А.Посохов "Представьте себе"

Александр Посохов

Представьте себе

Настоящий сборник — это приглашение повоображать немного вместе с автором: а что могло бы происходить с известными персонажами сейчас; а какими могли бы быть знакомые литературные произведения в наше время; а может ли быть общение с неодушевлёнными субъектами; а какими могут быть стихи о несуществующем. Главное — представить себе на минутку, что так могло бы быть и улыбнуться. Действительно, на минутку. Потому, что большего времени на прочтение любого рассказа или стихотворения в этом сборнике не потребуется.

Толстой и Анна

Приехал Толстой умирать на станцию Астапово. Присел на скамейку и стал о жизни своей великой думать. Смотрит, по перрону Анна Каренина слоняется, на рельсы как-то странно поглядывает.

— Ты чего это удумала, паршивка? — строго спросил её Толстой.

— Да вот, — ответила она дрожащим голосом. — Порешить с собой хочу.

— Из-за Вронского, что ли?

— Из-за него, — со слезами на глазах подтвердила Анна.

— Подумаешь, хлыщ какой! — сердито проворчал Толстой. — Да я его просто вычеркну из романа, и дело с концом.

— Действительно, — обрадовалась Анна. — Вычеркните вы этого кобеля, пожалуйста, Лев Николаевич. И этого ещё, прыща старого.

— Каренина, что ли?

— Его самого, тоже козёл тот ещё. Сколько раз говорила ему, купи виагру. А он, разрешение у государя надо получить. Вот и получил рога на рога.

— Нет, — отказался Толстой. — Тогда название всего романа менять придётся, фамилия-то у тебя от мужа. Хотя ты права, конечно, оба они хороши. Хлыщ да прыщ, ну какие это герои.

— Главное, читать про них противно, — взмолилась Анна. — Нафиг они вообще нужны, чтобы из-за них под поезд бросаться.

— Ладно, — сжалился Толстой. — Название поменяю, а их вычеркну и анафеме предам. И тебя анафеме предам. Слаба ты оказалась по женской части и тоже на героиню не тянешь.

— А это возможно? — удивилась Анна. — Вы же не член Священного синода.

— Возможно! — воскликнул Толстой, вставая со скамейки. — Раз я отлучён от церкви, значит, я всё могу. Ленин вон почти всю страну анафеме предал, и ничего. Кстати, я слышал, что он статью про меня написал. Будто зарос я, как простой русский мужик, потому что в зеркало на себя не смотрю. А я же знаю, что в зеркале революция. Давай уедем отсюда. Что-то не по себе мне тут.

И они уехали. Купили домик на окраине Москвы и стали жить вместе. Но не как муж с женой, а как автор с придуманным образом в виде красивой молодой женщины. Сыночка Анны, Серёжу, Толстой не вычеркнул, и он стал жить вместе с ними. После революции Анна Каренина вышла замуж за начальника Московской уездной ЧК, который по блату устроил её на работу в локомотивное депо диспетчером. Лев Николаевич вначале Серёжу воспитал, а затем и других детишек Анны. Все они живы до сих пор. Лев Николаевич каждое лето наведывается инкогнито в Ясную Поляну. Снимет толстовку, натянет джинсы, очками тёмными прикроется и вперёд с группой туристов. Походит, посмотрит, порадуется тому, как содержит Россия его усадьбу, осенит крестом потомков, пару яблочек сорвёт украдкой и обратно.

* * *

Сказка о маузере

Жил старик со своею старухой
У самого моря Балтийского.

Раз закинул старик невод в море —

Пришёл невод с маузером матросским.

И молвит тот голосом человечьим:

— Чего тебе надобно, старче?

Ему с поклоном старик отвечает:
— Да надобно нам машину новую,
Старая совсем уже не стирает.

А пенсия у меня — кот наплакал,

И у жены — с нос гулькин.

Забранил маузер старика:

— Дурачина ты, простофиля.

Сказал же Владимир Владимирович:

«Разворачивайтесь в марше!

Довольно жить рабским законом,

Данным когда-то Адамом и Евой,

Буржуйскую клячу загоним,

Левой, Левой, Левой!»

Не понял старик ни слова

Из слов товарища Маузера

И продал его антиквару

Как раз по цене новой стиралки.

* * *

Омар и Зигмунд

Сидят в кафе на Плющихе двое, давным-давно известные во всём мире личности. Один мыслитель, а другой психиатр. Одного зовут Омар, а другого Зигмунд. Вот Омар и говорит Зигмунду:

— Можно соблазнить мужчину, у которого есть жена. Можно соблазнить мужчину, у которого есть любовница. Но нельзя соблазнить мужчину, у которого есть любимая женщина.

— Красиво, — похвалил Зигмунд. — Но неправда. Если бы мужчина состоял исключительно из любящего сердца, то тогда бы он вообще ничего не делал. Мужчина не состоит только из чувства, это живое существо.

— И что из этого следует?

— А то, что он подвержен любым соблазнам в силу природной зависимости. Вот посмотрите на того мужчину, который сидит за столиком у окна. Видите, к нему подсаживается девушка. Говорят о чём-то. И я абсолютно уверен, что сейчас она его соблазнит.

— Сомневаюсь, — говорит Омар. — Видите, он недовольно махнул на неё рукой, и она уходит.

— А давайте спросим у него, почему, — предложил Зигмунд.

— Извините, — подойдя к мужчине, спросил Омар, который выглядел намного старше Зигмунда. — Почему вы прогнали её?

— Потому, что она совсем обалдела, — ответил мужчина. — Представляете, пятьсот баксов за час, а у самой прыщ на лбу.

— Скажите, а у вас есть жена?

