Плененный ангелами путник

Горовосходитель — пленённый ангелами путник,

идущий опасными тропами и

никогда не принадлежащий самому себе.

М. Хергиани «Тигр скал».

Мелкие лезвия острых льдинок секут кожу, проскальзывая за плотный ворот пуховика. Каждый вдох — как глоток холодного пламени. Каждый шаг — как прыжок в бездну. Ветер прижимает к ледовой скале, норовя столкнуть, опрокинуть, закрутить в вихре холодного снега.

Прислоняюсь к замёрзшему чёрному камню, руки не слушаются, пальцы немеют, а предательский карабин-жумар не держит на обледенелой верёвке. Скользит, звякая. Отказывает, зараза. Кошками вгрызаюсь в лёд и даю себе пять секунд отдыха. Там внизу, на моей страховке, так же сопя и пиная лёд, цепляется за скалу Серёга. Не вижу его сквозь пелену снега, но ощущаю, как колеблется верёвка под тяжестью. Всё нормально, лезет за мной.

Гора стонет под ветром, звенят наши ледорубы, карабины колокольцами поют на поясах. Если ад есть, то он здесь, на высоте шести тысяч метров. Рай, кстати, по этому же адресу. Главное: погодой не ошибиться.

Перецепляю жумар: держит. Лезу дальше, рука-нога-рука… Кошки крошат лёд, не сбросить бы кусок на Серёгу. Иду осторожно, немеющими пальцами перецепляя карабин. Где-то здесь провешены перила, да толку от них — обледенели все. Жумар опять проскальзывает по верёвке. Она леденеет быстрее, чем я успеваю её закрепить. Останавливаюсь, изо рта вылетает облако пара и замерзает льдинками на веревке. Все ясно.

Меняю тактику и лезу дальше, выше задвигая зажим. Ветер стал боковым, сметая меня со скалы. Вгрызаюсь в лёд, всеми конечностями, прижимаюсь к Горе крепче, чем к любимой. "Держи меня, родная, держи!" — слышит Гора, ветер снова меняет направление, завывая за спиной. Засовываю руку в перчатке за отворот пуховика. Там — тепло, отогреть чуть-чуть и снова — вперёд.

Время растянулось белыми нитями, растворилось в вое метели, рассыпалось звоном на морозе. Не знаю, сколько лезем. Час, два или вечность? Хочется плюнуть на всё и скатиться вниз к базовому лагерю, к теплу и уюту. Но нельзя… в морозной пурге замерзает группа альпинистов, и мы лезем дальше в непогоду, потому что мы — спасатели. До их лагеря ещё сто метров. Всего сто метров по вертикали. А мы за последний час прошли десять. И если так будет мести, оставшиеся девяносто мы будем идти ещё очень долго.

И пока руки и ноги делают своё дело, мысли уносятся вспять по стреле времени.

***

Всего десять дней назад…

Я встречал первую партию альпинистов и вместе с ними начальника нашего спасотряда — моего давнего друга Серёгу — для доставки в базовый лагерь. После установки лагеря и беготни с заброской снаряжения по высотам, чувствовал себя вымотанным, и в душе решил, никогда больше (в который раз!) не участвовать в основании международного альплагеря. Прибыл для встречи как был, без марафета. Все свои, поймут.

Душанбе плавился от жары, далёкие горы тонули в синем мареве, а мы ждали вертолёт. Бензовоз куда-то запропастился, и нам ничего не оставалось, как прятаться в скудную тень полузасохшего тополя. Лето выдалось на редкость жарким, засушливым и серым от пыли.

Рюкзаки, брошенные в кучу, ярким пятном горели на бетоне взлетки. Серёга, допивая очередной литр воды, мрачно заявил:

— Сейчас вся наша тушёнка взорвётся. Представь, какой бабах будет?

Чёрт! А ведь, да. Не ответив, я пошёл к рюкзакам, вытащил из кучи ярко-красный, потряс… слышу: банки брякают. Парни под тополем дружно заржали, выкрикивая, что тушёнке именно сотрясения не хватало. Принёс рюкзак в тень, строго заметив:

— Особо умным тушёнка отменяется. Будете на одной овсянке жить.

