Защита от копирования

Состояние вдохновения сродни сотрясению ягодиц головного мозга.

(диагноз неизвестного врача)

Котов его фамилия. Да, Котов.

А имени не знаю, его все Котом звали. Креативный алкаш и патологический бабник. Со второго курса меда его поперли. Незаслуженно, ясное дело. Во всяком случае, так полагали многочисленные поклонницы его разнообразных талантов вообще и скандальной инсталляции в частности. О ней — чуть подробней, дабы обозначить интригу.

Интродукция: 8 марта, ископаемый ампир актового зала, торжественная часть. Комплименты мэтров и реверансы мэтресс. Пыльный запах скуки. Бравые студиозусы массово томятся чреслами в креслах. Юные медички томятся рядом и распространяют феромоны.

Явление первое: те же и сюрприз. Кот появляется из-за кулис, толкая перед собой стандартную дюралевую каталку для реанимационных пациентов. Морда у Кота сияет, глаза совершенно трезвые, каталка многозначительно задрапирована парчовой шторой.

Кот, минуя впавший в ступор президиум, выдвигается на авансцену, вздымает руки, как поп-мессия, и говорит: «Милые женщины!». Ну и так далее: лучшей половине — с восторгом и обожанием — скромный цветочек на вечную память.

После чего, сдернув парчу, являет миру свой сюрприз.

Знаете выражение «хрен на блюде»? Умножьте минимум на тридцать. Нет, не блюдо, хотя оно тоже присутствовало, причем, диаметром не меньше полуметра. Но концептуальным элементом инсталляции было не оно, а как раз тот самый «скромный цветочек» — ромашка. Или даже астра, пожалуй. С лепестками из мужских половых органов всех мастей и размеров: от коротенькой тычинки до апокрифического стебля, вознесшего голливудскую принцессу в страну немытых великанов.

Зал взвыл.

Ректор вскочил, раскрывая рот в каком-то медицинском проклятии, и судорожным движением смахнул бюст Гиппократа. Медички пали ниц (без симптомов обморока, кстати). И воцарился ад.

В общем, шутка удалась.

Собственно, никто особо не был уязвлен «в левую пятку души». Народ закаленный, циничный, тем более — профессура. Органы оказались парафиновыми муляжами, так что криминал сразу отпал. Но Кот сам виноват: уперся рогом на последующих разборках и стал нести креативную ахинею про сексуальную сверхзадачу бытия и золотое сечение в паху хомы сапиенсовича. Этой сверхзадачей он так достал наших суровых гуру скальпеля и клизмы, что они применили высшую меру: «Врач сказал, в морг, значит — в морг!». И выперли Кота вместе с его сечением. А завкафедрой хирургии — мама Фая, перед которой трепетали даже самые отъявленные раздолбаи и оторвяжники — ткнула наборным мундштуком и припечатала: «Кот да Винчи!»

***

Прозвище прилипло насмерть, но не ярлыком, а модным лейблом.

Кот да Винчи и не думал унывать, поступил заочно в Репинское на монументалиста, оброс приличествующими художнику патлами с вандейковской бородкой и основал виртуальную тусу «маскотов» — художников альтернативно-изобразительной ориентации. Туса называлась не иначе как «Общество Пифагорейского Пентакла» и лого имела соответствующее: витрувианский кот, распятый на вентиляторе.

Но! Суровая правда жизни. И не просто жизни — а жизни где?

В общежитии медицинского института живут будущие врачи. А вот альтернативные монументалисты там не живут. Поэтому, чтобы не вылететь из общаги, Кот подрядился ночным сторожем в анатомичку. В морг, значит, в морг!..

А что? И прописка, и зарплата. И юные маскошечки в восторге от свиданий в таком готишном антураже.

Спирт опять же.

***

Теперь пару слов об истоках вдохновения. То самое «из какого сора…»

Тут всё мутно: души-то нет — медицинский факт (д-р. мед. наук, проф. О. С. Б. М. Бендер-Бей). А что есть? Есть тело.

Женское тело — очень вдохновляющая вещь!

А что если и тела нет? Если очередная авангардистка оказалась строгих правил? Или зубная… пардон, стоматологическая фея не прельстилась романтикой морозильной камеры?

Остается только спирт.

Оставим без ответа вопрос, как ушлый Кот проник в святая святых — потаенный сейф, пусть в этой принципиально реалистичной истории (основанной на, все совпадения случайны!) будет хоть что-то мистическое. Зафиксируем факт: отринутый монументалист припал к истоку и уже к полуночи достиг той стадии просветления, когда форма и содержание сливаются воедино и выпиваются залпом, а свет истины висит прямо над головой пятидесятиватной вифлеемской звездой без плафона. Совсем рядом. На расстоянии вытянутой руки плюс сто грамм, чтоб не промазать.

