Тихая ночь, дивная ночь

Квартирка была небольшая, но чистая и уютная.

— Почему так дёшево? — спросил риэлторшу Иван, изучая сантехнику, и не находя к чему придраться.

— Срочная продажа, — ответила та, но по голосу он понял, что дорого одетая тётка с утиными губами лжёт.

— Объявление на сайте висит уже больше года. О какой срочности вы говорите? — он закрыл дверь ванной и пошёл на кухню к жене. Та застыла у окна.

— Карина! — ему пришлось окликнуть её дважды, прежде чем она оглянулась.

— Иди сюда, — по глазам он понял, что она не на шутку взволнована.

Выглянув в окно, он понял почему. Вместо унылого июльского дождя полощущего листья крапивы на пустыре между домами, куда выходили окна квартиры, за окном шёл снег. Лунный свет освещал небольшой дом и дюжину укутанных в белые одеяла ёлок.

Оглянулся на обожжённую солнцем тётку и по кислому выражению лица понял, в чём истинная причина стоимости квартиры.

— Мы должны разобраться, в чём дело, — вынесла приговор Карина.

Они стояли под козырьком у подъезда, и смотрели на приунывшие под дождём георгины. Уходить не хотелось. Отчасти из-за дождя, что сердито фыркал и надувал пузыри на лужах, отчасти из-за ощущения, что этот дом и этот подъезд уже стали частью их самих.

— А тебе не страшно? — уточнил Иван на всякий случай.

— А чего бояться? — пожала плечами Карина, — ничего криминального за квартирой не числится. Все хозяева жили здесь подолгу. Значит, и нам будет здесь хорошо. И до института рукой подать, и до твоего и до моего. Это ж мечта — жить рядом с работой. И в садике места есть. Я узнавала.

Жена умоляюще уставилась на него. Разве он мог устоять против вот этого вот взгляда снизу вверх из-под ресниц?

— Хорошо. Мы обязательно выясним, в чём причина. Надо будет в архиве покопаться, — согласился он и заработал благодарность, холодный поцелуй чуть выше ключицы.

«Тихая ночь, дивная ночь...» — сотканные из лунного серебра звуки вознеслись над притихшей землёй. Под завораживающее пение невидимые балерины, облачённые в искристые пачки снежинок, плавно опускались на землю.

Очарованный свершающейся в свете уличных фонарей красотой, город тихонько гудел моторами автомобилей, перемигивался с далёкими звёздами огоньками гирлянд, иногда легонько вздыхал, отпуская хлопья пара в зимнюю свежесть.

Поддавшись разлитому в воздухе предчувствию волшебства, Аня не сразу поняла, что стоит посреди зимней улицы раздетая и босиком.

Она, может, и вовсе не поняла бы этого, если бы девочка лет трёх с ярко-красной лопатой — ей она усердно расчищала снег — не остановилась посреди дорожки и не уставилась на неё.

— Мама, а тётя не замёрзнет без шапки? — спросила она у женщины, что неторопливо шагала рядом и, улыбаясь, наблюдала за работой малышки.

Та остановилась и закрутила головой, словно не сразу заметив Аню, хотя та стояла всего в паре метров.

— Нет, доченька, тётя не замёрзнет. Она вышла подышать, скоро вернётся домой.

— А! — успокоилась девочка и снова занялась игрой.

Несколько секунд Анна смотрела, как малышка сосредоточенно сгребает снег, потом собирает на лопату и забрасывает на матово-поблёскивающие в свете фонарей кучи вдоль дорожек. Кроха в розовом комбинезоне и серой островерхой шапке выглядела так забавно, что Анна совершенно забыла про её мать.

— Девушка, вам нужна помощь? — тихонько спросила женщина, накидывая ей на плечи белый палантин, который она, видимо, сняла с себя, потому что он был ещё тёплым.

Вот именно в этот момент Анна оглядела себя и поняла, как выглядит со стороны.

— Нет, что вы! Всё в порядке, — солгала она, — я закаляюсь. И мне пора!

Повернулась и решительно зашагала, сама не очень-то зная куда. Лопатками чувствуя взгляд женщины, спасаясь от него, хотя ничего злого или осуждающего в нём не было.