Угроза вызвала новый приступ веселья, а начспаса уже погрузил руки в рюкзак, перебирая наощупь запасы провизии.

— Норма, — буркнул он, — говорят, в базовом лагере неплохо кормят, но своё — всяко надёжнее. Да я еще слышал, на Москвина бывают проблема с питанием.

— Ну… смотря, что считать проблемой. Меню у них не ахти, и даже мне за месяц приелось…

— Ага… если даже тебе надоело…

Ребята снова заржали. Ну да, шутники. Ещё долго не забудут, как я вместо сахара привёз на Иныльчек два мешка ячки. Её никто не захотел есть, пришлось самому… под добрую улыбку поварихи тёти Любы и её грудное контральто: "Ешь, соколик, ешь, сильнее станешь".

Пока альпинисты смеялись, начспаса задвинул рюкзак в тень и снова мрачно припал к бутылке с водой. Жара усиливалась по мере того, как солнце вытесняло нас из укорачивающейся тени тополя.

Мне Серегино настроение не нравилось, а объяснений от друга не дождёшься, пришлось спросить:

— Случилось у тебя что?

— Ольга ушла.

— Чёрт. Когда?

— Ещё осенью. Как только я с Нарына вернулся…

— То есть сразу после того наводнения?

— Ага. Пришёл домой, а она мне вместо приветствия: "Только о себе думаешь, эгоист чёртов, а мы тут места себе не находили, извелись все! Ты бы о сыне подумал!"

Молча смотрю на Серёгу. В тот раз он вытащил из ледяной воды больше двадцати человек. Извлекал из перевернувшегося бусика, на руках нес до берега. Потом президент ему лично награду вручал. Я по телеку видел, радовался за друга. Звонил, поздравлял. А он ни слова о том, что жена ушла.

— Ну, ты это, держись, старик. Ольга просто, сломалась, бывает. Постоянно тряслась за тебя и вот…

— Ничего она не тряслась! Сказала: "Бросай свою дурацкую работу". Понимаешь, да?

— Дурацкую?

— Да, наша с тобой работа в спасотрядах — дурацкая! Никому не нужная, а вот её тупое сидение за компом — гораздо важнее.

Серёга завёлся, я понял: ему надо выговориться, слишком долго молчал, и вот прорвало. Слушал друга и невольно думал, как же так получается? Живут душа в душу, потом одна срывается, а второй ей не уступает… И всё, разбежались. Ведь Ольга знала: нет для Сереги ничего важнее славы крутого спасателя. И не примет он никаких ультиматумов, его работа — его жизнь, а семья — лишь место, где он отдыхает.

Тем временем Серёгин гнев на убыль пошёл. Слова тише стали, голос понизил и устало сказал:

— Вот такие дела, брат. Я целую неделю пил… потом подумал, а какого рожна из-за неё будут себя губить? Собрался и поехал на базу в Каракол подальше от Ольги, там наша дурацкая работа всю зиму была нужна. А сейчас специально к вам попросился.

— Вот это правильно! Эх! Вспомним и наш Памирский поход, и…

— …и свободу. Ведь мы с тобой тогда еще студентами были!

Засмеялись, Серега потрепал меня по плечу и хитро подмигнул:

— А заодно посмотрю, как вы так успешно работаете, который сезон самых тяжёлых живыми вытаскиваете. Секретики ваши повыведаю, да-да! Так и знай.

— Ну…тут нет секретов. У нас доктор — легенда.

— Слышал-слышал. Про вашего Дока по всем горам звон идёт. Говорят, рецепты какие-то тайные знает. Людей с пневмонией прям на высоте лечит…

— Именно!

— Вот и посмотрим, поработаем, может, пару рецептов стащу у него.

— А может, и познакомишься с кем-нибудь, — я похлопал друга по спине и улыбнулся.

— Это бы здорово! — Серёга снова подмигнул. — И вообще, — он повернулся и крикнул ребятам, — давайте, расскажите мне уже что-нибудь смешное из местного!