Но сей последний шаг нельзя было сделать в одиночку. Вдохновение требовало аудитории.

Кот согнал встык два секционных стола. Расставил табуретки.

И стал таскать тела из морозилок…

***

Пропустим ночное таинство — и сразу пойдем вместе с группой робких первокурсников на свое первое вскрытие. Нетвердыми шагами вслед за профессором, щедро раздающим ободряющие афоризмы: «Не так страшен труп, как его инфаркт» и «Без команды не блевать!»

И вот, прямиком из ласкового теплого утра, все входят в стерильный полумрак анатомички. Профессор тянется включить свет, но рука его спотыкается и застывает, парализованная. Студенты обоих полов синхронно вываливают глаза, после чего они торчат за пределами лиц на тонких вибрирующих нервах врастопырку.

Посреди кафельного безмолвия стоит длинный стол со скудной трапезой. За столом сидят трупы и пьют спирт из разномастных стаканов. И не просто пьют, но с какой-то подспудной целью, пытаясь обозначить некую сверхзадачу своими окоченелыми членами тела, многозначительно вывернутыми и подвешенными на викриловых нитях, неотвратимо сходящихся в руку центрального покойника, откинувшегося на несуществующую спинку табуретки и застывшего в такой противоестественной позе. И вся эта жуть подсвечивается снизу двумя рефлекторами Минина.

Надо отдать должное вергилию группы: он не дрогнул. Не кабинетная крыса, но практикующий хирург, прошедший крым, рым и горячие точки, мэтр видывал виды и умел отделять мух от котлет, а яичники — от кишок.

Взбодрив сомлевших студентов (кого — энергичным словом, кого — специальным медицинским жестом по морде лица), профессор решительно направляется в сторону сияющего бактерицидным светом безобразия, по пути засучивая рукава халата на своих волосатых лапах. Ведомые тянутся вослед, тихонько подвывая.

И тут одно за другим, не давая времени сообразить, что к чему, происходят два события.

Первое.

Центральный труп встает из-за стола и хватает себя обоими руками за голову. При этом нити натягиваются, ломая перспективу, и даже не ломая, но — переводя ее в иной ракурс; присные мертвецы тоже изменяют позы, и всем вдруг на какой-то миг становится ясен истинный замысел великого флорентийца. Моментальный прокол сути, который, естественно, никто не запомнил и не воспроизвел после на очных ставках и прочих профилактически-протокольных мероприятиях.

Второе.

Восставший из (за), поднимает веки, делает глотательное движение (две студентки теряют сознание) и говорит замогильным голосом:

— Эх, пивка бы!..

Половина группы с деревянным стуком падает в обморок, вторая половина, дрожа телами, хватается за стены.

Тут важно отметить вот что: если б похмельный инсталлятор пал в ноги мэтру, раскаялся и повинился, то у этой истории был бы другой конец — менее интересный, хотя и более понятный. Но получилось так, как получилось. Своим «пивком» наглый председатель «Общества Пифагорейского Пентакла» окончательно вывел профессора из состояния академического дзена.

— Вон! — бешенным голосом кричит профессор. И добавляет несколько терминов из высшего матерного.

Воскресший монументалист выкатывается в указанном направлении, где и пропадает навсегда.

Возникает техническая пауза, необходимая для приведения чувств в порядок и подготовки к дальнейшему развитию сюжета.

Профессор обозревает окрестный сюр и, беря ситуацию под контроль, отдает недвусмысленную команду:

— Уберите трупы.

И добавляет, чуть подумав:

— Скомандуйте дать залп.

Последнюю фразу студенты нового поколения не понимают, полагая, что профессор слегка не в себе. И вполне возможно, с ними согласна значительная часть читателей. Увы.

Но тут в провисшую фабулу входят новые действующие лица. Или нет, не лица, а органы. И не просто действующие, но — компетентные. Государевы люди, в общем.

— Всем оставаться на местах.

И сразу вопрос:

— Профессор, что здесь происходит?

— Ничего не происходит, — спокойно отвечает профессор. — Уже все произошло.

— Тогда объясните, где наши два огнестрела, одно ножевое и асфиксия?

— Какая именно асфиксия? — профессор начинает понимать, что сюжет опять вильнул и потек в неизвестном направлении.

— А вот эта, например, — и государевы органы предлагают найти странгуляционный след на шее одного из персонажей инсталляции — с особо отвратной рожей. В руке сего персонажа многозначительно зажата пластиковая «Виза».

Профессор осматривает тело и констатирует:

— Шея чистая, следов удушения нет.

— А ведь они были, следы, — укоризненно говорят органы и подтверждают это соответствующей фотографией. — Равно как и проникающее в печень (еще фотография). Это в морге, прошу проследовать.