Ноги привели её к дому, отгороженному от дороги стеной из полудюжины ёлок. Она уверенно преодолела разметённую дорожку, поднялась на крыльцо и...

Хотела подождать на крыльце — часть его была огорожена, образуя перед входной дверью уголок, укрытый от посторонних взглядов — когда девочка с мамой уйдут, а потом уйти. Но тут шарф, накинутый на плечи, соскользнул и полетел на пол, Аня попыталась его перехватить, поскользнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за дверную ручку...

Дверь распахнулась, и она ввалилась в чужой дом. Вдобавок ко всему нос к носу встретилась с хозяином. Хотела извиниться и уйти, но не получилось.

— Заждался! — объявил незнакомец, обнимая её, и поцеловал в висок. — Знаю теперь, что значит — глаза проглядеть. Волновался, вдруг ты передумала.

Аня так растерялась от подобного приёма, что застыла возле входа. Мужчина радостно улыбался. Но ни его лицо, симпатичное, кстати, хоть и покрытое множеством мелких морщинок, ни его голос, ни этот дом не будили в памяти ни малейшего отголоска.

Осмотрелась, словно надеялась, что в этой небольшой уютной комнате с камином спряталась её память. Но памяти не было. Она не притаилась за кружевными занавесками на окнах, не прислушивалась к огромным напольным часам — их маятник покачивал туда-сюда время. Не валялась на цветном ковре, что укрывал пол. Не грелась ни в одном из кресел возле камина. Не отражалась в зеркале, обрамлённом искусно вырезанной рамой. Не рассматривала узоры на вышитой скатерти, что украшала небольшой овальный столик на колёсах. Даже ваза с цветами не привлекла её внимания, хотя тонкие лепестки вырезанных из дерева роз, несомненно, заслуживали внимания.

— Проходи. Ты же замёрзла! — пригласил мужчина, показывая на кресло у камина, где горел огонь.

Аня попыталась вспомнить, но память, подобно зеркалу отражала только то, что происходило сейчас.

— Нет. Что вы? Я, пожалуй, пойду, — пролепетала она и шагнула к двери.

Но мужчина оказался быстрее. Обогнав её, он закрыл дверь телом

— Анечка! Я тебя умоляю! Я виноват! Очень! Не уходи!

Аня не поняла, что происходит. Мужчина вёл себя так, словно они знакомы. И она не могла сказать однозначно, что это не так, но...

Придумать, что значит это «но», она не успела.

В дверь позвонили. Снова послышалась песня: «Тихая ночь, дивная ночь...». Пели не так хрустально-волшебно, как слышалось на улице, но голоса были приятные.

Ян приподнял вопросительно брови.

«Я знаю, как его зовут», — обрадовалась Аня, и кивнула в знак согласия головой.

На пороге стояла парочка. Мужчина держал большое круглое блюдо, накрытое полотенцем. Сразу же запахло выпечкой, да так вкусно, что у Ани рот невольно заполнился слюной. А женщина… сейчас она показалась Ане совсем молодой, была та самая, с улицы.

Оба выглядели смущёнными и беспрерывно улыбались.

— Мы ваши соседи… — начал мужчина. — Недавно переехали...

— А сегодня такой праздник, — вмешалась женщина, — подумали, чем не повод познакомиться?

Тут они посмотрели друг на друга, будто советуясь. Оба темноволосые, симпатичные, румяные с мороза. Она ростом ему едва до плеча, но это выглядело удивительно гармонично. Аня невольно заулыбалась в ответ и посмотрела на Яна.

Он тоже смотрел на смущённую парочку и улыбался. Оглянулся на неё. Поймав себя на том, что они переглядываются почти так же, как и гости, Аня чуть не засмеялась.

— Я не против знакомиться, — решил Ян, — проходите. Я приготовлю чай. А ещё у меня есть отличный эль. То есть я очень надеюсь, что это именно эль, ведь я готовил его сам.

— Ого! Мужчина, который готовит сам! Как вам повезло, — обратилась женщина к Ане, протягивая руку. — Я Карина. А это мой муж — Иван.

Аня пожала руки соседям, представляясь. После чего Ян забрал тарелку и ушёл вглубь дома, Иван вместе ним. Наедине с соседкой Аня немного растерялась.

— Вам нужна помощь? — спросила та, как только мужчины скрылись из вида.

