Попутчик, или Раз, два, три / Екатерина N.
 

Попутчик, или Раз, два, три

0.00
 
Екатерина N.
Попутчик, или Раз, два, три
Обложка произведения 'Попутчик, или Раз, два, три'
Попутчик, или Раз, два, три
Посвящается Буке

Чужие плывут за окном города,

Чужие огни.

Наш поезд отныне идёт в никуда,

И мы в нём одни.

(Л. А. Филатов)

 

 

Ты знаешь ли, какая малость

Та человеческая ложь,

Та грустная земная жалость,

Что дикой страстью ты зовёшь?

 

(А. А. Блок)

 

 

— Уф-ф! — я бухнула сумки в пространство под нижней полкой, опустила сидение на место и перевела дух. Худощавый брюнет, сидевший в тёмном углу соседней полки, у окна, молча кивнул головой в знак приветствия.

— Здрасьте! — не очень вежливо пробурчала я. Пожалуй, резковато, но меньше всего мне сейчас хотелось думать о политесе. Из-за одного смазливого сероглазого гада я мало того что до крови натёрла руки тяжёлыми сумками, я ещё и бежала в ночь из чудесного города, где так вкусно пахнет лавандой и морем, на целых полторы недели раньше запланированного срока! А значит, мне придётся до работы ещё восемь дней торчать в душной асфальтовой Москве… Тут не до вежливости.

Вагон мягко качнулся, и светящаяся станция с такой манящей надписью "Севастополь" стала уплывать из виду. Ну вот, свобода! Теперь ищи меня, Тимофей Глебыч, сколько влезет! Не найдёшь! — я мысленно показала язык в сторону оставшегося далеко позади Херсонеса.

Убежала ночью, пока он спал. Иначе непременно начал бы останавливать, рыдал, заламывал руки, падал на колени… А я на дух не переношу трагикомедии. Просто не нужно было на меня кричать. Я не люблю, когда кричат.

— Будешь? — неожиданно бесцеремонно спросил мой попутчик, тыча мне в лицо початую бутылку. Промелькнувший за окном одинокий фонарик какого-то полустанка высветил надпись на этикетке. "Рубин Херсонеса". Моё любимое!.. Опять Херсонес некстати! К чёрту! Гори оно всё синим пламенем — и любовь, и Крым, и воспоминания.

— Вы что себе позволяете?! — я ошалело уставилась на долговязого типа. Он передвинулся на середину своей полки — в тусклом свете поездной лампочки лицо показалось противно зеленоватым. Поразительно красивые глаза! Глубокие, чёрные-чёрные и огромные. "Как моя обида на Тиму" — пришло в голову неожиданное сравнение. Тонкий и очень правильный, как будто высеченный из камня, "греческий" нос. Форма рта в аккурат такая, какая мне больше всего нравится в мужчинах: длинный рот и тонкие губы. Сейчас они были сложены в загадочную и почему-то показавшуюся мне недоброй улыбку.

— Ну как хочешь, — хмыкнул он и поставил бутылку на место, — но я бы на твоём месте не отказывался: впереди целая ночь и целый день пути. Надо же чем-то глушить неприятные мысли!

— А с чего ты взял, что у меня есть неприятные мысли? — я подхватила его развязный тон и тоже перешла на "ты". Мой таинственный попутчик поднял брови и ничего не ответил. Чудной он какой-то, ей-богу! Я теперь свободна! Никому не принадлежу и никому в целом свете ничего не должна! Откуда же взяться неприятным мыслям?

Из-за этого, собственно, и поругались: этот шкет на полтора года меня моложе заявил, что он глава семьи, а значит, в любой — совершенно любой — ситуации ему а приори виднее, что нужно делать, а я должна подчиняться беспрекословно. Ещё чего захотел! "Домостроя" начитался, что ли? А всё маманя его, Софья Савельевна, чтоб её! В жизни не встречала более фанатично религиозного человека! Ей-богу, в двадцать первом веке это смешно! До вчерашнего дня я думала, что хоть Тимка нормальный. Оказалось, такой же идиот, как мамаша! Яблочко, блин, от яблоньки!

