Струны любви

«Пятнадцать минут», — успокоила себя Вангелия, виновато глянув на пухлую папку с бумагами, и прилегла на старую, скрипучую, но такую родную софу.

— Матушка, матушка! — огромные глаза сестры Таланы испуганно блестели.

— Что случилась? — пришлось спросить, хоть лунный свет и отозвался в глазах сухой раздражающей болью.

— Там. Девушка. Молоденькая совсем! Говорят, выстрелила в себя. Братья нашли. Задето лёгкое, кажется. Сделали, что могли. Послали за вами. Как можно скорее!

Сон тяжёлой чёрной волной тащил за собой… Туда, где не было быстрого, приглушенного шёпота, усталости сминающей тело, где можно было позволить себе лежать и не двигаться… Но поддаваться было нельзя.

Девочка лежала в комнате для больных. Дышала тяжело, хрипло. Если бы не дыхание, её было бы трудно заметить. Худенькая, одеяло лежит почти ровно, волосы светлые-светлые, как шерсть белого ягнёнка, а лицо цвета размокшего картона, не очень свежие кровоподтёки на нём пугают назойливой, вызывающей яркостью.

Вангелия притворила за собой дверь и поправила фитиль в лампе, чтобы можно было читать, положила, неизменную свою спутницу, папку на тумбу.

— Уходите, — услышала, едва открыв Библию.

— Не могу, — ответила как можно мягче, — твоей душе нужна помощь.

— Моей душе уже помогли! — заявила девочка, но прервалась из-за болезненной судороги. — Не нужна мне ваша Библия! Я не передумаю.

— Ты всё решила? — помолчав немного, уточнила Вангелия.

— Да!

Короткое слово, а в нём столько злости. Непривычно чистой и ослепляюще яркой.

Вангелия подняла взгляд на единственное украшение в палате — распятие. Всегда так делала, когда не знала, что сделать или сказать. Вспомнила, как брат Кристофер растил его из кусочков разбитого стекла. Вспомнила, как теплело всё вокруг от его улыбки, когда стекло начинало петь в пальцах. Как подбирал кусочки, чтобы они могли петь вместе. На сердце стало спокойно и тепло.

Отложив Евангелие, Вангелия вытащила из стола бумагу, перо и чернильницу.

— Хорошо, раз ты уже решила… Составим протокол. Сама понимаешь, мне нужен документ для отчёта. Ты излагаешь причины своего решения, подписываешь, и мы обе свободны. Я смогу лечь спать, а ты умереть.

Подняв глаза от бумаги, увидела, девочка смотрит с удивлением и с жалостью. Глаза её блестели живым лунным серебром на ночной воде, оторваться почти невозможно, но Вангелия смогла. Мысленно поблагодарив бога, что подопечная начала слушать, приготовилась писать.

— Назови своё имя и причины, по которым ты хочешь вернуться после смерти обратно.

— Анна-Мария Березин, — с вызовом произнесла девочка, заставив Вангелию дрогнуть. Чтобы скрыть это Вангелия поднялась.

— Принесу тебе попить, — ласково произнесла она, — тебе нужны силы. — И тихонько порадовалась, когда та согласно кивнула. Чуть не споткнувшись о сестру Талану, та сидела на лавочке возле двери и молилась, Вангелия рванулась к кабинету. Распахнула шкаф с настойками и прикрыла глаза. Чтобы составить питьё для Анны-Марии, нужно было услышать голоса трав и позволить им услышать себя. Точнее ту боль, что отпечаталась на ней при соприкосновении. Травы услышали… и отозвались. Накапав в оловянную кружку капель из пяти флаконов, Вангелия пригубила сама. Не то чтобы она не доверяла своему слуху, но — пять разных трав! Помнила — усталость искажает звучание. И боялась ошибиться.

Не ошиблась. Питьё коснулось губ тихой материнской песней, нежной и успокаивающей, способной отогнать любую боль.

Бросилась искать письма.

С благодарностью вспомнила маленькую сестру Руфину. Та любила возиться с бумагами и часто выговаривала за беспорядок. Сколько раз Вангелия пыталась оправдаться, что для неё главное ответить, а не хранить. Авторы писем отпустят боль и забудут. Но разве женщину с волосами ярче огня можно переспорить? Сестра Руфина навела порядок среди бумаг. Открыв ящичек подписанный «Бе», Вангелия снова улыбнулась воспоминаниям. Тоненький синий файл, в нём с десяток полупрозрачных страниц. Вся история той, чью душу нужно спасти.

Вангелия вытащила листки и прислушалась к написанному, кажется море времён назад.

«Здравствуйте, меня зовут Анна-Мария. Уже несколько дней как я поняла, что мне необходимо завести электронный дневник. Необходимо поделиться. То, что я совершила, ужасно! Но самое жуткое — я не раскаиваюсь!»

Вернувшись из школы, Катя первым делом направилась к компьютеру, он примостился в углу общей комнаты. Скоро заявится братец и тогда не будет возможности посмотреть, что ей написали. А посмотреть было нужно — очень-очень. Потому что иначе… Иначе на душе было совсем неуютно.

Сейчас дома тихо и спокойно. Гудит компьютер, и ветерок покачивает шторы, впуская в дом струйки весенней свежести. Старичок-кактус, к нему Славик прилепил пластиковые глазки и бороду из ваты, неодобрительно косится с подоконника.

Пока компьютер грузился, Катя налила чаю, утащила из холодильника булочку с изюмом и, показав колючему вредине язык, нырнула в мир, где Кати не было. Точнее была, только звали её не Катя Берёзкина, а Анна-Мария Березин, как смелую французскую аристократку времен революции. Про неё Катя недавно прочитала книжку.

Книжка была интересная, но не поэтому Кате захотелось присвоить чужое имя. В интернете у всех были «сумеречные» имена, так Катя про себя это называла. Но Кате нужно было не просто имя. Нужен был кто-то более смелый и отчаянный, чтобы признать то, что совершила тихая и скромная Катя, та самая, которая не любила лишнего внимания.

— Вы уже целовались? — первым делом спросила Валька, плюхаясь на кровать рядом с нею. Только сейчас, перед сном, они остались одни. Целый день рядом крутился Славка, суетились мама с тётей Симой, прохаживался отец. Приезд маминой сестры с дочкой на весенние каникулы превратил их тихий и чинный дом в торговый центр в разгар выходного дня.

— Ты что? — только и смогла пролепетать Катя.

— А что я? — захлопала Валька чисто отмытыми ресницами. Без суперудлиняющей туши это выглядело немножко нелепо, но мило. — Разве это я два года с мальчишкой гуляю, а целоваться так и не научилась?

В комнате было уже темновато, но зная свою дурацкую привычку краснеть клубникой на солнцепёке, Катя замоталась в одеяло с головой. Но Валька не позволила уползти в мягкую ракушку. Одним движением сдёрнула одеяло, Катя не успела удержать.

— Хочешь, я тебя научу? — спросила сестра, искря голубыми глазищами.

И прежде чем Катя поняла, о чём речь, прижалась губами к её губам.

Целоваться с Валькой было противно, но Катя терпела, потому что… Додумать почему не получилось… мысли стыдливо разбегались, даже не подобравшись к мраку, где прятались ответы.

— Эх ты, балда! — заявила сестра, падая на подушку рядом. — Зубы разжимать надо. У Славика гораздо лучше получается, — добила её Валька. Полежав пару минут рядом молча, повернулась к Кате спиной и засопела.

А Катя долго слушала, как за окном сонно шлёпает притомлённая капель и боялась закрыть глаза, предчувствуя, что завтра всё будет уже не так.

На следующий день Валька не вспомнила про незадавшееся обучение, и с энтузиазмом поддержала инициативу Катиного отца поехать кататься с горки. Сначала Катя держалось скованно, однако, наблюдая, как вся семья веселится и хохочет, гоняя на тубах с горок разной высоты, расслабилась. Но, как выяснилось, рано.

— Классно покатались! Я давно так не смеялась, — разливалась восторгами сестра, когда они усаживались в машину, чтобы ехать домой. И без всякого перехода — Мам, тёть Тань отпустите нас вечером в кино.

— С кем? — тут же среагировал Катин папа.

— Дядь Вов, ни с кем! Только между нами девочками. Никто нам не нужен.

— Пусть сходят, — мама успокаивающе положила руку на плечо отца. — По пятнадцать лет исполнилось. Дорогу домой найдут. Не маленькие.

И было во взгляде мамы такое… Кате захотелось немедленно отказаться. Но получив от Вальки полноценный тычок под рёбра, промолчала.

— Ты что, дура?! — ворчала на неё Валька, роясь в её шкафу, словно в собственном. — До самой смерти собираешься дома сидеть? Так и помрёшь девственницей, — неожиданно заключила она, разглядывая розовую кофточку с пайетками, Катя не надевала её давным-давно.

— А ты?.. Что?.. — севшим голосом спросила Катя, плавясь от стыда, но любопытство оказалось сильнее.

— Так я тебе и сказала! — показала розовый язык Валька. — Ты ж дитё совсем. Титьки вон какие отрастила, а ума… — Валька закатила глаза и тряхнула тёмными почти до черноты волосами, остриженными в удлинённое каре. Получилось красиво. Но когда уставилась на Катину грудь, руки Кати непроизвольно дёрнулись, прикрыть...

— Ну уж нет! — шипела на неё Валька, отрывая Катины руки от груди и не позволяя прикрыться. — Если ты сейчас же не уберёшь, я твой лифчик в унитаз скину, — пригрозила она. И глядя в блестящие голубые глаза, Катя поняла — не шутит.

Они прятались в туалетной кабинке кинотеатра. Точнее не прятались. Валька затащила её сюда, чтобы «кое-что поправить». Катя думала, речь идёт о колготках. Оказалось, поправить — это снять бюстгальтеры. Валька пошла в кино в розовом трикотажном платье в обтяжку, а Катю вместо привычных джинсов заставила надеть шорты из брючной ткани и чёрную водолазку с полупрозрачными вставками. Даже когда бельё было на месте, Катя чувствовала себя слишком раздетой, а теперь...

— Думаешь, сможешь объяснить родителям? — Валька многозначительно похлопала себя по сумке, куда она спрятала обманом снятое бельё. — Да не парься ты! — заявила она, глядя в расстроенное лицо Кати. И совершенно неожиданно, притянула её к себе и принялась целовать.

Это было совсем не так, как накануне вечером. Это было дико, больно и дышать совсем нечем. Но хотелось, чтобы не прекращалось. Совершенно очумевшая Катя покорно выпила «Ред Булл», в него Валька добавила изрядную порцию водки. И снова они целовались. Теперь уже по-настоящему, отметил невидимый метроном, прежде чем навсегда исчезнуть, испариться в момент, когда Валька дала ей возможность вздохнуть и слегка прикусила сосок прямо через ткань водолазки. И если бы не Валькины руки, она тоже исчезла бы или улетела, как Мэри Поппинс, но только без зонтика.

И снова был «Ред Булл», они пили его по-очереди, через розовую трубочку. А дальше Катя помнила кусками, они рассыпались перед мысленным взором обломками сверкающего обсидиана. И в каждом она видела себя счастливой.

— Не трогай меня! — первое, что потребовала Валька, едва раскрыли глаза. Катя и не собиралась, нужно было обдумать произошедшее. Но слова хлестнули незаслуженной обидой. Поэтому спросила невольно.

— Почему?

Валька не ответила, сердито фыркнула и убежала на кухню. А Катя пыталась вспомнить, где была неправа. Получалось от начала и до конца. Потому что так было нельзя. И все до единого «нельзя» они, не задумываясь, нарушили.

Каникулы закончились, тётя Сима и Валька укатили домой, и Катя осталась одна. Хотела узнать, понять, что с ней было. Но спросить некого. Тогда на свет появилась Анна-Мария, что честно задавала вопросы миру. И получала ответы. Правда, не только ответы… Но Анна-Мария умела за себя постоять.

Вангелия тихо отложила файл. Постояла несколько минут в задумчивости. Лунный свет чуткими пальцами слепца скользил по лицу, выискивая ответ. Но ответа не было. Так ничего не услышав, взяла кружку с питьём и поспешила в палату, к больной.

Анна-Мария дышала всё так же редко и хрипло, но хуже не стало, чему Вангелия про себя порадовалась. Подала питьё. Сначала пить получалось с трудом, после каждого глотка Анна-Мария останавливалась, бледнела, покрывалась испариной, но постепенно становилось лучше. Дышать она стала легче, кожа посветлела, глаза прояснели. Вангелия позволила себе выдохнуть. И признать, что побаивалась за снадобье. Её талантом было другое, а вот замечательно составлять микстуры и отвары умела сестра Адарина. С тех пор как она закончила служение, Вангелия чувствовала себя глуховатым старичком в опере. Но среди желающих служители, умеющие слушать травы, всё не находились.

— Спасибо, — поблагодарила Анна-Мария, откидываясь на подушку, — вы очень добры.

Вангелия снова села на место, и пока Анна-Мария отдыхала, проглядывала почту. Послания, в которые люди вкладывали искренние чувства, отдавая прожорливому интернету, оказывались здесь, между первыми и вторыми небесами, где служили они все, ведя борьбу за души людей. Вангелия прислушивалась к письмам. Они звучали болью, сомнениями, одиночеством, у неё было лишь желание помочь. Соединяясь с ним, мелодии обретали новый узор и отправлялись туда, где их ждали, чтобы ободрить, утешить, поддержать.

Всё, что она могла.

Но перебравшись сюда, чтобы помогать невидимым людям — они сгорали от невыраженных чувств возле экранов — обнаружила, помощь нужна и тем, кто, как и она, приходил сюда исполнить служение. Поэтому кроме писем приходилось делать столько всего… Порой она думала, что была рыбой в зимней воде. В ней нечем было дышать. И вот спасительный воздух служения ворвался волшебной струёй в ядовитые воды, и она бросилась волшебству навстречу, а волшебство… Волшебство подхватило её и вынесло на лёд возле ботинка рыбака. Так было редко, но было.

— Что вы делаете? — Анна-Мария прервала её сосредоточенность, когда очередная мелодия маленьким самолётиком упорхнула с ладони.

— Жду, когда ты будешь готова, — попыталась уклониться от ответа Вангелия. Со стороны почти для всех её работа выглядела обыкновенной вознёй с бумагами. Даже среди служащих здесь мало кто мог расслышать мелодии предназначенных ей дел. Слишком маленькими они были, слишком лёгкими, почти незаметными...

— Нет! — отвергла её пояснение Анна-Мария. — Я про ваши письма. Что с ними? Почему они такие? — и уставилась непроницаемыми озёрами глаз.

— Не знаю. Отвечаю на письма. Как могу, — пожала плечами Вангелия.

Но Анна-Мария покачала головой.

— Я помню. Я получала такие. Когда… — тут она запнулась. — Когда это было нужно. Мне казалось, что слова… Что они попадают… — неповреждённой рукой она неловко показала туда, где пряталось сердце. — И тогда я думала, что не сошла с ума… что можно… так, как я… Значит, это были вы?

Вангелия потупилась.

— Господь любит всех. Человек не может судить ни других, ни себя… — со всей верой и искренностью, на какую была способна, поделилась она тем, что пламенело в сердце. — Нельзя позволять обманывать себя и слышать что-то кроме его любви.

— Я тоже так думала, — еле прошептала Анна-Мария и отвернулась.

Вангелия с ужасом увидела, что лекарство почти перестало действовать.

— Что случилось? Скажи мне. Почему ты решилась… на такое?

Смеркалось. Но весной сумерки неторопливые, бессонные, любопытные. Всё им хочется увидеть, почувствовать, испытать. Поэтому они долго бродят по улицам, прислушиваясь, как хрустят корочки на лужах, впитывая ароматы тепличных цветов, согретой солнцем земли и духов, тех самых, которыми щедро украшают себя люди.

Катя сдерживала шаг, стараясь не спешить, не выдать нетерпения, но новенькие кроссовки сами вели её по укутанным сонным вечерним светом дорожкам. Наконец-то после почти двух лет переписки они с Мариной решились встретиться!

Поэтому сейчас было так трудно сдержаться и не прийти к стадиону раньше назначенного времени. Но ещё подходя, она заметила высокую фигуру с длинными чёрными волосами и в пышной розовой юбке, что стояла чуть в стороне от ворот стадиона, среди высоких сосен, что окружали его с трёх сторон.