— Нет! Что вы?.. — начала было Аня, но соседка взяла её за руку и сжала в горячих ладонях.

— Не надо бояться! Такого нельзя допускать.

Аня посмотрела на собственную руку, туда, куда показывала соседка, и ужаснулась. Рукав платья заканчивался чуть ниже локтя, и из-под него почти до самого запястья тянулся огромный багрово-чёрный синяк. Вторая рука оказалась исцарапана, а босые ноги словно облили лиловым, добавив синего и фиолетового. Аня подошла к зеркалу — разбитая губа, рассечённая бровь, несколько рубцов на щеке, огромный синяк на ключице...

«Почему мне не больно?» — озадачилась она.

— Идёмте со мной, мы покажем вас врачу. Иван задержит вашего… мужа. Не бойтесь. — Карина, продолжая твердить одно и то же, медленно тянула её к выходу. — Наденьте моё пальто. Тут недалеко.

Не в силах поверить увиденному, Аня ещё раз заглянула в зеркало. Отражение она узнала. Это была она. И не она. Не помнила она в собственных глазах такой тоски, словно для неё… словно ей нечего больше ждать, не на что надеяться.

Тоски было столько, что она полностью её изменила. Цвет глаз, когда-то голубых, стал цвета воды в проруби, разбитые губы стали тоньше, растрёпанные волосы вместо привычных белокурых кудряшек сбились в грязно-серую паклю, тело… Тоска гангреной пожирала тело, расплываясь по нему синюшными пятнами.

Аня смотрела на себя и никак не могла ощутить связь между собой и отражением.

— Прощу вас. Идёмте. — Карина продолжала упорно тянуть её к двери. Но в зеркале не было её отражения.

Увидев это, Аня испугалась и чуть не закричала, но подумав, что её примут за сумасшедшую, сдержалась.

— Нет! Я не хочу уходить! — она вырвала руку и отбежала к камину. — Это не Ян.

Сказала и поняла — это правда.

— Ах ты, мерзавка! — глаза, глядящие на неё чуть снизу, не были глаза Яна.

У Яна они были жёлтые, он любил говорить, как у тигра, а она смеялась и дразнила — как у кота. И чтобы заглянуть в них, нужно было поднять лицо. А ещё правый глаз у Яна чуточку косил, отчего казалось, что он всегда хитро щурится. На самом деле глаза его были цвета дерева, из которого он умел делать самые разные, а иногда очень необыкновенные вещи, и пахло от него стружкой, травой и немножечко дымом.

Те, что смотрели на неё из воспоминания, были почти белыми от гнева, белым же было перекошенное ненавистью лицо.

— Вот так ты решила мне отплатить за то, что я кормил тебя столько лет! — заходился криком отчим. — Опозорить перед всеми, спутавшись с плотником!

Прикрывая рукой разбитую губу — по пальцам текла кровь — Аня так и не решилась ему напомнить, что дом и средства, на которые они живут, принадлежали её матери, что нынешнее его положение достигнуто совсем недавно. Молча терпела выговор, дожидаясь момента, когда можно будет вырваться за дверь и уйти навсегда...

— Это не я, — подтвердил Ян. — Я бы не смог...

Голос Яна вырвал Анну из мути воспоминаний.

Занятые друг другом они с Кариной не заметили, как мужчины вернулись. Ян в одной руке держал чайник, в другой графин с жидкостью, что впитала в себя столько солнца, что потемнела до цвета лиственничной смолы. Позади него мялся Иван с подносом в руках. Видно было, что он растерян и смущён.

Аня поняла, Ян разгадал намерения гостей, и обрадовалась. Оглянулась на зеркало, Ивана там не было.

Ян заметил её взгляд и испуг.

— Не стоит в этом зеркале искать отражение того, что живёт, а не существует, как существуем мы, — заявил он и поставил чайник на каминную полку.

— Что??? — дружно спросили Аня и Карина, позабыв про то, о чём говорили всего лишь минуту назад.

— Если вы присядете, — показал Ян на кресла, — я всё объясню, — пообещал он, придвигая столик к камину. — С Иваном мы уже немножко обсудили этот вопрос. Вань, покажем девочкам синема?