Тут я почувствовала на себе изучающий взгляд попутчика. Так художник, готовящийся в первый раз коснуться листа карандашом, разглядывает свою модель.

— Чего уставился? — раздражённо поинтересовалась я.

— Нравишься ты мне, — откликнулся он тоном старшего и более опытного товарища.

— Понеслаааась! — протянула я. — Сейчас споишь, изнасилуешь и ограбишь, да?

— Мысль! — усмехнулся он. — Хотел было просто пофлиртовать, но ты подала мне отличную идею!

— Ты что, ненормальный?! — я вконец разозлилась.

— Спорный вопрос! — огрызнулся мой собеседник. — А между прочим, кого ты предпочтёшь — красавца, баловня судьбы, умеющего возбудить в любой женщине настоящую страсть… — он помолчал немного, как бы давая мне до конца прочувствовать его неотразимость, — или застрявшего в переходном возрасте слюнтяя-неврастеника с разбрызганными по синюшному лицу веснушками и без капли мозгов в голове?

Это было ужасно странно, но каким-то нашим, женским, внутренним чутьём я поняла, что под этим малоприятным описанием мой случайный попутчик имеет в виду Тимку. Может, потому, что этот тип почти слово в слово повторил те нелестные эпитеты, которыми я мысленно успела щедро одарить своего бывшего парня?

Ну, это, знаете ли, было уже чересчур. Откуда?.. Я встала, чтобы выйти в коридор: не могу больше находиться с ним в одном купе! Дёрнула дверь. Заперто. Впотьмах (свет недавно погасили на ночь) попыталась нащупать замок — и в этот момент услышала его смех в спину. Ужасный смех — самодовольный, хищнический и торжествующий.

— Уже передумала бежать без оглядки? — поинтересовался он, отсмеявшись. — Хочешь вернуться к своему птенчику? Со мной неуютно?

— Нет, — честно призналась я. — Я тебе больше скажу: с тобой тошно.

— Выпей, — властно и настойчиво повторил мой попутчик, всучивая мне всё ту же бутылку. — Полегчает.

Сил спорить не было. Я приложилась к горлышку и одним махом ополовинила бутылку. И правда "Рубин Херсонеса". Судя по вкусу и запаху, без клофелина. Хорошее вино развязало язык.

— Ты, помнится, спросил, кого я предпочту? Так вот: никого! Предпочту остаться одна!

— Очень нравишься… — ответил он совсем тихо и вдруг взял меня за руку. Как будто я схватила голой рукой горящие угли! Я вырвалась. Он этого как будто и не заметил, продолжал как ни в чём не бывало:

— А ты никогда не думала, что будет, если этот поезд не доедет до конечной станции?

— В смысле? — растерянно переспросила я. Он молчал, и только его огромные прекрасные глаза блестели в темноте.

Почему-то только в этот момент выпитое вино ударило в голову. Перед глазами поплыли картины, которые я изо всех сил пыталась забыть… Первая ночь нашей поездки — она же первая ночь этого лета. Уже, наверное, часа два, если не больше. Во всяком случае, далеко за полночь. Мы с Тимкой, взявшись за руки, бродим по затихшему Севастополю и тихо смеёмся от радости, потому что мы — это мы, и мы вместе, а вокруг — Крым… День спустя, мы так же гуляем, и Тимка, запрокинув голову и блаженно прикрыв глаза, ловит веснушчатым лицом крупные тёплые капли. Дождь застал нас тогда врасплох, но он был таким приятным, что совершенно не испортил прогулку… Палящий полдень, больно глазам от света и цвета — белёсая выгоревшая трава, белоснежный собор с золотым куполом и самое синее на свете море. А мы едва балансируем на каком-то камне, и поэтому поминутно хватаемся друг за друга, чтобы не упасть… Нет, ну надо же было испортить такой чудесный отдых! Глава семьи! Смешно не только потому, что я старше, но и потому, что в моей папке с документами среди прочего лежат водительские права и сертификат о сданном TOEFL-е. Я знаю, чего хочу от жизни, и умею этого добиваться. Всегда.