— А ты про чудика-отшельника слышал? — тут же отозвался кто-то.

Серёга отрицательно качнул головой, и со всех сторон посыпалось:

— Говорят, чудик за горой живёт. Пришёл сам через перевалы. Один! И при этом даже не альпинист.

— Ага, слышал, он поселился в старом лагере, который ещё при Советах был. Медитирует там! Ребята, что зимой ходили, говорили, по ночам пение из хижины идёт и све-е-ет!

— А ещё этот чудак раз ребятам на горе помог, снял "тяжелого".

— И рассказывал, что видел йети, общался с духами, а если пройти траверс пика Сомони и выйти на пик Россия, то откроется дорога в Шамбалу. Вот!

— Карты не попутал ваш чудик? — Серёга неожиданно рассмеялся. — Где Шамбала и где Памир? И если уж траверс на пик Россия с видом на пик Москву, то Китеж-Град откроется, а не Шамбала. А Шамбала через пик Джавахарлала Неру…

— Так это на Иныльчеке! — с хохотом выкрикнул кто-то из ребят.

— Ага, с восхождением на пик Снежного Человека через перевал Трёх Буддистов, — не улыбнувшись, добавил начспаса несуществующие горы. Затем кинул взгляд на меня, — а ты что скажешь? Видел чудика?

— Нет. На старую стоянку не ходили. Будет повод прогуляться туда.

Припылил бензовоз. Альпинисты зашевелились, с энтузиазмом разбирая рюкзаки и прикидывая, не затолкали ли далеко теплые куртки, ведь на леднике холодно. И тут подлетел "фирменный" бус, из которого высыпали трое девчат. Парни сразу напряглись, вытянули шеи, настороженно смотря, уж не в наш ли вертолёт этот цветник? За командой девчат вышел их руководитель — похожий на старого седого ястреба мужик. Я, невольно улыбнувшись, пошёл ему на встречу:

— Саша, сколько лет!

— Паша!!

Обнялись. Саша Старых учил меня когда-то вязать узлы на верёвке и делать первый шаг по вертикали. А теперь вот, новых птенцов привёз. Я улыбнулся девушкам, и…

— Павлик?

— Юлька?!

Любовь моя школьная несостоявшаяся… что ж ты тут делаешь? Три года — на одной парте, и портфель до дома таскал, и на деньги, у отца выпрошенные, "колу" покупал. Вот так встреча! В груди тихо ёкнуло давно забытым, щемящим чувством, а губы предательски расползлись в счастливой улыбке.

Она недоверчиво осмотрела, зацепилась взглядом за небритую щетину, серую футболку и мои убитые в хлам горные кроссовки. Перевела взгляд на свеженького, хорошо экипированного Серёгу, который тоже подошёл с Сашей поздороваться. Заметила любопытные физиономии альпинистов и удивленно спросила:

— Ты что, альпинистом стал?

— Ну… да. Смотрю, ты тоже горами увлеклась. Где уже была?

Серёга с интересом слушал наш разговор, не сводя глаз с вдруг разрумянившейся Юльки.

— Пока выше четырёх — нигде. Рацика же не считается. — Милая ямочка на одной щеке при улыбке, такая знакомая. Надо же, будто вчера всё было. А я ведь думал, что забыл, выкинул вместе с несбывшимися мечтами о тихом счастье и доме с детишками… Но нет, каждый жест угадываю наперёд. Вот склонила голову на бок, смотрит чуть искоса, как в детстве, и добавляет: — Хочу здесь подняться на шесть, ну а дальше, как получится. А ты?

Не люблю вот так с ходу рассказывать, не знаю почему. И пожав плечами, ляпнул:

— Да я просто так, тусуюсь в базовом лагере с ребятами. Идём, вертолёт уже ждёт.

— Просто так тусуешься? Странно, — и взгляд полный недоумения, который долго ещё буду помнить.

