь произойдет, в какое русло они направят свои взаимоотношения с этими людьми, от этого зависит их дальнейшая судьба и весь уклад жизни на острове.

Испанцы спрыгнули на берег, вытащили из воды лодки, и помогли сойти на земную дынь какому-то важному господину. Он отличался от всех остальных не только богатством убранства, но и тем, с каким почтением относились к нему сопровождающие. Дон Хосе тут же направился к этому господину и долго и упорно пытался тому что-то объяснить. Бранко видел, как тот изредка кивает в ответ, по выражение лица его было таково, словно он думал о чем-то своем, и рассказ дона Хосе его мало интересовал. Слаживалось впечатление, что тот вообще его не слышал. А может быть, и слышал, но ни в коей мере не был согласен со сказанным, а намеревался поступить по-своему. Во всяком случае, именно это показалось Бранко, и чтобы понять, что происходит и о чем они говорят, он направился к упомянутой выше паре, однако в этом теперь не было необходимости. Они к тому времени сами от лодок подошли ближе к застывшим в ожидании островитянам. Новоприбывший господин, перебивая на полуслове дона Хосе, остановился и поднял руку (точно так же, как это делал когда-то Джибо), призывая всех к тишине. Хотя все и так молчали, не считая дона Хосе, который тоже осекся, видя, что его не желают слушать. Когда воцарилась абсолютная тишина, новоприбывший важный господин торжественным голосом начал:

— Возрадуйтесь, дети мои! С этого дня жизнь ваша наполнится новым смыслом и принесет вам новые, доселе неведомые, радости. Я, дон Хинес де Кссада, послан Его Католическим Величеством с высочайшей и благороднейшей целью: с этой минуты принять вас, как доселе и многих других, имевших великое счастье повстречаться на нашем пути, под лоно нашей святой церкви, чтобы и вы, грешные, отныне могли быть причастны к великому таинству. Поклонению Господу нашему и Пресвятой Деве! Ибо находиться под сенью великой и святой католической веры — это величайшее благоденствие, которое может снизойти на человека!

— Опомнитесь, дон Хинес! — Вскричал дон Хосе. — Я же объяснял вам и просил вас: не губите этих безвинных! У них своя вера, у них свой уклад жизни! Это свободолюбивые люди! Насильственное насаждение веры только погубит их!

Дон Хинес де Кесала медленно, стараясь при этом не уронить собственного достоинства, повернул голову в сторону дона Хосе, презрительно смерил его с ног до головы уничижительным взглядом и злобно произнес:

— Свободолюбивые, говорите?! В то время, как одни верой и правдой, не жалея и не щадя себя, служат Его Католическому Величеству, приумножая величие испанской короны приобщением к ней новых земель и новых подданных, вы..., любезный, греетесь здесь на солнышке и разглагольствуете о свободолюбии?! По прибытию в Севилью я позабочусь о том, чтобы вы понесли строжайшее наказание за свои крамольные речи! А этим..., — он повернулся в сторону островитян, — несчастным, я обещаю все, кроме свободы. Они не должны. Они не имеют права быть свободными и предоставленными самим себе, в то время, когда испанская корона нуждается в новых подданных и рабочих руках, а святая церковь в новой пастве! Возрадуйтесь, грешники! Ибо с этой минуты вы имеете счастье своим добросовестным трудом, которому вы должны отдавать всего себя без остатка, приумножать благосостояние великой испанской короны, и в молитвах приблизить себя к благоденствию — быть в свое время принятым в объятия небесного рая.

— Зачем им небесный рай, если они сотворили себе рай на земле? Смилуйтесь над этими людьми! Колонии Испании и без того обширны, а для этих людей этот остров единственное, что...

— Молчать! Молчать, я сказал! Ежели эти люди сами не бросаются целовать мне в благодарность руки, за величайшую благодетель, что принес я на этот, забытый Всевышним, клочок земли, то у меня есть более веские аргументы, чтобы убедить эту чернь в том, что, разделяя ваши мысли, они глубоко заблуждаются.

И с этими словами оратор повернулся в сторону стоящих за его спиной солдат, которые тут же вскинули ружья.

Через некоторое время на этом мирном островке, заброшенном посреди океана, прозвучали первые выстрелы, прибрежный песок оросила первая кровь, насильственным образом прервалась первая жизнь. Вскоре весь остров был усеян трупами, так и не покорившимися насилию островитянами. Бранко, первым бросившийся на защиту соплеменников, погиб одним из первых. Возможно, это звучит кощунственно, но, возможно, это и к лучшему, что он нашел свою смерть в бою, при исполнении благородной миссии, поскольку он, если бы и выжил, все равно бы умер от горя при виде мертвых тел Ланы и сына. Жизнь сына оборвали на самом излете, ведь он только-только начинал жить...

Из островитян в живых остался один-единственный человек. Это был Джибо. Он принял католическую веру. И хотя дон Хинес де Кесада, лукаво взирая на него, высказал предположение, что это было сделано лишь ради того, чтобы спасти свою жизнь, Джибо, изображая на лице крайнюю степень обиды и незаслуженного недоверия, клятвенно уверял миссионера, что всю свою жизнь он трепетно ждал момента, чтобы приобщить себя к канонам святой католической веры. И теперь искренне рад, что это произошло, и он готов посвятить остаток своей преклонной жизни служению Господу и Пресвятой Деве.

По прибытию в Испанию дон Хинес тут же поспешил к своему монарху с докладом о результатах экспедиции. В числе прочих деяний миссионер с чувством гордости доложил, что благодаря его, дону Хинесу, стараниям, испанская корона теперь может приобщить к своим обширным колониальным владениям еще и живописный островок, прелестной жемчужиной возвышающийся среди бескрайних просторов Тихого океана. Венценосная особа удовлетворенно крякнула и распорядилась поощрить ретивого защитника интересов короны. Вскоре дон Хинес де Кесада стал хозяином роскошного замка, прежний владелец которого был поспешно обвинен в ереси и отправлен на чистилище. На самом деле ни о какой ереси не могло быть и речи: несчастный искренне, в отличии от Джибо, верил и служил своему Господу, однако имел неосторожность как-то высказать свое несогласие с мнением монарха. Было это сделано не во всеуслышание, да и речь-то шла не о политике, а о какой-то пустячной мелочи, однако этого было достаточно, чтобы венценосец затаил обиду и отдал приказ святым отцам сфабриковать против того стандартное для тех времен обвинение: ересь! В то время, когда несчастный в предсмертных муках возносил свою последнюю молитву к Создателю, за неверие в которого его и сжигали, король самодовольно потирал руки: одним ловким, на его взгляд, приемом он и проучил дерзкого непокору, и решил проблему, чем бы поощрить ретивого миссионера за его деяния.

Вскоре на остров были посланы колонисты, чтобы обосновать там испанскую колонию. Жалкое зрелище открылось пред их взором: обглоданные птицами и диким зверем многочисленные останки людей, заросшие дикой травой некогда ухоженные и плодовитые земельные грядки и небольшие поля. Не будем грешить против истины, справедливости ради скажем, что колонисты привели в порядок грядки, построили жилье, обзавелись семьями, у них родились дети. Да и жили они, по их понятию, неплохо. Хотя им досаждали не только местные власти, но то и дело прибывавшие на остров то духовенство, то королевские наместники за налогами, на которых, или, точнее, в том числе и на них, держалась мощь испанской короны, тем не менее, особых политических и прочих потрясений они не испытывали. Потому и считали, что жизнь на острове вполне благополучная. Можно было бы упрекнуть их, что они построили свое счастье на горе других, но, соглашаясь с этим утверждением, нужно отметить, что это не совсем так. Ведь они были совершенно непричастны к тем трагическим событиям, что разыгрались когда-то на этом острове, и приехали сюда, словно на вновь открытую землю, целину. Они не знали, да и не могли знать ни о Бранко, ни о Лане, ни о их сыне, так и не успевшему познать и насладиться всеми радостями этой жизни, ни о других островитянах, у каждого из которых была своя, столь же наполненная радостью и любовью, как у Бранко и Ланы, жизнь. Сколько подобных парадоксов встречалось на пути истории Человечества, когда одни виновные так и не были наказаны, а при этом совершались великие трагедии: рушились не только чьи-то отдельно взятые жизни, исчезали с лица земли целые племена и народы. Терялась культура, терялись обычаи, прерывался чей-то привычный и милый душе уклад жизни. Кто-то вершит зло и, натворив немало бед, доживет беззаботно до глубокой старости, почив на былых "заслугах" и на перинах в спальне замка, доставшегося ему в результате чужого горя. Кто-то за всю свою жизнь не сделал ни единого предосудительного поступка, а то и вообще, не успев толком пожить на этом свете, но по злой воле этого, первого, должен в один миг лишаться всего и превращаться в ничто, в тлен. Жизнь не только прекрасна, она и жестока. Это только сказки бывают со счастливым концом, в жизни же...

Постойте! А разве это не сказка?! Разве это не плод нашей фантазии и нашего мысленного путешествия, в которое мы отправились в самом начале нашего повествования?! Да и как мы могли узнать о событиях на острове, если все, кто мог нам об этом поведать, кроме Джибо, который вскоре закончил свою жизнь в одном из монастырей близ Севильи, были убиты испанцами в тс роковые дни. Может, все это нам только пригрезилось? А может, явившись автору этих строк во сне, они хотели таким образом напомнить о себе, засвидетельствовать о том, что они тоже, как и мы все, жили и любили на этой, трижды грешной, земле.