— Есть.

— А любовница?

— Есть.

— А любимая женщина?

— Тоже есть, — признался мужчина. — А вы, собственно, кто такие?

— Ну что! — торжествующе воскликнул Зигмунд, когда они, оставив мужчину в покое, вышли на улицу. — Я же говорил, что всё происходит на подсознательном уровне.

— Но я же о людях, а вы о существах, — грустно заметил Омар. — Пойдёмте лучше посидим молча в тенёчке вон под теми тремя тополями.

* * *

Богоявление

Давным-давно один ваятель

Старинный Бахуса приятель

Чего-то вылепил, как смог,

И всем сказал, что это бог.

Но видно было, что не тот

У образа сего живот,

И зад не тот, и рот,

И голова наоборот,

Не бог, короче, а урод.

Но восприимчивый народ

И на такого стал молиться,

К перстам холодным так и льнёт.

И вдруг сам Бог сошёл на Землю,

И что он видит — люди внемлют

Какой-то пьяной небылице.

Его ж никто не узнаёт,

Ни по лицу, ни по одежде.

И прежде,

Чем он представиться хотел,

В него булыжник полетел.

Прижавши нимб, задравши тогу,

Бежать пришлось живому Богу…

* * *

Сукин сын

Случилось это лет двести назад в Москве. Старик один рассказывал, а ему другой старик, а тому третий и так далее вниз по счёту до тех самых времён. А теперь я вот рассказываю.

Приходит, значит, Пушкин к издателю со своей исторической драмой «Борис Годунов», а тот ему от ворот поворот.

— Да она сейчас даром никому не нужна, — не прочитав ни строчки, кроме названия, сказал издатель. — Делать тебе нечего было в ссылке, вот ты и марал бумагу. Лучше бы фермерством занялся в своём Михайловском. Представляешь, утром сходил в курятник, снял яички, пожарил на сальце с лучком, прикольно же.

— Какой ещё курятник, сударь! — возмутился великий поэт. — Это же Борис Годунов!

— И что? — равнодушно отреагировал издатель и, повернувшись к своему писарю, спросил: — Ты знаешь, кто такой Борис Годунов?

— Нет, — ответил тот. — Ельцина знаю, а других не знаю. Дворника, правда, нашего раньше так ещё звали. А теперь у нас другой дворник.

— А нового дворника как зовут? — спросил издатель.

— Абдулбашир, — ответил писарь.

— Вот видишь, — обратился к автору Годунова издатель. — Человек делом занят, улицы подметает, листья жёлтые в чёрный мешок складывает, а тут ты со своими листочками. Оставь их, если не жалко, он их тоже в мусор выбросит.

— Вы что тут с ума сошли! — снова возмутился Пушкин. — Яйца, сальце, Ельцин, Абдулбашкир!

— Абдулбашир, — поправил его писарь.

— Тем более! Вы можете мне объяснить, почему отказываете печатать Годунова?

— Повторяю, — сказал издатель. — Ни драмы, ни трагедии, ни стихи, прости господи, никому сейчас не нужны. Интернет, дело другое, блогеры там разные, ютубы, подкасты. Понял?

— Я русский человек! — гордо заявил Пушкин. — Я народный язык понимаю. И даже предпочитаю его литературному. А объединение их считаю своей заслугой.

— Ты мне голову не морочь, — перебил его издатель. — Какой ты русский, разобраться ещё надо. Чернявый шибко и кучерявый. А у таких денежки водятся. Если заплатишь, мы тебе не только Годунова твоего напечатаем, но и чёрта лысого.

— Я же автор! — в который уже раз возмутился Пушкин. — Это вы мне должны заплатить за мой труд, а не я вам.

— Ага, раскатал губы. — вставая из-за стола, произнёс издатель. — Я вижу, мужик, с тобой бесполезно иметь дело. Ты же ничего не соображаешь. Убирайся-ка ты подобру-поздорову.

— Позвольте, любезный, — засопротивлялся, было, поэт.

— А я говорю, проваливай отсюда, — повторил свой приказ издатель. — А то охрану позову.

Последнее, что услышал Александр Сергеевич, закрывая за собой дверь, это как издатель сказал писарю раздражённо о посетителе: «Привязался же, сукин сын!»

«Так вот, оказывается, кто я, — подумал Пушкин. — Надо Вяземскому сообщить».

* * *

Собаке прохожего

Какой же у тебя нахальный лай,

Такого лая не слыхал я сроду.

Гуляешь с нами, так гуляй,

Естественной потребности в угоду.

Хозяин твой, конечно, охламон,

Подарки за тобой не убирает.

Идёт себе, как будто он не он,

И, что ты здесь, как будто бы не знает.

Ты по-собачьи дьявольски красив.

Но нашу злость не понимаешь.

И, никого ни капли не спросив,

Ты снова лапу поднимаешь.

Мой милый пёс, среди твоих гостей

Так много всяких и невсяких было.

Но та, что всех приличней и умней,

К тебе случайно вдруг не заходила?

Она придёт, даю тебе поруку.

И не рыча, в её уставясь взгляд,

Ты за себя лизни ей нежно руку,

За то, в чём ты совсем не виноват.

* * *

Смешинка

Поздний воскресный вечер. Счастливое мирное время. На широкой и мягкой кровати уютненько так расположилась девочка Саша, которая приехала к бабушке с дедушкой на выходные. Но сразу же спать она не собирается. Надо ещё чтобы дедушка обязательно рассказал на ночку смешную историю. Он всегда ей рассказывает такие истории перед сном. А она всегда смеялась и, перебивая дедушку, добавляла к его повествованию свои весёлые придумки.