***

Порыв ветра прижимает к скале, выдёргивая из воспоминаний. Метель воет как шаман северный, с музыкальным сопровождением и хоровыми подголосками. Жутко. И хоть пуховик не пропускает холод, суеверный ужас заползает за шиворот: слышатся мне странные хоралы в вое ветра.

Жду Серёгу на полке, зацепившись самостраховкой за "станцию". Отсюда провешены хорошие перила, пойдём быстрее, не тратя время на установку креплений-шлямбуров. Хорошо знаю эту полку, она как раз на середине склона, и нам ещё пятьдесят метров вверх, а там по длинному ребру чуть вниз к пещерке с альпинистами. Не будь этого треклятого шквального ветра, мы бы уже давно поднялись. Не хочу думать, как в такой погоде пойдём по гребню, и сколько там снега… По пояс или только по колено. Проверяю верёвку, Серёга на месте, сигналит, что живой. Перецепляю жумар и снова вверх по склону, а память — вниз к базовому лагерю.

***

Ночью в базовом лагере прошёл снег. Утром ребята высыпали играть в снежки, закидывая заспанных девчат мягкими пушистыми комками. После душного и жаркого Душанбе с трудом верилось в снежную сказку и реальность происходящего. Словно мир перевернулся, подарив людям Рождество в июле. Могучие каменные исполины сурово смотрели вниз, сдвигая седые брови туч на переносицах хребтов. А на поляне среди желтизны палаток творилось карнавальное разноцветье альпинистских курток, веселье и пестрота лиц.

Юля заглянула в нашу с Серёгой палатку-полубочку:

— Тук-тук! Паша, что ж ты вчера не сказал? Я только сегодня от ребят узнала! Ты серьёзно на все пять семитысячников бывшего Союза поднялся?

— Нет, Юль, я не серьёзно поднимался, а с песнями, танцами и прибаутками.

— Да ну тебя! — она нахмурилась, сложив брови "домиком", — и такому оболтусу дали звание снежного барса! А ведёшь себя, как в школе!

— Да ладно, Юль, я ж пошутил. Конечно, серьёзно поднимался, — вытягиваю лицо и делаю серьёзный вид.

Серёга засмеялся, Юля прыснула:

— Шут! — затем посмотрела с любопытством на нашего начспаса. — А вы? Мне сказали, вы тоже барс.

Серёга широко улыбнулся:

— Не просто барс, а зимний. Вот так, барышня.

В её карих глазах вспыхнуло восхищение:

— Зимой поднимались? Вот это да… Расскажете?

— Конечно. А вы уже завтракали?

Лицо Серёги вдруг стало мягким и слегка растерянным. Заметив это и улыбнувшись, я быстро выбрался из палатки на звенящий чистый воздух. И рад вроде за друга, видно ведь, что девушка ему понравилась. И в то же время щемит сердце старым чувством, не отпускает. Потерял Юльку по глупости, не был серьезен, все шутил не к месту… И продолжаю то же делать! Увидел Юльку, и крышу снесло. Дурацкое желание рассмешить, чтоб вызвать искры в глазах. Вот какого чёрта такую чушь спорол про "серьёзно поднимался"? Но ведь она рассмеялась.

И от этого хорошо так на душе стало, светло. Захлестнуло ощущение счастья, которым хочется поделиться со всеми, дать каждому, подарить всему миру или просто видеть, как оно цветёт в Юлькиных глазах.

Пусть лучше Серёга без моих прибауток расскажет о дымящих снегом вершинах; замёрзших речках и остекленевших водопадах; санках, которые зачастую тащили на себе, вместо того, чтобы катиться в них… И о том, что лишь зимой видно с Победы пустыню Такла-Макан, желтеющую на горизонте. Только пусть не рассказывает, как его, полузамёрзшего, из трещины я еле выволок, зачем настроение девушке портить?

А через два дня в целях акклиматизации мы бодро вели сборную группу альпинистов к истокам ледника Фортамбек на старую стоянку.

