Фет Ф. Ф. Из цикла "Незлобные эпиграммы"

Какабадзе Манана.

Фурсин Олег.

Нет, я не изменил. До старости глубокой

Я тот же преданный, я раб твоей любви.

А.А. Фет.

Она молила: «Берегите письма»,

В бреду признала: он не виноват…

Он жертвой был своей мошны, снобизма.

Но как стихи его через века — звучат!

В Херсонском захолустье знойное лето 1848 года. Жарко. Бал как бал, но появляется Она. Высокая, стройная, и очень чувствительная к взглядам, брошенным на нее. Она будто из другой реальности. Дочь обедневшего помещика-вдовца с сербскими корнями зовут Мария Лазич. Ей 24 года. Она необычайно талантлива — ее игру на фортепиано оценил Ференц Лист. Есть запись в альбоме, созданная в 1847 году рукой композитора. А дальше — Мария Лазич станет единственной музой Фета, как Беатриче для Данте, как Лаура для Петрарки. Он будет любить ее и винить себя… Он посвятит ей сотни стихов. Благодаря ей появится тончайшая по интонации фетовская любовная лирика. Но она не услышит эти стихи — они будут создаваться в течение сорока лет после ее смерти.

В их любви уже случилось многое (свидетельствует сам поэт: «Шепот, робкое дыханье. Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья. Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица, В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания, и слезы, И заря, заря!..»), когда он признался ей, что жениться не может, — и не будет. Он поведал историю своего незаконного происхождения — он, выпускник философского факультета Московского университета, ушел на службу за дворянский титул, за деньги и положение, которое даст титул. И женится теперь, когда он никто, когда гол как сокол, не с руки…

И вот, допоздна, в своей спальне она смотрит и смотрит на огонек лампы, не отрываясь ни на миг. Трепетные мотыльки слетаются на пламя и, те, что влюбляются в пламя, — подлетают близко, и, замирая, падают вниз, опалив хрупкие крылья… Вот вы какие, предвестники смерти! Один жест, и огонь охватывает ее белое кисейное платье, языки пламени ринулись вверх — к ее божественным волосам. Охваченная пламенем, она выбегает из комнаты в ночной сад, и мгновенно превращается в горящий живой факел. Говорили, она успела выкрикнуть: «Au nom du ciel sauvez les lettres!» («Во имя неба, спасите письма!»). Четверо суток — в жизни они пролетают мгновенно, а тогда это была четверка суток, состоящих из нечеловеческих страданий. «Можно ли на кресте страдать более, чем я?» — единственное, что она спросит у Бога, и тогда Он даст ей спокойно умереть. Мария только прошепчет слова в оправдание Фета «Он не виноват, — а я…». Поговорим еще о странностях любви? И о поэтах?

***