— Дед, ну скоро ты? — позвала она дедушку.

— Господи! — проворчал дедушка, входя в комнату. — Я тебе давно уже всё рассказал.

— А ты просто придумай что-нибудь, — посоветовала Сашенька.

— Ладно, как скажешь, — согласился дедушка и, не раздеваясь, лёг рядышком с внучкой. Сашенька тут же сложила ручки под голову и крепко прижалась к родному дедовому плечу.

Все дедушкины истории всегда начинались со вступительного слова «однажды». Но рассказывать разные необычные и весёлые истории становилось дедушке всё сложнее — уж всё, казалось, самое смешное и удивительное он уже вспомнил и обсмеял вместе с внучкой. Поэтому в последнее время он чаще всего произносил по ходу то, что просто в голову приходило. При этом, начиная очередную галиматью, он сам точно не знал, какое слово должно последовать за вступительным. Именно так было и в этот раз.

— Однажды, — начал дедушка свою очередную историю, — уехал я на недельку из Москвы и иду по окраине села. С одной стороны дома, а с другой стороны густой лес. Чувствую, мне по-маленькому сходить надо, как тебе иногда. Но к огородам же я не пойду, там люди и видно всё. И я, конечно, пошёл в лес. Вижу, на опушке домик деревянный, из брёвен сложенный, с двумя входами с разных сторон. На одной стороне написана большая буква «М», а на другой стороне написана большая буква «Ж». Знаешь, такие туалеты бывают в деревнях или на автобусных остановках за городом?

— Знаю, — ответила Саша. — Мы заходили в такой, когда на дачу к маминой подруге ездили.

— А что буквы «М» и «Ж» означают, знаешь?

— Да, мужчины и женщины.

— Правильно. Так вот, забегаю я туда со стороны буквы «М», а там медведь сидит. И как зарычит на меня: «Ты что, слепой что ли!» Я говорю испуганно: «Нет, не слепой. Я зашёл сюда, потому что буква «М» с этой стороны». А медведь ещё страшнее как зарычит: «Так это же звериный туалет. А буква «М» означает, что это для медведей». Представляешь? Вот такая история со мной приключилась.

Сашенька громко засмеялась. Дедушка тоже сам расхохотался, но что дальше рассказывать, он не знал и не думал вовсе. Рассмешил ведь внучку, подумал он, обязанность свою выполнил и хватит.

— Вы чего там расхихикались! — послышался из кухни строгий голос бабушки. — Опять смешинка в рот попала. Спать пора, завтра папа с мамой рано приедут, в садик надо, а они гогочут. Дед, кому говорю, закрывай двери и иди сюда.

Дедушка встал, нежно поцеловал внучку в лобик, пожелал спокойной ночи и хотел выйти уже. Но Сашенька, продолжая смеяться, остановила его:

— Подожди, дед, а с другой стороны жираф сидел, что ли?

Но дедушка закрыл уже за собой дверь, и Сашенькин вопрос так и остался без ответа.

* * *

Баллада о Гиппопотаме

Из московского зоопарка сбежал Гиппопотам.

И правильно сделал, не место там старикам.

Зато теперь в деревне за угощение и кров

Он катает на себе кучу пацанов.

А намедни всего-то за несколько бочек пива

Он очистил всю околицу от крапивы.

А всего-то за несколько тонн овощей

Он очистил весь пруд от осоки и хвощей.

А ещё по заявкам и с одобрения

Он разбрасывает, где надо, ценное удобрение.

И, где не надо, бывает, случается,

Но ему, забавному толстяку, всё прощается.

С коровой одной молодой подружился.

Не бык племенной, но всё же сгодился.

Короче, прижился.

И служит тем самым наглядным примером,

Что следует делать пенсионерам.

* * *

Страшный экзамен

Брониславу Станиславовичу, молодому доценту кафедры государственного и муниципального управления, внезапно поручили в индивидуальном порядке принять экзамены у одного полковника. Небольшая группа, в составе которой числился этот самый военный, состояла сплошь из работников различных министерств, в том числе почему-то министерства обороны, причём в ранге не ниже руководителей департаментов. Почти все они давно всё сдали, а этот слушатель по засекреченным причинам экзамен не сдавал, и ему предоставили дополнительную возможность.

Доцентом весьма престижной и сугубо гражданской столичной академии Бронислав Станиславович стал всего неделю назад, и раньше принимать экзамены ему не доверяли, разве что зачёты. Он очень разволновался ещё и потому, что экзамен должен был состояться уже на следующий день. Поздно вечером перед сном Бронислав Станиславович разложил на прикроватном столике экзаменационные билеты, улёгся поудобнее, надел очки и стал просматривать вопросы, а вдруг на какой-то из них он и сам толком ответить не смог бы.

Один билет проштудировал, другой… и вдруг дверь в спальную комнату открывается и перед Брониславом Станиславовичем вырастает мужская фигура в кожаной куртке, с папахой на голове, с шашкой на левом боку и с маузером на правом.

— Вы кто, Чапаев? — робко спросил Брониславов Станиславович.

— Нет, я из другой дивизии, — ответил незнакомец и бесцеремонно уселся на край постели. — Некогда Василию Ивановичу по академиям разъезжать, он своих белых добивает.

— А вы своих добили уже?

— Всех под корень вырезал, отдыхаю пока, заслужил. Вот он и попросил меня, боевого соратника, вместо себя экзамен тебе сдать. Так что, давай спрашивай.

— А как к вам обращаться, голубчик? — приподнимая голову над подушкой, спросил Бронислав Станиславович.

— Какой я тебе голубчик! — насупив брови, возмутился посланник Чапаева.

— Тогда, может быть, господин красный командир? — осторожно предложил Бронислав Станиславович.