Консилиум перемещается в соседнее помещение и там продолжает выяснять «что происходит». Возбужденные студенты подпрыгивают и предвкушают. Профессор украдкой показывает им хирургический кулак, размером с кувалду, стараясь сделать это так, чтобы органы не приняли его на свой счет.

Осматривают в морге искомые тела. Проникающее рассосалось. Развороченный живот полностью регенерировал. Сквозное в голову… а нету его. Голова есть, сквозного нет.

— Как вы это прокомментируете, профессор? — вежливо спрашивают люди из экспертизы.

— Очень просто: ошибка. Перепутали ваши бюрократы.

— А отпечатки тоже наши бюрократы перепутали?

— Стоп, — говорит профессор повышенным тоном. — Это легко проверить…

Но он не успевает закончить свою мысль, потому что в подсобке для санитаров что-то громко падает и начинает издавать нецензурные междометия.

***

Консилиум клином врывается в подсобку: впереди озверевший профессор, за ним экспертиза с большими черными пистолетами, и замыкают группу захвата совершенно обезумевшие от восторга студенты.

Итак: кушетка. Под ней лежит распростёртое тело. Оно упало. И лежит, распростертое.

Но живое. Потому что шевелится и пытается встать.

— Ты кто? — грозно вопрошает профессор

— Я Котов, — отвечает тело. И уточняет, специально для людей с пистолетами. — Могу паспорт показать.

Проверили паспорт: действительно Котов.

Все замолкают и смотрят на Кота одну минуту.

Потом вторую минуту.

Потом третью.

Кот, неверно истолковав это молчание, делает прозрачные глаза и спрашивает с кроткой улыбкой страдальца:

— Пивка бы, а?..

Тут разъяренный профессор хватает Кота за грудки и стучит им о стену, сопровождая каждый удар словами страшными и непостижимыми:

— Некромантия эта, знамя и ветром развеваемый стяг, есть вожак глупой толпы, которая постоянно свидетельствует криками о бесчисленных действиях такого искусства; и этим наполнили книги, утверждая, что духи действуют, и без языка говорят, и без органов, без коих говорить невозможно, говорят, и носят тяжелейшие грузы, производят бури и дождь и что люди превращаются в кошек, волков и других зверей, хотя в зверей прежде всего вселяются те, кто подобное утверждает…

Государевы люди встревоженно наблюдают, опасаясь членовредительства.

А какая-то смелая студентка, говорит:

— Профессор, я читала… не в медицинских источниках (тут она честно краснеет)… что зомби (смотрит на Кота, поправляется) то есть восставшие мертвецы не могут иметь паспорт. У них от паспорта корчи и судороги по всему неживому организму. Аллергия.

— Книгу! — кричит профессор, цепляясь за остатки реальности. — Книгу сюда!..

Ну что, принесли книгу. Не заклинаний, конечно, а большую амбарную.

Сверили по описи тела — все на месте. Кот пал в ноги (наконец-то!) и сделал добровольное признание во всем: пил, таскал, устал, упал, заснул. Очнулся — вот. Раскаиваюсь, полностью признаю и обещаю впредь не. А больше ни сном, ни духом. Я Котов, вот паспорт.

С экспертизой тоже уладили. Некоторые из государевых людей оказались бывшими учениками профессора, отошли в угол, поговорили: «Есть фотографии… На фоне ковра и асфальта?.. Маша, ты же умница… Профессор, не давите…» Одним словом, уладили. Не знаю как, мы люди простые, не государевы, и не нашего ума это дело. И глупый вопрос «куда пропал труп?» задавать не надо. Надо смотреть в опись, там все сходится. Большая амбарная книга — это вам не худлит какой-нибудь! Контроль и учет: корова рыжая — одна, трупы в ассортименте — тринадцать…

***

Кот бросил Репинское, поступил в МВТУ, некоторое время потел над созданием шестикрылого махолета, работающего на флогистоне, а потом занялся реконструкцией.

В прошлом году ему удалость воспроизвести самобеглый деревянный танк с педальным приводом и 30-разрядное суммирующее устройства с десятизубыми колесами. Обе реконструкции выглядели очень убедительно, но колеса танка крутились в разные стороны, а зубчатый калькулятор ни черта не считал, зато играл лютневое барокко, от которого у Кота пошла сыпь по всему телу.

После этого Кот разочаровался в жизни как таковой и затворился от мира.

По слухам, живет он принципиально один, ведет аскетический образ жизни, использует исключительно лицензионный софт, а на стене его однокомнатной кельи висит портрет Мастера.

Каждую ночь Кот становится перед ними на колени и молится. Не подозревая, что никакой это не Леонардо, но апостол Фаддей.