Мой попутчик продолжал буравить меня взглядом естествоиспытателя. Показалось, что он, с одной стороны, готов ждать ответа сколько угодно, а с другой, не отступится, пока его не получит.

— Ничего не будет, — отозвалась я наконец, пожав плечами.

— Кончатся воспоминания, — прошептал юноша, подняв для пущей убедительности свои густые чернющие брови красивого изгиба. — Вот как эта лампочка, — он показал пальцем, — двадцать минут назад горела — и в её свете чего только не было видно: постельное бельё серенькое. Замурзанные занавески. Обивка сидения продрана в двух местах. Окно сто лет не мыли… А теперь — красота! Лучшее купе на свете! И кто вспомнит через пять секунд после выключения света о какой-то грязной занавеске!

Я смотрела ошарашенно, всё никак не могла понять, куда он клонит.

— Вот так вот рраз! — он с силой хлопнул ладонью по столу. Противненький получился звук. — И никакой тревоги, никакого веснушчатого неврастеника в твоём сознании. Память свободна и чиста. И кто вспомнит через пять секунд?

Он умеет читать мысли. Совсем странно. Внезапная вспышка осознания, молчаливый вопрос в ночь, к любимому писателю: "Михаил Афанасьевич, не этого ли типа встретили Ваши герои на Патриарших прудах?".

— А ты ещё и догадливая! — обрадовался мой собеседник. — Безумно нравишься.

Как только я догадалась, кто он, я почувствовала, как понемногу меня забирает страх. Он выворачивал внутренности, без спроса проникал холодком за ворот моей летней блузки и бесцеремонно шарил там. К горлу подступил ком, руки и ноги как будто онемели. Попутчик тем временем встал надо мной и царственным жестом положил руку на стоп-кран: как назло, ехали в аварийном купе.

— Ну, смелее! Воспоминания — яд. Избавившись от них, ты станешь свободной, сможешь дышать полной грудью и начнёшь новую счастливую жизнь. Давай, на счёт три. Раз, два...

— Сгинь, — попросила я на счёт "три", пытаясь выколупаться из охватившего меня ужаса. Молодой человек как ни в чём не бывало убрал руку с крана экстренного торможения. Присел на корточки и долго не мигая смотрел мне в глаза. Его взгляд притягивал.

— Да нужна ты ему сто лет! Ну, всплакнёт немножко для приличия… А там глядишь — и забудет. К тому же, он ведь верит в Бога. Религиозные люди не умеют долго горевать об ушедших.

Бог весть почему, это прозвучало чудовищно убедительно. "Конечно, сдалась я Тимке! Все его приятельницы как на подбор — девяносто-шестьдесят-девяносто и очень красивые. Как же я раньше не догадалась, что он их по этому принципу выбирает! Я надоем — уже и замена нашлась!" Страх сменился полнейшим отчаянием: как я могла потратить на этого козла свои силы и время, лучшие чувства своей души, целомудрие? К глазам подступили слёзы и ужасно захотелось умереть прямо тут, в запертом купе поезда "Севастополь — Москва".

— Иди ко мне, — мой собеседник вдруг протянул руки. — Тебе, наверное, говорили, что я не умею любить. Враки: я один и умею! Не смотрю ни на чины, ни на деньги, ни на что другое. Преданнее всех на свете: и захочешь отвязать — не сумеешь. Я люблю тебя. Иди ко мне.

Его глаза манили, прямо магнитили. Губы вдруг налились алым, очертились в темноте плавной красивой линией. Их так и хотелось поцеловать. А потом ещё и ещё. Уж наверное, послаще будут, чем Тимкины.