— Да я тебя сейчас пополам разрублю за господина!

— Извините, ради Бога, я это нечаянно оговорился.

— А за Бога ещё и расстреляю!

— Я больше не буду, правда, — не соображая, чего не будет, но всё равно пообещал Бронислав Станиславович. — Берите билетик, пожалуйста.

— Ну, взял.

— Читайте.

— Сам читай.

— Кадровая политика в системе государственного управления, — послушно зачитал первый вопрос Бронислав Станиславович.

— И что?

— Отвечайте.

— Я, что ли?

— Вы, конечно, не я же.

— А что говорить?

— Ну, расскажите, например, как вы подбираете и расставляете кадры у себя в дивизии, какими принципами и критериями руководствуетесь при этом?

— Чего, какие ещё принципы с критериями! Ты мне голову не морочь. Говори так, чтобы я понял, буржуй недорезанный.

— Ну, какой же я буржуй, — попытался возразить Бронислав Станиславович.

— А кто же ты! Ишь, морду какую наел. На чистенькой простынке лежит, одеяльце в цветочек, лампочка светит.

— Хорошо, товарищ. Давайте сначала. Как вы подбираете и расставляете своих подчинённых?

— Да проще простого. Подбираю, кто не подчиняется, и расставляю к стенке.

— Потрясающе. И второй вопрос, товарищ. Учёт национального состава населения при формировании органов местного самоуправления.

— Опять начинаешь!

— Хорошо. Давайте яснее. Кого, кроме русских, вы берёте в отряд красноармейцев?

— Тебя бы не взял.

— Это почему же, разрешите полюбопытствовать?

— Так ты же непонятно кто. Отравишь лошадь и смоешься.

— Куда?

— А леший тебя разберёт. К предкам, наверно.

— Неужели в Польшу?

— Так ты шляхтич, что ли? А я думал еврей.

— Я не еврей, а поляк. Преподаватель в третьем поколении. Сын профессора, между прочим.

— А зовут-то тебя как, интеллигентишка?

— Бронислав Станиславович.

— Да как же тебя с таким именем в академию генерального штаба взяли! Хрен выговоришь. И не поляк ты никакой, если ты Броня. Форменный еврей.

— Послушайте, уважаемый. Я ничего не имею против евреев, но я поляк. И горжусь этим.

— А я говорю, еврей.

— А я утверждаю, что поляк. И корни у меня польские.

— Под эти самые корни я и изрублю тебя, как всякую белую сволочь. Плевать мне на твоих предков, будь они хоть трижды папуасами. Глянь вот, какой острый клинок у моей наградной шашки. А рукоятка какая, с узорами. Одно удовольствие помереть от такого оружия. Только ты вначале бумагу напиши, что экзамен Василий Иванович сдал.

— А, если не напишу? У меня ведь своя честь имеется.

— А у меня ещё пистолетик имеется. Глянь вот, какой тяжёлый. А патронов в нём сколько. Пристрелю, как последнюю контру.

— Так вы уж определитесь поточнее, товарищ, изрубите меня или пристрелите? — стараясь не терять присутствие духа, произнёс Бронислав Станиславович. — И как кого, как белую сволочь или как контру последнюю?

— Так, очкарик, ты мне надоел, — недовольно проворчал боевой соратник легендарного героя гражданской войны, встал с постели, одной рукой занёс шашку над головой Бронислава Станиславовича, другой рукой наставил на него маузер и приказал. — Садись и пиши бумагу. Ты против Чапаева, значит, враг. А с врагами у нас разговор короткий…

Взмах шашки не состоялся, выстрел не прозвучал, но чистенькая простынка под начинающим экзаменатором оказалась поутру слегка подмоченной.

Через пару часов, наяву уже, в академии, Бронислав Станиславович перед тем, как приступить к выслушиванию ответа на первый экзаменационный вопрос, спросил у офицера из министерства обороны:

— Скажите, товарищ, а война будет?

— Ну, что вы, разумеется, нет, — уверенно заявил полковник. — Врагов у России, конечно, много. А с врагами у нас разговор короткий.

— Верно, — согласился Бронислав Станиславович. — Тогда всё. На второй вопрос отвечать не надо. Я ставлю вам отлично и желаю успехов. До свидания.

Полковник пожал плечами, улыбнулся, взял зачётку, сказал «честь имею» и вышел.

* * *

Голос из Мавзолея

Лимит на революции исчерпан,

А на инфляцию, конечно, нет.

Поэтому помочь вам не смогу ничем я,

И не тревожьте вы меня ещё сто лет.

* * *

Машенькины друзья

Однажды, когда задул на улице холодный ноябрьский ветер и залетали первые снежинки, девочка Маша заболела — давай вдруг кашлять, чихать, носом шмыгать. Простыла, одним словом.

— Да у тебя температура! — воскликнула бабушка. — Всё, будешь сидеть дома. Никуда твой первый класс не денется. Наверстаешь ещё, ты у нас умненькая. Сейчас позвоню маме на работу, пусть врача вызывает.

Через час пришёл врач, дяденька с усами. Заглянул в Машино горлышко, послушал её с двух сторон какими-то чёрными кругляшками, градусник ещё раз поставил и произнёс уверенно:

— Ничего страшного, обычная вирусная инфекция. Посидит день-другой дома, и всё будет в порядке. Таблетки от кашля я, конечно, выпишу и сироп от простуды тоже. А горячий чай с малиновым вареньем вы сами сделаете. Но, вообще, хорошо бы такую чудесную девочку из Москвы к морю свозить. Погреется там, поплавает в тёплой водичке и болеть больше никогда не будет. И ещё очень полезно выспаться сейчас, как следует. Волшебный сон при этом не помешает.