Никакой надобности в присутствии сразу двух спасателей в этом походе не было. То, что Серёгу и Юльку потянуло друг к другу, заметили уже все и лишь улыбались. А я просто хотел видеть ее словно в последний раз перед большой разлукой. Не сказал Юльке, что не женат. Ведь пришлось бы объясняться: не могу ее забыть, все еще люблю и все такое… Зачем? Вон как она смотрит на Серёгу! Он — герой, и не только в её глазах.

Но, чёрт возьми! Так хотелось, чтоб она заметила: "барсов", вообще-то, в отряде — двое.

Ледник зиял трещинами, осыпался щебнистой крошкой и вздымался перед нами айсбергами древнего льда, который ещё мамонтов помнил. Саша Старых отлично вёл группу. Юльке несказанно повезло, что он был их руководителем. С таким руководителем можно, не дрогнув, с нуля на Эверест идти. И вот мы из-за зубцов нерастаявшего льда вышли к старой стоянке.

Хижина — на месте, в стороне сложены зачем-то рельсы. Кто их сюда на четыре тысячи метров доставил и зачем — тайна великая. В базовом лагере ребята уже легенд девушкам понарассказывали про чудика, что тут живет. Про то, что собаки тут лают просто на воздух, по ночам вытьё слышно и пение из хижины. Все эти байки начались с зимнего восхождения на пик Сомони российских альпинистов. Что им привиделось под завывание ветра — неизвестно, но истории получились занятные.

Не доходя до хижины, скинули рюкзаки. Наконец-то немного зелени и отсутствие льда, можно постоять, полюбоваться каменной стеной, почти отвесно поднимающейся над поляной и ниспадающим с неё ледником Трамплинным. Вдалеке, за ледником, величественно сверкала шапка пика Исмаила Сомони. Спокойствие разлито в воздухе, чуть слышно дул ветер, слегка шелестя в ушах. И вдруг отдалённый грохот — лавина сошла где-то на Трамплинном.

Саша Старых посмотрел на хижину:

— Паш, сходил бы посмотрел, можно там переночевать?

Пока шёл к хижине, думал: не похожа она на обитаемую. Что-то напутали с отшельником в горах. Подошёл ближе, ну так и есть! Дверная ручка прикручена к ушку на косяке стальным тросом. Такой аккуратно свитой петлёй, что я невольно задумался о недюжинной силе рук это сделавших. Кусачек у меня с собой не было, и заметив, что окно давно выбито, я решил влезть в хижину через него.

Пролез. Внутри — чисто и прибрано. Газовый баллон, двухкомфорная плитка, сверкающая алюминиевая чашка на старом столе, какие-то вещи, аккуратно сложенные в углу… Скамья, стул… Огромный баннер "Ред Фокс" прикреплён на стенке. Странно. Значит, тут живёт кто-то?

Выбрался наружу, наши ждут меня, встав полукольцом. Доложил:

— Она точно обитаемая. Хозяин через окно ходит, гостей, видно, не ждал.

— Ну тогда лагерь разбиваем, — чуть заметно улыбнулся Саша, — может быть придёт ваш отшельник, поговорим с ним о пути в Шамбалу. Где он её тут видел?

При слове "Шамбала" я вдруг ощутил холодок, пробежавший по спине. Оглянулся, и показалось, будто Трамплинный и есть ворота эти… белые, сверкающие, зовущие в неизвестность.

Отшельник не появился. И мы, пошутив немало по этому поводу, разбрелись по палаткам спать. Посреди ночи меня разбудил странный звук. Пение? Что-то протяжное и тоскливое висело в воздухе. Вылез из спальника, прислушался. Воет. Ветер? Но стены палатки даже не трепетали. Выходить вдруг резко не захотелось. Проснулся Серёга. Молча сидели и слушали странное пение, наконец, решили выйти наружу.

В воздухе — небольшая горная тяга, свежесть. Хорошо. И никакого воя. Повернулся в сторону хижины и вздрогнул — в окнах свет. Переглянулись с Серёгой и бегом туда. Заглядываем бесцеремонно в окно: никого. Старая керосиновая лампа стоит на столике и ярко светит. Я аж перекрестился, но видение не исчезло. Серёга отпрянул от окна, тихо прошептал:

— Вышел, наверное, куда-то. Давай подождём.