Тимкины губы. Молоко с мёдом. Каким-то необыкновенным цветочным мёдом. В темноте и пустоте вдруг отчётливо вырисовалось ещё одно воспоминание: лазая по пещерам, я не заметила мирно свернувшуюся в теньке гадюку, и эта тварь цапнула меня в ногу. Как Тима тогда переволновался! Сбившись с ног, искал ближайший медпункт (понятно, что в горах это оказалось непросто), а потом, когда врач осмотрел место укуса и прописал плотную повязку и обильное питьё, мой мальчик носил меня на руках в почти что прямом смысле этого слова. Давал воды, поминутно спрашивал, не больно ли. И без конца целовал в губы и щёки — так счастлив был, что всё обошлось.

Едва не задушившее меня вконец отчаяние спасовало перед этим воспоминанием.

— Я люблю тебя, — повторил незнакомец. А в моём мозгу те же слова без конца произносил Тимка. Не может быть, чтобы врал. Он всегда был до ужаса правдивым.

— Сгинь! — упрямо повторила я в тот момент, когда губы ночного попутчика были уже в милиметре от моих.

Как быстро он отпрянул! Как ошпаренный! А я вдруг ощутила, что в моём сердце не осталось и капли былой обиды на Тимофея Глебыча, как я иногда звала его в шутку. Пускай он будет главным. Не возражаю.

Зловещий брюнет, запертый со мной в одном купе, вдруг разбушевался:

— Дурища! Я тут на неё силы трачу, а она… Да нету любви на свете, нету! Тебе просто нравится, как он… — мой палач отвесил непечатное выражение с совершенно определённым смыслом. — Вся эта ваша ерундовая земная любовь сводится к этому! А когда вам предлагают настоящее — уж поверь, небожители, в отличие от людей, любить умеют — вы начинаете кобениться!.. А ты знаешь, где он сейчас? Мчится на бешеной скорости по шоссе в надежде перехватить наш поезд и вернуть тебя. Как ты считаешь, что лучше: маленькая авария на ночном хайвее, настолько ничтожная, что даже в новостях не скажут, до смешного примитивная по исполнению и всего с одной жертвой — или эпическое по зрелищности падение поезда с моста?

Стоп-стоп! С этого места поподробнее. Впереди какой-то мост, и если в самое ближайшее время не нажать стоп-кран, он разрушится и все, кто едет в этом поезде, погибнут? Нет! Я не имею права своим выбором убивать других людей. Их тоже кто-то любит. И ждёт… Но если нет, погибнет Тимка! Он на вождение не сдавал, но водит уверенно и так любит полихачить! Небось, взял мою серую "шевиниву" (оставила её, некогда было, у него есть запасной комплект ключей) и кинулся вдогонку… В сознании отчётливо проступило его лицо. Веснушки, глаза. Его детский задорный смех. А потом всё потускнело, ухнуло в темноту… Нет!!!

— Не беспокойся, мост впереди уже рухнул, и только от тебя теперь зависит, встанет наш поезд раньше, — мой попутчик снова положил руку на рычаг стоп-крана, — или ты улетишь туда, где мы будем вечно любить друг друга и где не будет ни-ка-ких ненужных воспоминаний. Никакой боли. Никакого разбитого сердца. Ну, думай же скорее! Раз, два...

Если я сейчас скажу "три", всё закончится. Я забуду разбитое сердце, испорченное лето, Тимкин ор. Так просто! А он будет жить, и это самое главное. Умирать страшно. Ещё страшнее, что я должна утащить за собой кучу ни в чём не виноватых людей. Но если такой ценой я могу спасти Тиму, я согла… Прежде, чем я додумала слово и мысль до конца, до окончательного согласия, Тимкин голос в моей голове сказал твёрдо, скорбно и отчётливо: "Я люблю тебя. Я должен тебя найти". И тогда — как будто в каком-то прозрении — я поняла: выжить должны мы оба! Или не выжить. Но вместе. Поодиночке нам это не удастся.

