Взгляд из темного угла

В глухом углу, сквозь мрaк неясный

Угрюмой комнaты моей,

Следит зa мной тaк много дней

Сфинкс молчaливый и прекрaсный.

Оскaр Уайлд

Желтоватые страницы Некрономикона при свете дня казались еще более потрепанными, чем были на самом деле. Сергей Васильевич приподнял шляпу, вытер пот со лба и снова вгляделся в написанный неразборчивым почерком текст, выискивая нужные сочетания букв, но тут его пихнули в бок необъятным ридикюлем и оттеснили от стола. Сергей Васильевич с удивлением оглядел почту, сунул бесценные фотографии Некрономикона в конверт и попятился к выходу. Какая мерзость эта почта.

Душный июль показался раем после раскаленного здания. Сергей Васильевич медленно спустился по расшатанным ступеням, побрел по горячему асфальту домой. Когда двигаешься медленно, то кажется, будто жизнь проходит мимо тебя, а ты сам остаешься на месте.

Всюду была пошлость и мерзость. Быт. Когда-то у Сергея Васильевича была надежда не увидеть ничего подобного в других странах, потому что это короткое слово есть только в великом и могучем, но нет. Всюду одно и то же, названия на картах меняются, а люди остаются неизменными.

Быт. Бывший ученый-лингвист прекрасно относился к крайним проявлениям человеческой натуры, но усредненность выводила его из себя. Зачем вообще эти люди появились на свет, неужели только ради того, чтобы бессмысленно прожить семьдесят лет, за которые постараться испортить как можно больше нервов ближнему своему? Уныние — страшный грех, убийство тоже. Эти люди ведут унылое существование, убивая в себе все человеческое, но еще надеются на Рай.

Чушь какая. Нет никакого Рая, и доброго всепрощающего Бога тоже нет. Есть только загадочная сила слов, рассыпанных по древним текстам. Слова эти, кем бы они ни были произнесены, создали мир, и они же его погубят. В этом нет никаких сомнений.

Подъезд встретил Сергея Васильевича прохладой и выворачивающим наизнанку запахом мочи. На полу лифта поблескивала смердящая лужа, пришлось идти пешком.

Свой дом Сергей Васильевич больше всего не любил летом. Соседи открывали двери, спасаясь от духоты, и всякого проходящего по лестнице обдавало затхлым запахом непростиранного белья, прогорклого жира, застарелой вонью человеческих тел. Краем глаза можно было зацепить пару кадров из маленьких бездарных трагикомедий, каждый день разыгрывающихся в давно не ремонтированных квартирах.

Быт.

Дома было странно тихо и тоскливо. Пес умер неделю назад от старости, но Сергей Васильевич так и не привык к тому, что его никто не встречает на пороге и никогда уже не встретит. Венька, Венька, зачем ты оставил своего хозяина, зачем убежал на радугу в одиночестве? Единственное предательство в твоей безгрешной собачьей жизни, но сколько боли оно принесло!

Сергей Васильевич сел на табурет, придвинулся к столу, разложил поверх записей полученные из Америки фотографии. Магические слова не собраны в одной книге, полное заклинание можно получить только внимательно проштудировав не один десяток мистических текстов, выуживая из каждого по слову, по два. Сначала было трудно, но со временем Сергей Васильевич нашел закономерность, с которой древние зашифровывали свои знания. Он постиг и их правильную последовательность, на это ушли долгие годы Венькиной жизни.

Заключительная часть заклинания скрывалась в затейливой вязи Некрономикона. Сергей Васильевич покрепче сжал влажной ладонью ручку лупы, придвинул стопку бумаги, и работа захватила его целиком. Ноющая боль в груди была почти забыта.

Сергей Васильевич не любил мир, в котором жил. В нем было слишком много обыденности, бессмысленной жестокости, черствости и людей. Без человечества Земля была бы лучше, в этом он был уверен. Ненависть к людям была сильнее, чем все, что он когда-либо чувствовал. Даже первая любовь не могла с этим сравниться. Да что там любовь — жгучая нежность к покрытому плотной щенячьей шерстью Веньке, ковыляющему нетвердой детской походкой по полупустой холостяцкой квартире отошла на второй план. Наверное, так чувствуют террористы-смертники.

Тень от торшера шевельнулась, приобрела очертания крупной кошки с женской головой и женской же грудью, встряхнула заостренными рысьими ушами, вскочила на спинку кресла и застыла в позе египетского Сфинкса.

Сергей Васильевич снял очки.

— Не вижу и не верю. — наконец произнес он охрипшим от долгого молчания голосом.

— Видишь и веришь. — мягко возразила Сфинкс.

Мужчина несмело протянул руку и коснулся пятнистого меха, пробежал пальцами по гибкой спине и согласился:

— Осязаю, значит, верю. Кто ты? — он передвинул лампу, чтобы свет падал на красивое смуглое лицо Сфинкса.

— Время. — был ответ.

Сергей Васильевич рассмеялся. Странно звучал этот смех в темной неуютной квартире.

— Я не верю. У явления не может быть лица, а время — явление… — он запнулся, потому что не знал, что говорить дальше.

— А война — явление?

— Да, — помедлив, сказал он. — Я так думаю.

— У войны не женское лицо. — Сфинкс улыбнулась одними губами, но обведенные золотой каймой глаза оставались холодными и безучастными. — Значит, у нее есть какое-то лицо, иначе так бы не говорили. Я — Время, и у меня есть обличье.

— С тобой приятно разговаривать. Не думал, что у меня такие остроумные галлюцинации.

— Я — Время. — упрямо повторила Сфинкс.

— И тебя видел Оскар Уайльд? «Я буду гладить, точно рысь, твой мех пятнистый, мягкий, темный.» — процитировал он, усмехаясь и теребя листок с записями.

— Он видел многое, как и все гении. Рано или поздно я прихожу ко всем, но лишь талантливейшие видят меня. Впрочем, ты прав, он описывал не Время. Я лишь надела маску.

Улыбка не сходила с ее губ, а в глазах зажегся азартный огонек.

— И я тоже гений?

— Без сомнения! — льстиво заверила его Сфинкс.

— И как ты выглядишь на самом деле?

— Это неважно. Я могу стать чем угодно.

— Как актер.

— Это актер подобен мне, я живу в его душе и заставляю становиться другими людьми. Кто же я?

— Ты Время, ты сама так назвалась.

— Но как скучно быть чем-то одним! Ты знаешь это не хуже меня. Так что же я еще?

Он молчал. Секундные стрелки часов совершили два полных оборота, и, наконец, его голос вновь зазвучал в полумраке:

— Как подходит тебе это обличье! Бьюсь об заклад, что ты растерзаешь меня, если я дам неверную отгадку. Что ж, ты — Игра.

— Три выстрела — и все достигли цели. — мурлыкнула она. — Сегодня я пришла к тебе, чтобы убить. Я не позволю тебе совершить задуманное, и первый же неверный ответ будет стоить тебе жизни.

— На прошлый вопрос можно ответить по-другому, любая версия будет правильной.

— Но лишь одну я сочту достойной.

— Какую же?

— Ту, в которой ты будешь полностью уверен. Нет ничего ценнее уверенности, даже объективность теперь не так дорога.

— Лучше бы ты заставила меня искать абсолютную истину! — горько воскликнул он, видя, как рвут в клочья обивку кресла ее стальные когти.

— Зачем? Ее уже все знают.

— Итак, ты Время и Игра. Не верю, но допустим. А еще ты, наверное, Пространство, — едко заметил Сергей Васильевич. — Не много ли ты взяла на себя?

— Нет, — неожиданно возразила она. — Пространство — это тело Бога, над ним я не властна.

— Ну, значит, ты Его Душа.

Он потер переносицу и отвернулся к столу. Разговор этот утомлял, путал мысли и был абсолютно бесплоден. И тут бессмысленность.

Мерзко.

Сфинкс нахмурилась.

— Это была следующая загадка, но ты все же молодец. За четверть часа ты дал ответы на вопросы, унесшие жизни очень многих твоих предшественников.

Она не сказала «всех», но это слово читалось во взгляде изумрудно-зеленых глаз.

— Если это по-настоящему верный ответ, то ты злая Душа. У Бога не может быть настолько безжалостное сердце.

— Сердце и Душа — разные вещи. Сердце чувствует, а Душа заставляет действовать. И ты мог бы быть любезнее со мной, ведь мир был создан по моей просьбе.

— Поэтому он так мерзок.

— Он прекрасен.

— Ты смотришь издалека.

— Ты ненавидишь все, что видишь.

— Разве это грех?

— Не ценить дар своего Создателя? Грех. Желать уничтожить самое совершенное Его творение — грех вдвойне.

— Я страдал, и озлобился из-за страданий.