Сели под стеной, рассматривая призрачный белый пейзаж вокруг. Холодновато сидеть, не двигаясь. Встали, потопали ногами. Снова оглянулись на окно и остолбенели. Рамы застеклены! Серёга потянул меня за рукав:

— Идём отсюда.

А я отмахнулся и пошёл к двери — так и есть! Никакого троса на ручке, и дверь слегка приоткрыта. Постучался. Тишина. Рванул дверь на себя, широко распахивая. В хижине темно, ничего не видно, и вдруг голос:

— Заходи, негоже стоять на пороге и холод в дом пускать.

— Извините, — зашёл внутрь, захлопнул за собой дверь.

В темноте — чирканье спичек, искра, и вот старая керосиновая лампа вновь загорелась мягким жёлтым светом.

Отшельник — неопределённого возраста бородатый человек в заношенной куртке и потёртых джинсах — любезно кивнул мне, указывая на колченогий стул. В хижине тепло, хотя печка не топилась, пахло чаем с душицей. Я уселся на стул и для начала решил улыбнуться:

— Доброй ночи. А ведь я, честно, не верил в байки про вас.

— Знаю, Павел, знаю. Чаю будешь?

— Откуда знаете моё имя?

Отшельник улыбнулся, по-доброму так, но с ответом не торопился. Поэтому, расстегнув ставшую уже жаркой куртку, я осторожно спросил:

— Ну а вас как звать?

— Бхикшу.

Я кивнул, собираясь спросить, давно ли он тут поселился, как Бхикшу опередил меня:

— Ты сегодня видел что-то?

— Не совсем понял вопрос. Вы о чём, собственно?

Он помрачнел:

— Тогда ты рано сюда пришёл. Или я ошибся. Уходи.

— Погодите, — мне показалось, что знаю, о чём он спросил, — я видел.

Испытующий взгляд друг на друга, реальность качнулась, и мне открылся светлый город, отражающийся в зрачках Бхикшу.

Когда наваждение рассеялось, то оказалось, что мы сидим с Серёгой под стеной хижины. Серёга спал. Я толкнул его в бок и поднялся на ноги. В хижине не было никакого света, окно по-прежнему выбито, а дверь закручена стальным тросом.

— Паш, да мы никак уснули? — Серёга подошёл со мной к двери, потоптался. — Идём назад, холодно тут.

Наутро я, конечно, рассказал всем, что было. Девчата от души веселились, а Серёга утверждал, что мне всё приснилось. Юлька, грея руки о кружку с чаем, смотрела со смешинками в глазах:

— Как тебе всё это в голову пришло? Как, говоришь, хозяина зовут?

— Бхикшу.

Все снова рассмеялись. Лишь Саша Старых тихо сказал:

— Это не имя. По-моему, так называют тибетских монахов какой-то там стадии посвящения.

— Поправочка, — вырвалось у меня, — это памирский монах, а не тибетский!

В награду я получил тумак от поперхнувшегося чаем Серёги.

Возвращались в базовый лагерь весёлые и довольные походом. Погода всё время баловала нас, смартфоны девчат ломились от синеющих панорам ледника и улыбок на фоне белых гор. За четыре дня похода Серёга и Юлька прочно прикипели друг к другу. Стоило одному открыть рот, как вторая продолжала его мысль. Синхронно смеялись и многозначительно понимающе молчали, сидя на камне, прижавшись спинами друг к другу. И теперь я видел то самое счастье в Юлькиных глазах, которое всегда желал ей. Непривычная грустная радость поселилась во мне, наполняя дни созерцанием горных вершин и воспоминаниями школьных лет.

Уже на подходе к базе нас вызвал комендант лагеря. Оказалось, двое коммерческих альпинистов без подготовки решили идти на гору. Одному стало плохо, второй — молодец — решил его спускать, но сами не справляются. Спасатели Док и Леха вышли на помощь.