Кузьма с Мартином сидели в это время под Машиной кроватью и всё слышали. Они не знали, что такое инфекция. Но слово это им сразу не понравилось. Потому, что из-за него Маша лежит в постели и не может поиграть с ними. Они и про море ничего не знали, но точно поняли, что, если Маша побывает на море, то никакие болезни ей будут не страшны.

Кто такие Кузьма с Мартином, спросите? Отвечаю. Это самые лучшие и верные Машины друзья — котёнок и мышонок. Котёнка подарил папа, а мышонка — мама. Имена же такие придумала для них сама Маша. И каждому из них она соорудила свой домик — Кузьме побольше, Мартину поменьше. Когда они втроём играли в догонялки, то Маша следила, чтобы Кузьма, цапая Мартина, не слишком-то выпускал когти, а Мартин чтобы не прятался в самые укромные местечки, откуда его нельзя было достать. Маша научила их всему, что сама знала и умела. Например, закончили кушать, взяли лапками по салфетке и вытерли мордочки. Или перед тем, как лечь спать, обязательно, махая хвостиками, пожелали Машеньке спокойной ночи.

И вот, запомнив, что сказал усатый дяденька, Кузьма с Мартином решили во что бы то ни стало организовать для Машеньки волшебное путешествие к морю. Лишь только стемнело, они выпрыгнули в окно и вскоре подлетели к дому на оранжевом самолётике. Кузьма был одет в форму пилота, а Мартин — в форму стюарда. Трап сам подкатил к окошку, Машенька ступила на него и направилась к самолётику.

— Куда! — писклявым голосочком остановил её Мартин. — Купальник забыла.

— Я знаю, где он, — промяукал Кузьма. — Я сам его принесу. И с этими словами прямо в лётчиской фуражке он запрыгнул на шкафчик в углу комнаты, открыл дверку и достал красивый Машин купальник.

На самолётике они летели совсем недолго. Но в полёте Мартин всё равно успел предложить Маше таблетки от кашля, сироп от простуды и горячий чай с малиновым вареньем. Облака, наконец, рассеялись, и внизу показалось море. Была почему-то уже не ночь, а ярко светило солнышко.

Самолётик под управлением Кузьмы ловко пролетел над пальмами, испугал чаек и приземлился прямо на пляже. Машенька быстренько сбежала по трапу и хотела сразу же окунуться в воду.

— Куда! — громким мяуканьем остановил её Кузьма. — Купальник надень.

Маша оглянулась и увидела Кузьму, который стоял в открытом проёме фюзеляжа и держал двумя лапками купальник.

Весь день Машенька купалась, загорала, строила песчаные замки, слова разные из гальки складывала, приветы дельфинам посылала. И, главное, Кузьма с Мартином всё время находились рядом. Кузьма вдруг с ветки пальмы ей что-нибудь скажет, а Мартин из-под песочка. Но их почему-то совсем не было видно. Мяуканье и писк Машенька слышала, а самих своих друзей она не видела.

— Хватит вам прятаться, — сказала сердито Маша. — Пойдёмте лучше вместе купаться. Я вас плавать научу.

— А ты сама-то умеешь? — послышался в ответ бабушкин голос. — Проснулась, соломинка моя. Дай-ка я тебя в лобик поцелую. Ну, слава Богу, температура нормальная.

— А куда Кузьма с Мартином делись? — приподнимаясь на кровати, спросила Машенька.

— Да куда ж они денутся, — улыбнулась бабушка. — Вон они, каждый из своего домика выглядывает. Видишь, как они на тебя смотрят. Ты же их всё время во сне звала.

* * *

А ты?

Зашёл я в лесочек:

Осинка в косынке,

Берёзка вся в слёзках,

Сосёнка с сестрёнкой,

Малинка с калинкой,

Рябинка с корзинкой,

Ольхушка с кормушкой,

И всюду цветы.

Вот так-то, дружочек,

Я лирик, а ты?

* * *

Береги себя, сынок!

Не слышен был этот разговор ни воронам, что кружили тревожными стаями над чернеющими деревьями, ни листьям пожухлым, что мягко шуршали под ногами.

— Застегнись, а то простынешь, — сказал отец. — И не пей много.

— Я и не пью, — возразил сын. — Тебе вот стопочку и себе такую же. И всё.

— Ладно, за встречу можно, — согласился отец. — Ну, как ты?

— Нормально. Всё, как у всех. Ничего хорошего.

— Ну, так не бывает, чтобы совсем ничего. Жить всегда можно. При любом раскладе.

— Не начинай! — перебил сын.

— А что плохого-то! — удивился отец. — Ты в Москве, квартира у тебя. Да, однокомнатная, зато своя.

— Всё равно не надо было дом в Константинове продавать. Сейчас бы приезжали туда на выходные.

— А на что бы мы с мамой тогда жильё тебе в столице приобрели. Всех наших сбережений на половину только хватало. Сто раз ведь об этом говорили. В Рязани мы бы и так купили. Но ты же наотрез отказался оставаться здесь после института.

— Обошёлся бы как-нибудь без квартиры. Снимал бы.

— А кто бы платил за неё. Ты ведь нигде не работал. А сейчас работаешь, кстати?

— Уволился недавно.

— Опять! Неужели ничего достойного найти не можешь?

— Предлагают разное. Но ты же знаешь, что я за гроши на дядю работать не буду.

— Жалко. Сколько мы с мамой тянули тебя, учили, и всё зря. Ну, как же так, сынок! Тебе ведь уже давно за сорок, борода седая.

— Всё по блату, отец. Был бы ты у меня олигархом, а не учителем в школе.

— И что?

— А то. Умные люди в девяностые деньги делали, а ты стаж свой педагогический высиживал. Крутиться надо было.

— Я и крутился, как мог. Думаешь, легко было в советское время квартиру получить.

— Да какая это квартира, хрущёвка драная! — усмехнулся сын.

— Однако ты вырос в ней, — вздохнул отец. — Потом на дом с мамой копили. Как отпуск, так подрабатывали.

— Да он копейки тогда стоил!

— Да хоть сколько! Главное, что мы с мамой любили тебя. Ты дневник-то мой о себе читаешь иногда?

— Какой дневник?

— Который я тебе в восемнадцать лет передал. Я ведь его со дня твоего рождения вёл. Где он?

— Валяется где-то, — отмахнулся сын.

— Оградку бы покрасить, — помолчав немного, заметил отец. — А то мама переживает. Траву она ещё может повыдергать, а на другие дела у неё уже сил нет. А ты чего приехал-то? Десять лет не появлялся, и живой я не нужен был, а тут на тебе.

— Я к маме приезжал. Семьдесят лет всё-таки. Вот она и попросила проведать тебя перед отъездом.

— А, если бы я олигархом был, проведал бы без маминой подсказки?

— Да не обижайся ты, я же пошутил просто, — улыбнулся сын. — Пойду я, а то на электричку опоздаю.

Сказав это, он встал со скамейки, застегнул куртку, вышел за оградку и направился к центральной аллее.

— Береги себя, сынок! — услышал он вдогонку голос отца. Вороны не слышали, листья не слышали, а он услышал.

Недопитая бутылка водки досталась пожилому рабочему с тележкой, заваленной отслужившими своё венками и прочим кладбищенским мусором.

Ветер усилился, похолодало. Осень есть осень.

* * *

Невезуха

Жили-были старик со старухой.

А по соседству жила невезуха.

То за деньгами зайдёт, то просто так,

То у калитки устроит бардак,

То вдруг в окошко покажет кулак.

Вот ведь злодейка, не сгинет никак.

* * *

Всем всё по …

— Всем всё по … — заявил влезший в меня столетний дед, коренной москвич, обречённо уставившись на книжный шкаф с сочинениями классиков марксизма-ленинизма.

— А покультурнее нельзя выражаться? — возмутился я.

— Нельзя! — отрезал дед. — Потому, что учили они, учили, как жить надо, и всё зря.

— А ты знаешь как?

— Знаю. Без господства общественного над частным никакого будущего у человечества нет.

— Ну, ты загнул!

— А тут и загибать нечего. КНДР дольше всех продержится. Может даже, она одна на Земле останется.

— А Россия?

— Исчезнет. А за ней США и Китай. Америка после нас, потому что ещё пограбить успеет. А Китай, потому что капитализма у него меньше нашего.

— А если по сути? — спросил я, желая уличить деда в бессмысленной болтовне.

— Пожалуйста, — не раздумывая ответил он. — Государства как люди. Что между людьми, то между и государствами. Когда каждый сам за себя, то никто не спасётся. Общих интересов и общего порядка при капитализме нет, плохое убивает хорошее, зло торжествует и всем всё по ...

— Хватит! — прервал я деда. — Давай вылазь из меня, а то мне ещё новую басню дописывать надо.

— Зачем! — посмеялся надо мной дед. — Вон она вся мораль в шкафу. Лучше всё равно не придумаешь.

* * *

Песня о дуревестнике

Над дворами-городами ветер тучи собирает.

А меж тучами и нами грозно реет Дуревестник,

Змею с крыльями подобный.

То крылом домов касаясь, то стрелой взмывая к тучам,

Он рычит, и тучи слышат

Злую радость в гневном рыке.

В этом рыке жажду дури,

Силу злобы, пламя гнева и уверенность в победе

Слышат тучи в этом рыке.

Стонут голуби от страха,

Разметались в полумраке и под крышами готовы

Спрятать ужас свой пред дурью.

И вороны тоже стонут,

Им, воронам, недоступен смелый гомон против дури.

Гром ударов их пугает.

Пёс дворовый робко прячет тело хилое в подвале.

Только чёрный Дуревестник грозно реет над домами

И землёй, седой от пепла.

Всё мрачней и ниже тучи опускаются над нами,

И людская боль стремиться

К высоте навстречу грому.

Ветер воет, гром грохочет.

Вот охватывает ветер нашу боль объятьем крепким

И с размаху в страшной злобе хлёстко бьёт её о камни.

Дуревестник с рыком реет,

Змею лютому подобный, как стрела пронзает тучи,

Лик добра крылом срывает.

Вот он носится, как демон,

Смертоносный демон дури, он вражду и войны видит.

Он уверен, что закроют тучи солнце.

Синим пламенем пылают стаи туч над бездной ада.

Точно огненные нити вьются стрелы молний в небе,

Ни на миг не исчезая.

— Дурь! Скоро грянет дурь лихая!

Это чёрный Дуревестник дико реет между молний

Над просторами земными.

То рычит пророк разрухи:

— Пусть сильнее грянет дурь!