— Это не откроет ворота Рая.

— Я не желаю его, и никогда не желал.

— Но тебе было больно услышать, что Рай для тебя закрыт, — лукаво заметила Сфинкс. — Быть отвергнутым больнее всего. Но вернемся к игре. Скажи, что есть самый страшный порок? Ты мудр, мне будет интересно услышать твой ответ.

Сергей Васильевич ответил сразу, не раздумывая:

— Пошлость. Обыденность. Пустая растрата сил и талантов.

— И только за это ты хочешь уничтожить людей? Не верю.

— Как видишь, — устало выдохнул Сергей Васильевич. — Мне жаль, что я родился человеком. Нет, не жаль — стыдно.

— Оставь меня. У меня мало времени. — Он вернулся к бумагам, стараясь не обращать внимания на скрежет когтей по пружинам.

— Остался четвертый вопрос, человек, — наконец сказала Сфинкс. — ответишь верно, и можешь исполнять мечту, я помогу тебе в этом.

— Не верю.

— Я — Игра, и у меня есть правила. — лукаво улыбнулась она. — Не верь мне, но исполняй их, и получишь все.

— Скажи, хоть один человек выигрывал у тебя?

— Выиграть схватку со Временем?

Сергей Васильевич опустил голову, окинул взглядом заваленный хламом стол, не глядя взял выцветшую фотографию. На ней под ласковыми лучами нежился Венька, разевал пасть на одуванчики, выросшие и опавшие десять лет назад. И сам Сергей Васильевич был на этом кусочке давно ушедшей весны, молодой, счастливый — и уже ненавидящий всей душой. Сердце кольнула привычная боль, только ее оно и могло чувствовать после смерти Веньки.

— Я понял. Сегодня я умру. Но сначала скажи — есть ли место, где животные после смерти ждут своих хозяев?

— Ты имеешь в виду радугу? Это мои владения, но тебе туда не попасть. Я отвожу туда лишь тех людей, кто меня растрогал, и кто не заслуживает ни Ада, ни Рая. Помни, человек: если в последний момент твой голос дрогнет, я не сжалюсь.

После этих слов наступила тишина. Сфинкс ждала ответа, а Сергей Васильевич… он прятал глаза, чтобы она не увидела слез, и сглатывал внезапно ставшую вязкой слюну.

Секундная стрелка делала полный круг, когда Сфинкс задала последнюю загадку:

— Что есть Бог?

Он усмехнулся.

— И это все?

Сфинкс довольно зажмурилась.

«Что может быть проще? Бог есть… Нет, не хочу думать. Это будет просто, я гений. Ей нужен не ответ, а моя уверенность. Она ее получит, — сейчас, когда цель была на расстоянии правильного ответа, Сергея Васильевича охватило умиротворение Будды. — Но кто же все-таки Бог, если у него такая Душа? Замечательная Душа. Нет, она жестока — дать мне надежду, и тут же отнять! Венька… Прости своего старика, но ты ушел слишком рано, сейчас бы я любил тебя, так, как ты заслуживал. Да что это я? Ни один человек не может любить так, как зверь. Сколько бы ты ни любил, этого всегда окажется мало. Мы только поганим все. Ненавижу, ненавижу, ненавижу… Люблю. Венька, Венчик, прости, я не приду. Бог… Кто же Бог? Художник? Да, это верно, он сотворил мир. А вдруг? Бессмыслица, но если? Венька, я постараюсь ответить правильно. Может, она отведет меня к тебе, если получит верную отгадку? Не думать об этом… Не думать, не надеяться! Да, Он Художник, величайший из всех. Страшно… Художник, я уверен! Но люди говорят, то Он есть любовь, так кто же Он? Кто? Не могут же они все ошибаться! Венька… Ради тебя.»

— Он есть любовь. — ломким голосом сказал Сергей Васильевич.

Он не успел закричать.

После трапезы Сфинкс пробежала по столу, оставляя бурые следы на драгоценных записях, вскочила на подоконник и не мигая уставилась на проходящую мимо жизнь. Затем оглянулась на фотографию пса и его хозяина, которую Сергей Васильевич так и не выпустил до самого конца, задумалась.

По пустым комнатам прокатился ее звучный приговор:

— В чем-то он был прав.

Эпилог.

Венька повалил Хозяина на ультрамариновую небесную траву, визжа в счастливом исступлении. Он всегда знал, что Хозяин придет к нему на радугу.