Больше всего на свете я боялась, что мой попутчик неверно истолкует моё молчание. Я посмотрела на него — он всё так же стоял, держа руку на ручке стоп-крана. С таким видом, как будто от него зависят все судьбы мира. И тогда, очнувшись, я поняла: с его вопроса и начала отсчёта прошло всего несколько секунд.

— Сгинь!!! — заорала я не своим голосом и набросилась на него с кулаками. Фонарь за окном осветил противоположную полку. Она была пуста, а я в изнеможении дубасила спинку сидения.

_____________________________________________________________________________

Первым, что я увидела, открыв глаза, была россыпь рыжих веснушек на бледном, совершенно не поддающемся загару лице. Потом — встревоженные и одновременно радостные серые глаза. Потом — белый потолок, однотонные голубые стены и занавески в мелкую и частую тоже голубую полоску.

— Сашка! — Тимофей Глебыч расплылся в улыбке. До чего же я люблю, когда он улыбается! Я приподнялась (оказывается, лежала на койке. А ничего не болит… Странно!) и поцеловала самый уголок его улыбки. Часто так делала.

— Сашка! — повторил он, задыхаясь от радости, крепко сгрёб меня в охапку и уткнулся лицом в пижаму, которой хоть убей у себя не помню и которая, тем не менее, была на мне надета.

— Скажите, девушка, Вы верите в чудеса? — человек лет сорока в белом халате спросил это, зайдя к нам, как будто между прочим. И, не дав мне ответить, проговорил себе под нос:

— Такая авария… Вниз с моста… И ни единой царапины!

— Что случилось-то? — всё ещё не понимала я.

— Обрушился железнодорожный мост, — пояснил Тимка. — Причины пока выясняют. И поезд на полном ходу...

— Не может быть! — засмеялась я, — На мне ведь ни царапины!

— Только лёгкое сотрясение мозга, — кивнул мой мальчик.

— Вы ещё самого поразительного не знаете! — снова встрял в наш разговор врач. Я вопросительно уставилась на него. И он рассказал самое поразительное:

— Железнодорожный мост проходит над автострадой. По автостраде в момент крушения ехал тёмно-асфальтового цвета "Шевроле". Упавшим поездом его просто сплющило, в лепёшку. А водитель… сейчас сидит перед Вами! — доктор торжественно закончил свою речь и указал обеими руками на моего Тимофея Глебыча.

Это уже что-то совсем из области фантастики! Должно быть, вид у меня был обалдевший, потому что Тимка ободряюще потрепал меня по плечу.

— В последний момент вылез. Как будто выдернуло что-то. Машина вдребезги. А я, как говорится, отделался только испугом. — И, наклонившись, мне в самое ухо:

— Я всю дорогу молился. И повторял в звёздное небо, что я тебя люблю и должен тебя найти во что бы то ни стало.

Я взяла его за руку.

— Если бы ты не молился и не любил, мы бы с тобой сейчас не разговаривали. — И я рассказала Тимке всю эту странную и кошмарную историю.

— Ты молодчина! — воскликнул Тима, когда я замолчала. — "На раз, два, три!". Не на ту напал!

 

В новостях сказали, что мост обрушился из-за износа металла, из которого были сделаны опоры. Но это никак не объясняло, почему выжила одна пассажирка и водитель тёмно-серой "шевинивы", так неудачно оказавшийся на траектории падения поезда. Правду знали только мы с Тимофеем Глебычем. Но мы никому её не рассказали: всё равно не поверят.

Послушной жены из меня не получилось. Но я потихонечку учусь и, кажется, всё-таки делаю какие-то успехи. Во всяком случае, мы больше не ссоримся по этому поводу. Мы оба на дух не переносим трагикомедии.

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль