По утрам здесь всегда идет дождь

Здесь по утрам всегда было сыро. Как будто бы ночью дождь прошел тайком, оставив в туманный рассвет блестящие от воды деревянные ступеньки беседки, в ней — потемневшие от влаги скамьи и медленно отделяющиеся от потолка капли, которые глухо падали на мокрый пол.

От беседки уходила тропинка, которая после дождя становилась бледно-бурой и хлюпала, а в мелких канавках и лужицах лопались пузыри на мутной воде. Прямо на тропинку свисали поникшие от сырости светлые головки жасмина, мягкие пушистые листочки мелиссы, на которых капли воды лежали маленькими хрустальными шариками.

Здесь всегда пахло осенней речной сыростью, липовым цветом и лесной хвоей, а туманное утро обостряло эти запахи.

Поэтому каждый раз, выходя на крыльцо встречать бледноватый рассвет, она вдыхала эти запахи словно впервые. В ранней тишине будто откуда-то издалека раздавалось пение малиновки, а среди темных влажных веток липы, растущей возле беседки, неожиданным радостным пятнышком виднелась ее оранжевая грудка. Других птиц здесь не было.

Сойдя с крыльца, она по влажной траве шла мимо беседки и старой потрескавшейся скамейки под той самой липой, мимо темных кустов смородины и сиреневых зарослей лаванды. Там, возле покосившегося забора, стоял дуб. Его толстый, некогда могучий и высокий ствол теперь был расколот надвое ударом молнии. Одна его часть засохшей скорлупкой пригнулась к земле, подняв к небу свое пустое чрево, которое каждое утро заливал дождь, а днем ветер небрежно бросал туда горсть желто-коричневых листьев, и они беспорядочно кружились в воде маленькими лодочками. Другая же часть, серая, искривленная и треснутая, все еще стремилась к небу своей обломанной верхушкой.

Раньше она долго стояла рядом с деревом, не решаясь к нему прикоснуться. Сначала она избегала даже бросить случайный взгляд на этот дуб. Потом каким-то странным образом ее стало тянуть сюда, она часто приходила и подолгу стояла рядом с ним, рассматривая трещины коры, осторожно трогая холодную древесину, всматриваясь в темную воду с осенними листьями и мелкими цветками липы. А в воде отражалось лишь небо с рваными серовато-желтыми тучами.

Вскоре небо должно потемнеть и стать ржаво-стальным, с багровыми всполохами заката, который будет отражаться в окнах, и воде, и в лужицах на тропинке. Откуда-то издалека подует неожиданно холодный ветер, он принесет с собой запах болотной затхлости и мокрой пыли. По воде побежит рябь, а малиновка на тревожной ноте закончит свою песню и, торопливо вспорхнув, скроется в предгрозовых сумерках.

Все повторится. Как в тот день, когда всей семьей они вышли в сад после семейного праздника. Мать смеялась, убирая за ухо волнистую прядь волос, и звала отца танцевать. Из открытой двери нежно текли звуки вальса Шопена, пахло лавандой и елью. Она подошла к беседке, где остался ее дневник, в который она писала утром — наверное, он намок от дождя. Она не успела убрать дневник, что-то ее отвлекло, и она вышла к родным. Отец обеспокоенно смотрел на темный небосклон, обнимал мать и говорил о том, что нужно вернуться в дом. Мать с улыбкой качала головой и о чем-то шутила, когда яркий всполох озарил багряно-синие тучи, и через мгновение прогремел гром. Её братишка шести лет от роду, испуганно всхлипнув, метнулся к могучему раскидистому дубу, и тут хлынул дождь. Крупные капли шумели в густой листве. Воздух напрягся, все вокруг замерло. Мать, поежившись с растерянной улыбкой, протянула руку к сыну, который испуганно жался к стволу. Тот не сводил с мрачного неба свои широко распахнутые голубые глазенки, и все в нем словно кричало от ужаса. Она шагнула к дубу и, словно уже зная, что должно произойти, быстро оттолкнула братишку в руки матери, когда еще один яркий всполох озарил все.

Она уже не помнила, сколько прошло с тех пор. Не помнила, какого цвета были волосы у ее матери и как звали ее братишку, она даже забыла свое собственное имя. Здесь время текло незаметно, но каждый день длился бесконечно. Все повторялось — только теперь в полном одиночестве, пела малиновка, алели, золотились и темнели облака на небосклоне. Только молния теперь ударяла в расколотое дерево, которое уже не чувствовало боли. И все повторялось. И каждое новое утро шел дождь. А она улыбалась и качала головой, или так лишь казалось, ведь она не помнила, как выглядит улыбка.

Давным-давно они смогли смириться с утратой, утешив себя тем, что она попадет в рай. А она утешала себя тем, что это было не зря, ведь просто нельзя было жалеть об этом. Только это был не рай, самоубийцы не попадают в рай. Обмануть они могут лишь сами себя.

Иногда она шла к беседке, где, разлепив мокрые страницы серой книжицы, перечитывала размытые водой свои беглые строчки. Там было что-то о странной сложной штуке под названием жизнь, о провалившихся планах и непредсказуемых людях, о грустных сказках и о том, как долго тянутся дни, когда не хочешь жить, а самой оборвать все разом — страшно…

Как сейчас ей было совсем не страшно оставить навсегда этот потерянный в пустоте кусочек воспоминаний. Как тогда, давным-давно, ей было не страшно встретить случай, который облегчит выбор.

А сейчас — снова просыпался бледноватый рассвет, в тумане разливался запах мокрой хвои, и красногрудая зарянка опустилась на ветку липы. С ее листка на тропинку упала хрустальная капля воды — по утрам здесь всегда будет идти дождь.