Серёга призадумался, потом с сожалением ответил:

— Мы не успеем. Далеко ещё. Пошлите кого-нибудь…

— Там некому, все ж без акклиматизации. — Я забрал у начспаса рацию, — база, это Павел. Скажите ребятам, скоро буду.

— Принято, Паш. Ждём. Конец связи.

Я скинул рюкзак, вручил Серёге, а сам короткой тропой рванул к ребятам, минуя лагерь. Для того-то мы заранее и прибыли, чтоб быть акклиматизированными на случай таких казусов.

Догнать Леху и Дока не получилось, но я встретил их, когда они тащили безвольное тело вниз. Второй альпинист угрюмо брёл позади, нагруженный двумя рюкзаками. То и дело спотыкался, останавливался, шатаясь, и героически шёл дальше. Кажется, я — вовремя. Забрал у него рюкзаки и потопали вниз. Никогда не переведутся на свете самонадеянные люди, рискнувшие пошутить с горами.

Интересно, что на этот раз загадали Леха и Док? За каждого "тяжёлого" они давали какой-нибудь обет. Док, когда пришёл к нам зелёным выпускником медакадемии, курил по пачке в день и чуть не получил кличку "Паровоз". В первой же спасоперации, придерживая за голову умирающего, покрытого инеем альпиниста, он поклялся: если тот выживет, Док бросит курить. Альпинист выжил, Док сдержал слово — не курит. Потом они с Лехой зареклись не пить. Опять же получилось. Никаких отмечаловок и по "пять капель". Только чай и кофе.

Что только не обещали в обмен на жизнь спасаемого! Три года не менять место работы, отказаться от восхождения на вершину, не материться…

Помню, однажды Док сказал:

— Я отдал за них всё. У меня ничего больше нет. И в следующий раз не знаю, что дать судьбе в обмен.

— Может, свечку в церкви? — неуверенно предложил Леха.

— Может…

С тех пор они приходили после сезона в первую же церквушку и ставили свечки пачками… Потом и я с ними, когда кончилась фантазия на обеты.

Серёга пока не знал о нашем командном обычае. То-то удивится!

Мы молча шли по склону, менялись. Тащили безвольную "тушку" вниз. Док время от времени проверял состояние больного, пару раз вколол поддерживающее, но это мало помогало. Наш альпинист был в полуобморочном состоянии со всеми признаками сердечной недостаточности. На очередном передыхе я увидел: нас кто-то догоняет сверху с горы. Там же никого нет, эти двое — первые! Связался по рации с базой, оттуда подтвердили: на горе никого кроме нас. Что за ерунда? Незнакомец ходко спускался, видно, что человек привычный, бывалый. И вот подошёл ближе… Я глазам не поверил — отшельник Бхикшу. Остановился, посмотрел на горемыку, которого мы спускали, и спокойно так:

— Нормально, жить будет. Давайте помогу.

— От помощи не откажемся. Спасибо.

Бхикшу улыбнулся, развёл руки в стороны, закинул голову к небу и тихо что-то зашептал. Я смотрел на него, ощущая, как усталость проходит, уступая место бодрости. С удивлением перевёл взгляд на себя, ожидая увидеть вливающуюся энергию, но нет — чудо невидимо. А отшельник тем временем подошёл к больному, коснулся рукой его лба, словно температуру проверил. И неживое лицо альпиниста тут же стремительно набрало здоровый розоватый оттенок. Веки дрогнули, он открыл глаза, зашевелился, сел на снегу, повертел головой и… вскочил на ноги:

— Ребят, спасибо, я сам до лагеря уже.

Док потянул его вниз:

— А ну не горячись. Погоди! — осмотрел, пощупал пульс, задал пару вопросов и слегка опешив повернулся ко мне. — Слышь, он здоров как бык… Как это?

Мы оторопело смотрели друг на друга и на Бхикшу. Тот улыбнулся, потрепал Дока по плечу:

— Я же слышал, что вам платить больше нечем, — и исчез, будто не было его.

— Он что — Бог? — был первый вопрос Дока.