Сердце ухнуло в живот и заколошматило невпопад. Но она смело зашагала туда, где её ждала...

Сумерки манили, оплетали, мешали видеть ясно. Поэтому Катя заметила обман, только когда мнимая Марина обернулась. Ванька! Прежний школьный товарищ. С ним они не один год проходили туда-сюда от школы к дому, от дома к школе. Но потом это само собой прекратилось, а когда после девятого класса она отправилась учиться в колледж, про него и не вспомнилось ни разу.

То, что всё было обманом, она поняла сразу.

То, что его буквально трясёт от злости, довольно быстро.

Но вот то, что это не только для того, чтобы обсмеять и поиздеваться...

— Что не скучала по мне, извращенка? — стягивая с себя парик, спросил бывший одноклассник.

Отвечать Катя не собиралась. Развернулась, чтобы уйти, но буквально упёрлась в двух незнакомых парней.

— Ух ты, какие титьки! — обрадовался тот, что пониже ростом и попытался ухватить её за грудь. Катя увернулась, дернулась в сторону, где никого не было. Но умело подставленная подножка превратила попытку сбежать в полёт...

— Лучше бы он никогда не кончался, — совершенно спокойно заключила Анна-Мария, — ведь могла я удариться об сучок и разбить голову. Там столько деревьев, корни торчат, но мне не повезло...

— Теперь ты хочешь отомстить? — помолчав, предположила Вангелия.

Не потому что хотела узнать, а чтобы прогнать ту страшную немую пустоту, что разверзлась между ними. Анна-Мария покачала головой.

— Не совсем. Хотя им тоже. Но… — тут она замолчала.

До этого пока она рассказывала, Вангелия не слышала ничего кроме голоса, никаких эмоций, никаких чувств. Израненная душа звучала как зола — ни крика, ни стона, ни сопротивления.

Сейчас… словно ледяной водой плеснули на раскалённую сковородку. Вангелия слышала голоса плачущих девочек, но понять, о чём рыдает каждая, не могла.

Одна из них плакала о страхе. Страхе выйти за границы дома.

Другая о молчании. Молчании, каким её встретили дома.

Третья о непонимании. Непонимании, почему её не слышат — люди в форме, в халатах, просто.

Четвёртая...

Анна-Мария оборвала прозрение.

— Хочу спросить: в чём моя вина. Хочу узнать: достаточно ли я пережила боли. Хочу ею поделиться. Хочу, чтобы они попробовали её на вкус. Пока я человек, что я могу? Пока я человек, я абсолютно бессильна. Пока я человек...

Она показала на лицо.

Помолчали.

— Но выход есть. У мстящих духов есть то, чего нет у меня. Я буду сильной. А они… Они пусть узнают, что такое боль и бессилие. Так и запишите. Я хочу вернуться и… Пусть ощутят всё то, что и я. Пусть побудут изгоями. Пусть узнают, каково это, когда в тебе не хотят видеть человека.

Говорила она чётко, ясно. Несмотря на то, что дышать ей становилось всё тяжелей и тяжелей, каждое слово звучало с силой.

— Я запишу, Анна-Мария. Я всё запишу, — пообещала Вангелия, поправляя сбившуюся подушку и помогая лечь удобней, — больше я ничего не могу. Увы.

Помолчали.

— Для меня ты человек. И всегда была, — кивнула Вангелия на папку с письмами. — Можно я тебя попрошу? — заглянула в сузившиеся от боли глаза.

Когда Анна-Мария кивнула, устало опустилась на стул и долго поправляла бумаги в папке.

— До рассвета осталось не так много времени. Я хочу тебя просить. Позволь мне помолиться. Я понимаю твою обиду и злость, и… и обещаю, я не буду пытаться повлиять на тебя словом божьим. Но… так не должно быть. Не нужно превращаться в монстра, чтобы тебя поняли. Есть другие пути! Поэтому я хочу молиться и просить, чтобы ты не вернулась сюда. Чтобы я никогда не повстречала тебя среди тех, с кем мы воюем. Чтобы в этом мире звучала не ненависть, а любовь. Ты позволишь мне?

Анна-Мария не сразу, но всё же кивнула.

Вангелия закрыла глаза и начала молиться.