Вместо ответа Иван аккуратно поставил поднос на стол, оценивающе посмотрел на Яна и сделал в его сторону шаг. Ян не стал уворачиваться. Но столкновения не произошло. Иван просто прошёл сквозь Яна, будто на месте Яна была голограмма.

— Вот, примерно, так и было, когда он пытался удержать меня на кухне, — поделился Ян, — прошу вас не надо пытаться увести Аню… Я так долго её ждал… Да вы и не сможете. Мы настолько прикипели друг к другу, что даже смерть не смогла разлучить нас. Куда уж вам… — Махнул он рукой и горько усмехнулся. Сделал знак Ивану, что он может сесть. Тот сел в кресло рядом с Кариной, и их руки, будто намагниченные, немедленно соединились. Несмотря на шок, Аня заметила.

— Давным-давно я нашёл девчонку со смешными косичками, они торчали как рожки, — продолжал он, разливая чай в чашки из тончайшего фарфора, — в парке. Она забралась на дерево, чтобы снять кошку, а спуститься не могла. Тогда я, не очень подумав, сказал ей: «Прыгай! Я поймаю», — и она прыгнула.

Поймать-то я, поймал. Но получилось так, что в грязи вывалялись мы оба. Знаете, как она ругалась?! — Ян улыбнулся и хитро покосился в её сторону. — Мне пришлось помогать ей, чистить одежду, а потом провожать, потому что солнце уже садилось, когда мы закончили, и, чтобы её не наказали, сказать её матушке, что это я во всём виноват. С тех пор я не могу с ней расстаться. Мне было бы проще проститься с одной из своих ног, чем с ней. Но однажды я сделал глупость, отпустил её… Думал, ненадолго...

Он снова посмотрел на Аню, она заметила, что правый глаз у него дёргается.

— А она не смогла найти дорогу обратно. Городок наш тогда был небольшой, и я не мог поверить, что в нём можно заблудиться. Я ждал её, ждал… она не приходила. Не понимаю, почему не пошёл её искать. А без неё… Слышали присказку про то, что без любимой жизни нет?

Моё нынешнее существование — та самая сказка. Из года в год я жду, когда она найдёт дорогу… Город вокруг нас живёт, меняется. В нём всё больше дорог. И среди них запуталась наша… Поэтому мы — я, она и дом — просто существуем...

Она ищет дорогу. Я жду её возращения. Но жизни для нас нет. И смерти нет. И сделать я ничего не могу. Знаю, когда был жив, мог ей помочь, но возможность я упустил. А теперь бессилен что-то изменить и могу только ждать. Наблюдать, как она страдает, бродя под снегом. И надеяться, что ей поможет кто-то другой. Сегодня это, наконец-то, случилось.

Он тепло улыбнулся Карине.

— За сотню лет здесь кто только ни ходил, но никто из них не подошёл к заблудившейся девчонке и не спросил, нуждается ли она в помощи. Тысячи раз я видел, как люди разворачиваются и уходят, как не замечают или делают вид, что не замечают, как шарахаются, будто боясь заразиться… Или останавливались, но...

Тут он отвернулся, загремел посудой. Потом продолжил, только голос стал чуть глуше.

— Тысячи раз, бессильный выйти из дома и помочь, я наблюдал, как её бросают один на один с бедой. Тысячи раз я хотел сжечь этот город, вместе с равнодушием и бессердечием его жителей. Тысячи раз я умолял про себя прохожих — остановись, помоги… Я уже давно перестал верить, что это возможно. А сегодня вдруг… вы решили помочь.

— Мы ничего не сделали, — отмахнулась Карина, — мы только хотели...

— Твой шарф...

Аня разрывалась между желанием подойти, обнять, прижаться щекой к ложбинке между лопаток и попытками осмыслить происходящее.

— Если бы не твой шарф, я бы не вошла! — признала она, потом повернулась к Яну. — Ты хочешь сказать, что мы?.. — хотела спросить она, но запнулась.

— Призраки? — Ян протянул ей чашку, но она не взяла. — Не знаю. Очевидно, что не люди. Люди не могут многое из того, что научился делать я, пока ждал тебя. Хотя самое главное я, увы, не могу. Но для меня это не имеет никакого значения. Главное, что ты здесь, — он осторожно прикоснулся к её руке, — я так долго ждал.

— Не может быть! Я не такая! — хотела закричать она.

