Хронь

Ну, хронь. Воронка времени. Всё просто.

Говорят, американцы подорвали хронофугас. Тактический такой, с разделяющимися перфектами. Вот оно и...

Хотя вряд ли. Бомба — штука тупая и бескомпромиссная. Однозначная, в общем. Трах, бах — и что? И дырка. А дырка во времени категорически отличается от таковой же воронки!

Во-первых, она сквозная, дырка эта. То есть ее видно безоружным глазом, ее можно обойти, ее можно обнести колючей проволокой и вывесить устрашающие арлеты. В нее даже можно плюнуть, выразив таким образом свое презрение к мировой константе. Весьма, кстати, способствует поднятию тонуса. И повышению статуса в глазах близлежащих женщин.

Во-вторых, она понятная. Её не страшно. Упасть — это не провалиться, очень важный нюанс! Шел, упал, очнулся — где? Да где-нибудь конкретно, в отличие от вышеупомянутой воронки, которая ЗАСАСЫВАЕТ, причем неизвестно куда. Хорошо если в дожитие, а если закрутит и размотает по векам?

Так что сомнительная эта теория, насчет фугаса. Тем более и американцы — вполне адекватные люди. Не в пример диким евросамураям, которые нас убили в Читауне, посекли катанами в лапшу, да так, что потом до самого Икрутонга мы себя по кусочкам собирали. По ногтю, по косточке, по члену. Не надеясь на теплый прием у таких же, в общем-то, куцеглазых кореяк.

Не любят нас люди. Потому что они — люди, а мы — какая-то гиль. Нищедухи и скорбноглавы. Смотреть на нас противно, жить с нами невозможно. И убить нельзя. В смысле, насовсем. За это нас не любят еще сильнее.

Еще рассказывают… Кто? Да много их, сказителей. Баюнов с баянами. В любой урле — каждый третий. Любимое занятие: врать. Любимая тема: кто виноват. Врут и верят, и спорят истово, страстно, наотмашь спорят — до пены изо рта и дыма из ушей. А уж как пересекутся две урлы на одном витке… сама хронь вибрирует от врак стенка на стенку, бессмысленных, беспощадных и бескорыстных: не истины ради, но спору для.

А с другой стороны, именно из этих врак и складывается наше бытие, вечных псяр, слепых к прошлому, глухих к грамоте, быдла без памяти, скрученного в спираль и размазанного по стенам неизбывной хрони. Что нам еще остается? Только пить, врать и искать мифическую «эту страну».

Генетический амнезин — еще одна популярная врака. Эзотерические забобоны про пархатый доширак. Дескать, средства МАСсовой инфорМАЦии. И глаза при этом навыкате, и зловещая хрипотца в гландах: сами видите, КТО и ЧЕМ! Слов «масоны» и «маца» никто не произносит вслух, но подразумевает. Подразумевает, совершенно не зная об этих пресловутых ни черта, не видя, не слыша, не встречаясь лично, даже не ведая смысла (что не удивительно для среднестатистических быдляка или быдлячки). Но, тем не менее, сии слова мистическим образом торкают и тревожат, а сам обряд криптологического горлобесия — неизменно провоцирует вибрацию душевных фибр.

Томится душа-то, вот и трепещет. Жаждет чего-то. И не только водки.

Ходим сквозь, смотрим мимо. Ищем «эту страну». Почему она «эта», а не «та», никто не знает, даже сколько-нибудь складных врак на эту тему нет. Бредем по кругу, всасывает из варяг и выплевывает сразу в немцы: майн либер Питер, маркграф Новой Неметчины, правящий по ярлыку Великого Монгола Всея Дальнего и Белыя и Черныя Востока, литовщина промеж ржачи посполитой — странные страны, смутные. И явно не «эти».

Бывает, встреваем в события, хронь заносит в междоусобицу. Вот под Куртцком было дело: брань германцев с некими дикарями, насилующими невинных немок и массово дезертирующими с поля вышеозначенной брани. Обросшие железным волосом, эти обезьяны, конечно, проиграли. Не помогли даже спецдружины убийц, блюдущие тыл. И главарь ихний — людоед и маньяк — от злобы пообгрыз усы и утопился в Мозгва-реке. С тех пор о них ни слуху, ни духу, сгинули, как и не существовали вовсе, а цивилизованный германец окончательно утвердился в Евразии.

Люди живут в красивых городах, едят вкусную пищу и спят друг с другом в чистых постелях. А мы живем в межвременной слякоти, жрем из случайных помоек и не спим вообще. Не говоря уже о «друге с другом», этот апогей человечности и кульминация цивилизации нам просто не уразуметь. Не духу откровение.

Мы ползаем по хронотопи, а люди летают к звездам! Ну, летали раньше. Ну, не к звездам, а на Луну. Потом передумали, и не нам с поганым рылом иметь мнение на сей счет. Неисповедимы высшие помыслы людей. Надо полагать, богатейшая духовность позволяет им, не отрывая мягкий зад от пуфика, воспарять в горние выси — куда там межзвездные перелеты!

Кстати, отсюда имеет быть очередная врака. Смурная, однако забавная.

Время не вовне, но внутри. В любой вменяемой голове есть орган времени. Посредник между раньше и сейчас, соизмеряющий прошлое с настоящим. Мозг тут не при чем, он лишь переводит метаформу и сверхидею — во внятные низкоуровневые единицы отсчета: секунды, минуты, чудные мгновенья, часы расплаты, критические дни и прочие эвфемизмы.

Но если голова невменяемая, то и орган в ней начинает сбоить. И тогда его нужно либо лечить, либо (что эффективней) ампутировать, не дожидаясь.

Когда люди еще летали к звездам на Луну, они летали не все. Зачем всем? А кто тогда будет маркетинг маркетить или петь шлягеры, тряся силиконовым бюстом? Летали специальные летуны. Их всяко тренировали, иногда — с особым цинизмом. Например, блокировка восприятия: затыкали уши, нос, рот и погружали в большую банку с соляным раствором, чтобы висел там до полного бесчувствия. Глаза, наверное, выкалывали. Могли и завязать, но так эффективней.

Человек через час сходил с ума. Через три — необратимо умирал.

Но умирал не потому, что ему там скучно было, в банке этой, а потому, что у него отказывал внутренний таймер, тот самый орган времени. И вот, когда половину подопытных летунов сгоряча закопали в землю и приступили к научному анализу и медицинским диагнозам, потребовалось взять кой-какие анализы с тел, допустим, мазок силизистой или мочи чуток, кинулись выкапывать, а там — тю-тю — пусто в гробах.

Нет органа — нет времени. И если применить это в массовых масштабах на отдельно взятой недужной нации, то результаты будут поистине фантастическими! Не просто перекрыть кислород и сенсоры, но засверлить душу и память, как больной зуб, целенаправленно вычищая лишнее. Отменить прошлое, переписать историю. Не надо ни хронобомб, ни жидомасонов. Достаточно лишь замкнуть вход на выход, закольцевать горькое настоящее безумного народа, не имеющего спасительной панацеи Future In The Past.

Как можно найти мнимую страну?

Как можно найти то, чего нет и никогда не было? Никак.

И быдло уходит в хронь безвозвратно.

Всё просто.

***

Есть еще одна врака, последняя. С ней не спорят, слушают молча, но пьют сверх обычного раза в два.

Ноль времени, его смерть — хроноль. Тут следует понимать разницу между абсолютным нулем и нулем ОКОНЧАТЕЛЬНЫМ. Даже не понимать — предвкушать, чуять своим локальным органом.

Архетип окончательного нуля реализован во множестве образов и метафор: пятиногий черный пес с нецензурным погонялом, схлопывание универсума в битый пиксел, разномастные кони с соответствующими всадниками, а также «Срок активации вселенной истек. Возможно, вы стали жертвой подделки бытия…». Это понятно. Непонятно, где, как и когда.

Там, в гипнотической глубине, ниже низа, на дне бездны, в точке схождения хрони время прекращает течение своё. Прерывается связь, обнуляется мир. И мы — быдло — идем туда. Это наша миссия и наше проклятие, что, в общем-то, одно и то же.

Вечность конечна, и кто-то должен ее закончить. Взять на себя и закрыть тему

Но, хотя внизу окончательный ноль и ничего нет — там все-равно что-то есть…

Порою, в серые ночи, лишенные дыхания, когда ветшает семантика мироздания и смыслы обрушиваются внутрь самих себя — из пучин хрони слышен странный звук. То ли стон, то ли плач, то ли пение.

Он резонирует, расширяется, обретает хрустальную завершенность и, пронзив временную хлябь, — взлетает.

И встает над хронью сокровенный град, непостижимый, неизъяснимый и несуразный: с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового, негниющего леса домами. Двенадцать врат — как двенадцать жемчужин, в сравнении с которыми любой бриллиант — лишь жалкий страз китайского разлива. Брусчатка мостовых из благородного металла, подобного прозрачному стеклу. А стены внешние украшены камнями, у каждой — камень свой: сапфир, смарагд, топаз, вирилл и япис, и хризолит, и хризопрас и гиацинт, и сердолик и сардоникс, и халкидон. Кресты из золота и звезды из рубина. И птицы слов, что суть стихи и песни, вздымающие сердце на дыбы. И руны огненных реклам про спи спокойно, заплатив налоги. И боль, и стёб, и сон, и явь. Рыдает на забрале проститутка и ратники лежат на амбразурах. И храма нет, в нем пляшут феминистки, свободные от совести. Но агнец — небесный, не земной — взывает к людям: придите, верные!

Мираж плывет над миром облаками колокольного звона. И людям становится неуютно в их чистых постелях. Смущаются умы, души покрываются рябью.

А потом видение опадает и все возвращается на круги.

В том числе и мы.