Леший

Октябрь. Пять часов вечера. Выбегаю из дома в направлении Салтыковского лесопарка. Минут через двадцать бегу по узкой тропинке мимо Лешего. Так я называю странное сухое дерево: мрачный, почти чёрный ствол; на высоте человеческого роста вместо продолжения ствола некое шарообразное образование с коротким сучком в форме носа и двумя пупырями, напоминающими глаза; по краям на уровне плеч два мощных ответвления, похожие на руки орангутана, вскинутые вверх; ни единого листочка, ни свежих отростков, что только и отличает его от образа сказочного мохнатого существа. Лешие, естественно, бывают разные: то гиганты, то карлики, то ветер его сопровождает, то тени от него нет, то сам он может стать невидимым, то силы невероятной, то по-человечески разговаривает. Мой Леший был одиноким, других подобных я не встречал в округе. Стоял он чуть в стороне от тропинки посреди раскидистых дубов и высоченных елей, никого не трогал и не пугал. Наверняка, как и положено, чувствовал он себя настоящим хозяином этого леса, охранял его и покровительствовал оставшимся в нём животным. Раньше, до семидесяти пяти, я просто подходил к своему Лешему, присаживался рядом на выступающий из земли стальной крепости корень, доставал фляжку с водкой, и мы с ним выпивали по пятьдесят граммов. Или по бутылке пива иногда. Я говорил, он слушал. Через пять лет я понял, наконец, что со всякой выпивкой пора заканчивать и начинать снова бегать. Однако всё равно, пробегая мимо него, я обязательно останавливался на мгновение, подходил к нему, шлёпал его по бицепсу и произносил «Привет, старина!». Возвращался я домой через час, примерно, но уже по другой дороге.

И вот бегу я вчера, как обычно, мимо Лешего, а темнеет уже, неуютно как-то становится, тревожно. И впервые не остановился, а прямиком дальше. И вдруг слышу:

— А поздороваться? — это Леший остановил меня громким упрёком. А ещё говорят, в Москве лес неживой.

— Извини! — закричал я в ответ. — Тороплюсь шибко, в шесть часов индийский фильм показывать будут, а я страсть как люблю их.

Крикнул и тут же грохнулся на землю, повредив при падении правую руку, хорошо, что не носом в жёлтые листья, оглядываться не надо было. Коряги эти противные, похоже, специально подстерегают повсюду, так и норовят подножку подставить, ни на секунду отвлечься нельзя.

— Вставай, давай! — командует Леший. — Грунт холодный уже, простынешь ещё. Посиди тут со мной, отдышись маленько.

Встал я, подошёл к нему, правая рука болит, левой погладил его по макушке и сказал:

— Привет, старина! А раньше-то почему молчал?

— Повода не было, — говорит.

Хотел я ещё спросить его, почему он сухой и лысый, да только как заколет у меня в груди слева, сковало всего сразу, дыхание спёрло. Осторожненько так присел я на корень, чувствую пот на лбу градом, сердце будто на ниточке болтается. Шелохнуться не могу, глаза закрыл и вижу: облака белые и пушистые, сквозь них солнышко ясное светит, ангелочки с цветочками. Дивное, волшебное состояние. Но чувствую вдруг, подпихнул меня кто-то в спину слегка.

— Очнись, мужик! — услышал я голос Лешего. — А то помрёшь ещё прямо здесь. Как я тебя хоронить буду, я же с места сойти не могу. Тут вот намедни старичок один со старушкой вон под тем пнём собачку похоронили. Так у них лопатка была. Ну вот зачем ты бежишь, спрашивается? Тебе восемьдесят уже, а всё успокоиться не можешь. Хватит, прекращай немедленно!

— Но я же тихонько, — вымолвил я в оправдание.

— Какая разница! — возразил Леший. — Куда вы, люди, вообще несётесь?

Не стал я ничего объяснять ему. Встал, поблагодарил его за обратный путь с того света и поплёлся домой.

— Бог в помощь! — прозвучало во след.

Это вчера было. На индийский фильм я опоздал, и кто там в семье козни невестке строит, так и не узнал толком. А сегодня вечером я опять побегу. Никакие придуманные существа мне не указ. Мой Леший добрый, конечно, хороший. Но он на одном месте стоит. А я без движения и до ста лет не дотяну.

* * *

Сказка о золотой птичке

Жил старик со своею старухой

У самого тёмного леса.

Жили они в ветхом домишке,

И было им на двоих поровну

Сто шестьдесят лет.

Старик ловил певчих птичек,

Старуха ворчала, да кашу варила.

Раз он в лесу повесил клетку,

Залетел в неё клёст кривоклювый.

Он в другой день повесил клетку —

Залетела в него синица писклявая.

А в третий день — тоже одна птичка,

Да не простая, а золотая,

И говорит человеческим голосом:

"Отпусти ты, старче, меня в чащу!

Откуплюсь чем только пожелаешь".

Пожалел старик птичку

И отпустил её со словами:

"Бог с тобою, золотая птичка!

Твоего мне откупа не надо,

Лети себе в лес тёмный,

Порхай там себе на просторе".

Воротился старик ко старухе,

Рассказал ей великое чудо:

"Я сегодня поймал было птичку,

Золотую птичку, не простую.

По-нашему говорила птичка,

Домой в лес просилась.

Не посмел я взять с неё выкуп,

Так пустил её в лес тёмный".

Старика старуха забранила:

"Дурачина ты, простофиля!

Взял бы обличие для меня новое,

Моё-то совсем состарилось".

Вот пошёл он к тёмному лесу,

Видит — тот встревожен слегка.

Стал он кликать золотую птичку.

Прилетела к нему она и спросила;

"Чего тебе надобно, старче?"

Ей с поклоном старик отвечает:

"Смилуйся, государыня птичка,

Разбранила меня моя старуха,

Не даёт старику мне покою.

Нужна ей наружность другая,

Её-то, вопит, совсем состарилась".

Отвечает золотая птичка:

"Не печалься, ступай себе с богом.

Будет ей новое обличие,

Без морщин, седины и согбенности".

Воротился старик ко старухе.

Сидит та под окошком,

И всё новое у неё:

И лицо и фигура годов на сорок лишь.