От прикосновения словно разорвало пополам. Одна часть осталась сидеть в гостиной. В другую острыми когтями вцепилась память, протащила сквозь спираль звуков, цветов, запахов и выбросила… Вот только куда?

На Покров отчим уехал, оставив приглядывать за хозяйством и за Аней дальнюю родственницу Корнелию Фёдоровну. Родственница была глуховата и очень любила вздремнуть. Не мысля ничего худого, Аня рассказала об этом Яну во время прогулки в парке, где стылый ветер отнимал у деревьев последние листья и уносил в небеса

— Давай разыграем старую перечницу, — предложил Ян. И она, ни секунды не сомневаясь, что будет какая-то смешная выходка, провела его сначала в дом, потом в свою комнату… О задуманном розыгрыше и не вспомнили. Опьянённые новыми откровениями привычного уже чувства, потерялись в нём, утратили и разум и осторожность. Но счастье оказалось коротким.

Если родственницу отчима обмануть не стоило труда, то от зорких взглядов и скорых языков жителей околотка укрыться не удалось.

Узнав о слухах, взбешённый отчим отхлестал её линейкой так, что она неделю сидела дома, не выходя, потому что руки от кончиков пальцев до плеч покрывал лиловый узор. Аня перепугалась так, что боялась смотреть в сторону дома «этого плотника, который ничем, кроме приданого, не интересуется». Единственное место, где она могла пожаловаться на тоску, была могила матери. Но зима в тот год выдалась снежная, и скоро даже туда Аня не могла ходить.

Снег прибывал и прибывал. Жизнь продолжалась. Аня продолжала ходить в гимназию, усердно готовилась к экзаменам. Отчим, поначалу злой, как голодный цепной пёс, постепенно смягчился. Готовились к Рождеству. Аня делала подарки. Отчиму его любимый одеколон, Корнелии коробку шоколадных конфет, пару толстых шерстяных носков для Яна связала сама, и ещё одни носочки, совсем крошечные.

Завернула их в один пакет и красиво упаковала подарок, солгав, что это для подруги, хотя на самом деле её не было. Единственный человек, с которым она дружила, был Ян, а товарки по гимназии так ничем большим не стали. Но этого она не говорила даже матери, пока та была ещё жива.

О том, что в праздник пойдёт навестить подругу, предупредила заранее, и даже приготовила ещё один подарок на случай, если отчим решится сопровождать её. Но обошлось. Отчим отправился наносить визиты, а она, с трудом выждав четверть часа, пошла к знакомому дому. Пока деда Яна не разбил паралич, она часто туда заглядывала, но не с той стороны, где дом выглядел как дом, а с той улицы, на которую он выходил мастерской. Могла часами смотреть, как из деревянных болванов вытаскивают то, что в них пряталось.

С Яном не виделись всего два месяца. Но Аня с трудом его узнала. За два месяца он сильно похудел, повзрослел и казалось не рад был её видеть.

— А, это ты, — буркнул он, пропуская её в дом, — зачем пришла?

Она растерялась. Собираясь сюда, думала только о том, что будет, если отчим узнает о проступке. А вот то, что Ян будет держаться так, как будто они не знакомы...

— Я приготовила… приготовила… для вас… подарок, — едва справилась она со слезами, рвущимися на свободу. Протянула пакет, перетянутый ленточкой, и шагнула к двери. Только вместо того, чтобы выпустить её на улицу, та повела себя совершенно неприлично — закачалась, а потом и вовсе вспорхнула с места как птица, громко хлопая крыльями...

Резкий запах нашатырного спирта ударил в нос, возвращая в реальность, вдруг ставшую совсем нежеланной.

Аня отвернула лицо от источника вони, но глаза открывать не спешила. Слишком хорошо было лежать так, ни о чём не думая, и слишком страшно возвращаться туда, где… она не знала, что будет там. Будущее растекалось огромной полыньёй, к которой сходились все дорожки.

На чём она лежит, ей было всё равно, в сравнении со страшной картиной чёрной воды, что ждала её на горизонте, даже капли дождя, падающие ей на лицо, ничего не значили.

Дождя?

Открыв глаза, она увидела перевёрнутое лицо Яна, красное и сердитое, и беспомощное одновременно.

«Наверное, у него что-то случилось», — подумала вяло и поднялась, с трудом преодолевая накатившую не ко времени тошноту и головокружение. Сидеть на полу было холодно. На ней не было ни пальто, ни шляпки, а окно было приоткрыто, пропуская в дом белёсые клубы воздуха.

Заметив, что её трясёт, Ян без труда поднял её и усадил в кресло возле камина, закрыл окно.

— Я думал, ты решила, что мне нет больше места в твоей жизни, — признался он, кутая её в лоскутное одеяло.

— Почему? — настороженно спросила она, ещё не вполне веря, что есть дорожки, способные увести её прочь от проруби.

— Поговаривают, тебя ожидает брак с самим господином Савиным.

— Что?! — непроизвольно вскрикнула Анна, и зажала рот. — Я ничего не знаю об этом. Он бывал у нас дома. Но мы не встречались. Я думала, он по делам, к отчиму.

— По делам, — горько усмехнулся Ян, — именно! По делам.

— Но я не хочу этого, — она вцепилась в его руку и постаралась поймать взгляд, — ты же знаешь...

Сказать о том, что для неё немыслимо принадлежать кому-то другому, кроме него, она не смогла. Но он понял. Сам понял.

Теперь ей уже не было нужды цепляться за него. Он держал. И прорубь отдалялась. Целовал её руки, губы, ключицы, отгоняя призрак страшной — только тут Аня решилась произнести это слово — смерти.

— Мы должны венчаться. Немедленно, — объявил он после, помогая ей, одеться.

Анна выглянула за окно, где сквозь тусклую кисею сумерек на землю просачивались мелкие снежинки.

— Завтра. Утром, — пообещала она, — я дождусь, когда отчим уйдёт, и сразу к тебе. А ты договорись с батюшкой, праздник же.

Постояли секунду рядышком, держась за руки, Ане очень не хотелось уходить, но пришлось. Об оставленном подарке вспомнила уже дома, обметая сапоги на крылечке. Представила, какое у Яна будет лицо, когда увидит… Отдала эмалево-синему хмурому небу тепло улыбки, что так и рвалась на свободу. Окончательно успокоившись, шагнула в дом.

За дверью не было ничего, точнее, были — темнота и пустота.

Аня очнулась от прикосновения к плечу.

— Попробуй. Очень вкусно, — предложил Ян, показывая на тарелочку с пирогом, что она, застыв, держала в руках.

Аня оглянулась на гостей, которые смотрели на неё странно, но с сочувствием. Заметив, как неестественно блестят глаза у Карины, поняла, что упустила за воспоминаниями что-то очень важное. Не решилась спросить, что.

Вместо этого отпила чай и осторожно, будто сомневаясь, откусила кусочек пирога. Он и вправду был невероятно вкусным. Аня поняла это, когда на тарелке не осталось ни крошки.

И снова все смотрели на неё. Поэтому она не решилась попросить ещё кусочек, хотя на столе осталось ещё больше половины пирога.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Ян, и Аня по голосу поняла, что-то не так.

«Отравили?!» — молнией мелькнула мысль, но Аня уверенно отмела её. Эти странные незнакомцы, что сейчас тихонечко перешёптывались, держась за руки, меньше всего походили на отравителей.

Да и Ян. Ян так не мог. Кто угодно, только не он.

«Но что-то же случилось, — проснулся внутренний голос, — кто-то же избил тебя?!

Тут Аня оторвалась от созерцания удивлённой парочки и уставилась на собственную левую руку, которая менее получаса назад выглядела так, словно из неё пытались сделать отбивную.

Кожа снова стала ровной, здоровой, точно такой, какой она запомнила её, наблюдая за тем, как Ян её целует.

Оглянулась на зеркало, не поверила себе, встала, подошла совсем близко, спустила платье и успела заметить, как синева стремительно исчезает, стирая признаки насилия.

— Вы что, волшебники? — обернулась она к Ивану и Карине, которые синхронно потупились и покраснели. Поняв, в каком виде стоит посреди гостиной, Аня поспешно вернула платье на место.

— Нет, конечно, — ответила Карина, заправляя за ухо волосы, — мы и не знали, что так можем. Ян объяснил всё Ивану… Мы просто хотим помочь… очень.

Карина ободряюще улыбнулась, Аня невольно засмотрелась на круглое с малюсенькими крапинками веснушек круглое лицо, на милую улыбку, на большие ласковые глаза, на блестящую сережку в мочке уха...

— Ах ты, мерзавка! — обрушилось на неё вместе с пощёчиной. — Девка гулящая! — со второй. — Паскуда! — с третьей.

Слишком долго она молча сносила оскорбления, ожидая, что отчим успокоится, но он ещё больше распалялся. Когда попыталась уйти, резкий удар по животу заставил её рухнуть на пол… В отчиме оказалось слишком много ненависти. Дав ей волю, он не мог остановиться. До тех пор, пока не рухнул рядом с ней и не захрапел.

Аня оказалась сильнее него. К сожалению. Хоть перед глазами мутилось, мир кривился, раскачиваясь из стороны в сторону, но сознание она так и не потеряла. Возможно, потому, что до последнего пыталась прикрыть, защитить того, кого ещё не было, но кто был дороже всего на свете, дороже собственного тела, дороже самой себя.

Поняв, что всё закончилось, попыталась одеться. Но от платья остались только изорванные ошмётки. Кое-как добралась до спальни, натянула первую попавшуюся рубашку — от прикосновения ткани кожа застонала, но сил снять уже не было.

Выбралась на крыльцо и остановилась, захлебнувшись морозным воздухом.

Потом услышала голоса.

«Тихая ночь, дивная ночь...» — где-то совсем рядом выводили трепетные звуки на свободу дети.

«Помощь! Мне нужна помощь!»

Мысль прошмыгнула серой мышкой, но помогла ей собраться. Осторожно, чтобы не упасть и не зашибиться Аня побрела на пение. Дети и правду нашлись почти сразу, но, увидев ее, испуганно закричали и разбежались.

— Стойте! Помогите! — пыталась дозваться она. Но они не слышали.

И не только дети. Ей попались и взрослые. Она запомнила господина в шинели. Унылую женщину в старом салопе и мятой шляпке, granddame, что внимательно рассматривала ей из окна проезжающей мимо кареты. Но никто не захотел услышать её мольбы о помощи. Люди шарахались, испуганно крестились, ругались, но никто не остановился...

Никому она не была интересна, разве что луне, что выглядывала сквозь драное полотно туч, посылая миру лучи света, но на них никак не получалось опереться.

Затем огонь, идущий от босых ног, настиг её с головой, и она рухнула в снег. Всё ещё пыталась удержать золотое свечение, льющееся между пальцев. Но ему было слишком холодно и неспокойно. Он хотел туда, где будет светло и тихо, где нет ни боли, ни ненависти. Поняв, что нельзя его больше терзать, Анна разжала сомкнутые на животе пальцы… Сквозь слипающиеся на морозе ресницы смотрела, как золотистое облачко уплывает к небесам.

А потом поползла — куда, зачем, уже не знала. Но инстинкты гнали её прочь. В доме Яна горел свет, несколько раз она видела его тень, он подходил к окну, выглядывал.

«Ждёт» — поняла она.

И обрадовалась.

Но кого? Он ждал ту, от которой не осталось ничего, кроме поруганного тела. Забравшись на крыльцо, Аня вспоминала ужас и презрение на лицах встречных. Теперь она и вправду стала гулящей девкой. Завтра о её позоре будет знать весь город. Зачем ему это?

Сил не было, совсем. Не было сил объяснять, оправдываться, даже чтобы постучать их не было. Она могла только закрыть глаза и слушать, как где-то в выси трепещут детские голоса, звонкими голосами выводя: «Тихая ночь, дивная ночь...».

Аня словно проснулась. В памяти больше не было дыр, пятен или прорех. Всё по местам. Только она, память, заканчивалась там, на крыльце, под переливчатое пение о радости для всего мира.

— Что случилось? — спросила она Яна. — Я что, умерла там?

Ему даже не пришлось ничего говорить. Ян закрыл глаза, и его воспоминания миражом затрепетали над ними. Она видела их как свои. Оглянулась на гостей и поняла, что они тоже видят.

Там было ожидание. Долгое, тревожное. Прерываемое редкими вспышками надежды, стоило ему услышать топот ног рядом. Но это были детишки, получив колядки, они убегали, а она всё не шла. Были окна залитые чернотой, в которые он смотрел бесконечно, пытаясь увидеть. Было утро, когда он не выдержал и решился пойти за ней. Была она сама — маленькая, заснувшая на его крыльце, спокойная… Только он никак не мог добудиться.

Потом были полицейские, что пытались отобрать её, безобразная толкотня, драка, дознаватель. Был и отчим — сухой, подтянутый, злой… он будто злился на Яна, но тот уловил фальшь.

Потому и пошёл к нему в дом, сам ещё не зная зачем. А тот признался. Во всём признался. Не стесняясь. Хохотал над Яном, уверяя, что того посадят за насилие и убийство. И столько злости и уверенности было в этом смехе, что Ян растерялся, вернулся домой.

Было ожидание, когда же за ним придут. Он нисколько не сомневался, что дознаватель найдёт подтверждение его вины.

А потом был свёрток. Тот самый, что она оставила ему на прощание.

Чуть пахнущий лавандой, перевязанный голубой атласной ленточкой. Там были носки — одни для него, другие… он не сразу сообразил, для кого она их вязала, маленькие, подходящие разве что для куклы.

Потом был топор с ручкой, красной от крови. Отчим уже не смеялся. Ещё были отрубленные по локоть руки, ноги по колени и срам.

Были цепи, и тьма. Тьма, которую он ждал с нетерпением. Ему пришлось ждать, долго, отчаянно долго. А когда она пришла, не была милостива. В нём было так много вины, что она решительно отказалась забирать его с собой. Оставила дожидаться ту, что не ждать он не мог.

Аня не выдержала.

Сорвалась с места, упала перед его креслом, целовала холодные бледные руки, просила, кричала, пыталась прогнать злые видения. Но ничего не получалось. Ян сидел сомнамбулой, смотрел внутрь себя и медленно умирал, чтобы начинать ждать её снова и снова.

— Прости, — единственный всхлип прошёлся по телу судорожной волной. На другой её уже не хватило. Всё, чего она сейчас хотела, — сделать хоть что-то, чтобы смягчить его боль. Желание это рвалось из глубин сердца, волной бежало по венам, согревало руки...

— И ты прости, — услышала она. Открыла глаза, чтобы остановить, объяснить, что виновата… И не сказала ничего. Потому что это было не нужно. Всё то тепло, каким она хотела поделиться, тихим шёпотом расцветало сейчас над руками. В собственных ладонях держала она сейчас все слова любви и ободрения, что жили в сердце, и которым так трудно было найти форму. В руках Яна трепетало то же.

Аня протянула ему свои, он свои. Наконец они стали едины.

«Тихая ночь, дивная ночь...» — город сторожко прислушивался к голосам, мужскому и женскому, что сплетались в мелодию любви и благодарности, поднимаясь от убаюканной снегом земли высоко-высоко, к небесам, где сияла рождественская звезда.

Карина и Иван тихонько подпевали, любуясь на снежинки, что плавно покачивались в такт музыке, не забывая поддерживать дорогу от земли к небесам, ту самую по которой уходили два человека.

— Знаешь, я до последнего не верил, что история, которую ты откапала в том номере «Губернских новостей», имеет какое-то отношение к вечному снегопаду на наших окнах, — Иван оторвался от созерцания и покосился на жену.

— Почему? — прогнусавила она и потянулась за носовым платком. — Это моя работа — искать. Да и дом же на фотографиях один в один наш.

Прежде, чем ответить Иван снова посмотрел на небо. Тучи плотно сомкнулись, словно закрывая дорогу.

— Слишком жуткая история. Думал, журналисты перестарались, расписывая все ужасы. А оказалось...

Он почувствовал, как вздрогнула жена. Посмотрел на неё и увидел, что она сильно побледнела.

— Может, не будем об этом? — попросила она.

— Хорошо, не будем, — легко согласился он и обнял её за плечи. Пойдём, посмотрим, что там на наших окнах. Надо же проверить правильно мы разгадали загадку или нет.

— Точно! — обрадовалась она.

Они тихонько, чтобы не разбудить соседей, поднялись домой. Заглянули в спальню, где сопели дочка и бабушка, и только потом пошли на кухню. Картина за окном изменилась. Теперь посреди обычного городского заснеженного пустыря между домами красовалась скульптура влюблённых.