Ещё пуще старуха бранится:

"Дурачина ты, простофиля!

Выпросил всего-то серёдку мне,

Много ль в таком виде радости?

Воротись, дурачина, ты к птичке.

Потребуй ещё моложе обличия».

Снова пошёл он к тёмному лесу,

Видит — растревожен лес.

Стал старик звать птичку.

Прилетела к нему она, спросила:

"Чего тебе надобно, старче?"

Ей старик с поклоном отвечает:

"Смилуйся, государыня птичка!

Ещё пуще старуха бранится,

Не даёт старику мне покою:

На двадцать лет выглядеть хочет".

Отвечает золотая птичка:

"Не печалься, ступай себе с богом,

Совершу всё, как ей чудится".

Пошёл он к своему домишку,

А бабы среднего возраста и нет уж.

Перед ним молодуха пригожая,

Сидит она под окошком,

На чём свет стоит мужа ругает:

"Дурачина ты, прямой простофиля!

Выпросил, облик на двадцать!

Воротись, поклонись птичке:

Не хочу быть молодухой-красавицей,

Хочу быть девкой-невестой,

С телом нежным, как у младенца,

Ярче самой птички золотой,

И чтобы она в услужении у меня была".

Пошёл старик к тёмному лесу,

Видит — бушует лес тёмный.

Стал он кликать золотую птичку.

Прилетела к нему птичка, спросила:

"Чего тебе надобно, старче?"

Ей старик с поклоном отвечает:

"Смилуйся, государыня птичка!

Никак не уймётся старуха моя.

Хочет быть она самой красивой,

Даже краше тебя хочет быть.

И чтобы ты ей служила»".

Ничего не сказала птичка,

Лишь крылышками взмахнула

И улетела в дремучую даль.

Долго ждал он в лесу ответа,

Не дождался, к старухе воротился.

Глядь — сидит под окошком девочка,

Годик от роду или того меньше,

На горшке сидит

И соску посасывает.

Давно это было.

Нет уж того старика в живых,

И лес поредел,

И домишко струхлявился.

А девочка всё сидит на горшке

И соску сосёт.

* * *

Топорик Раскольникова

Пришёл Раскольников к старухе-процентщице, чтобы убить её. А она и говорит ему, кряхтя и кашляя:

— Ты топорик-то положи на комод, чего ты его держишь под пальто. Ты же не царь Пётр и не мужик, чтобы с топором ходить. Уронишь ещё на ногу себе. Я ведь всё равно знаю, зачем ты пришёл.

— Ну, коли знаете, тогда я лучше его обратно за дверь в каморку к дворнику положу, — тихо произнёс Раскольников. — Я его и в самом деле едва держу, не ел ничего уже несколько дней. Вчера, правда, один банан откушал.

— Нет, — решительно возразила Алёна Ивановна, — Положи топорик аккуратненько на комод. И никого вообще убивать не надо. Ни меня, ни Лизавету.

— Ой, спасибо, бабушка! — обрадовался Раскольников. — А то я и вас и себя загубил бы, проверяя, тварь ли я дрожащая или право имею.

— Какая я тебе бабушка! — возмутилась несостоявшаяся жертва. — Я ещё даже не на пенсии. Ждала, что в пятьдесят пять выйду, так нет, не получается, до шестидесяти теперь тянуть надо. Как овдовела, так на проценты и живу. Тебе вот по блату процентов десять могу скинуть.

— На что?

— Квартира нужна?

— Ещё как нужна, Алёнушка Ивановна! — взмолился Раскольников. — Главное, помочь некому. Мать у меня давно пенсионерка и сама чуть милостыни не просит. Сестра, кандидат наук, в гувернантках таскается. А я на Сонечке жениться хочу. Ну не ехать же мне на Дальний Восток, где обещают бесплатно гектар земли дать.

— В ипотеку пойдёшь? — сверкнув хитрыми глазёнками, спросила жадная процентщица. — Нехристи в банке тебе ничего не дадут, ты безработный, а я дам. Без справки о доходах и поручительства.

— А просто в рассрочку без процентов и закладной нельзя? — поинтересовался Раскольников. — Вроде как по знакомству. Тогда бы вы мне действительно помогли. А так грабёж и вымогательство получается.

— Нельзя, — прошипела Алёна Ивановна. — Я же частница и без процентов помру. Пусть государство тебе помогает, это его забота. А я никого любить не обязана и сама зарабатывать не хочу. Для меня вы все, голодранцы, источник наживы. И притворяться добренькой я не собираюсь.

— Ладно, — обречённо вздохнул автор безумной идеи очищения общества от ненужных людей. — Уж лучше в ипотеку, чем на каторгу.

— Да, выбор у всякой твари маленький, и прав почти никаких, — откинув назад жиденькую косичку, глубокомысленно заключила молодая ещё по нынешним временам старуха. — Двадцать пять процентов по году на сорок пять лет, как раз до моего столетия. Устроит?

— Устроит, — согласился Раскольников, почувствовав лёгкую дрожь от предлагаемых условий. — Деваться мне так и так некуда.

— Тогда пиши расписку, — и Алёна Ивановна полезла в верхний ящик комода за бумагой. — А топорик с отпечатками твоих пальчиков я в Лондон на аукцион свезу.

* * *

Меня тут нет

Весна.

На кладбище стою

И вниз смотрю:

Могилы, имена,

Чужие судьбы.

Ещё чуть-чуть бы,

И сам улёгся б на

Одном местечке

Среди цветущих верб.

Но глянул вверх,

А там овечки —

Облаков причуда.

И благодатный свет.

Пойду-ка я отсюда,

Меня тут нет.

* * *