— Не знаю, — я смотрел на то место, где секунду назад стоял отшельник, и понимал, что ничего не понимаю. — Ладно, ребята, идём вниз. И это… вертолёт отменить надо.

Три последующих дня весь лагерь переспрашивал у нас подробности этой истории. Юлька крутилась вокруг меня, заглядывала в глаза и слушала в который раз, как всё было. Потом выдала:

— Серёга сказал, что вы всегда всех спасаете. И ваш отряд самый надёжный. Представляешь? Так и сказал: "Я Паше, не думая, жизнь доверю!" — А это правда, что ты его из трещины вытащил? И ты, выходит, тоже зимний барс. Да?

Вопросы сыпались один за другим. Ей всё было интересно и всё надо было знать. Я не ожидал оказаться в центре внимания и по своей идиотской привычке отшучивался на половину вопросов. А глаза Юльки светились восторгом. Она восхищённо рассматривала меня, будто впервые увидела. Носилась между мной и Серёгой, и я уже не знал, кто из нас двоих ей нравится больше. Вот ведь женщины!

Пару раз наши с Серёгой взгляды скрещивались поверх Юлькиной головы, и я поспешно отворачивался, уходя от немого разговора.

Вечером в палатке, пакуясь в спальник, начспаса недовольно буркнул:

— Ты что творишь, а?

И вдруг я осознал, что мне очень трудно ответить. Прекрасно понял, к чему вопрос, но слова не шли, застряв где-то между совестью и эгоизмом. Видя, как оттаял от своего развода Серёга, и, вспоминая поход по леднику, понимал: я должен засунуть свои школьные мечты куда подальше. В конце концов, что мы хотим для друзей и любимых? Счастья! И оно было с избытком у Серёги и Юльки. И я никогда не смогу сделать ее такой же счастливой, как бы не мечтал об обратном.

Серёга, не дождавшись ответа, что-то зло буркнул, выключил лампочку, послышалось вжиканье "молнии" спальника.

— Погоди. Ты не так понял, — я решил, что надо сказать ради Юльки, себя и Серёги. — Мы с ней просто одноклассники. Понимаешь?

— Одноклассники, значит? — тут же откликнулся начспаса.

— Да. И прекращай дурака валять. Не со мной она на Фортамбеке слушала песню гор. С тобой.

Серёга шумно выдохнул, сел. И я скорее ощутил, чем услышал, как он открыл рот для резкого ответа, но… вместо слов палатку наполнила тишина, которая всегда звучала между нами на заснеженных склонах, над пропастями, над протянутой другом рукой…

За тонкими стенками палатки дышали горы. Чуть дрожала земля, ветер шептался с тентом, а мы молчали, врастая в такую привычную неспокойную тишину. Где-то далеко прогрохотал камнепад, раскатистым эхом отразившись от гор и нарушив наше молчание.

— Завтра у всех выходы на маршруты, — Серёга зевнул и буднично добавил: — Ты эти горы лучше знаешь, так что буду ориентироваться на тебя. Окей?

— Окей.

— Ну давай спать, уже, а то завтра рано вставать.

Серёга упаковался в спальник, а я улыбнулся в темноту. Хорошо решать чужие проблемы, кто бы мои решил.

На следующий день первые команды двигались по горе к промежуточным лагерям и при каждой радиосвязи справлялись — как там отшельник, не появлялся? Не исцелил ли ещё кого-нибудь? Может, ещё какое чудо явил? Шутники.

Наши девчата тоже ушли вверх на свой шеститысячник, а с ними — к тихой ярости Сергея — два улыбчивых испанца. Погода радовала: в синем безоблачном небе сверкали манящие пики. С Корженевской и Сомони развевались снежные "флаги", словно горы дымили. Мы в лагере ставили булавки на карте, отмечая, где какая команда. От базы маршруты шли не только на пики Сомони и Корженевскую, но и на горы пониже, коих в изобилии вокруг лагеря.

Серёга хмурился:

— Смотри, сколько людей на горах. А нас всего четверо. Не дай Бог…

— А ты не каркай, — строго оборвал его Леха, — и так первый поднимавшийся оказался первым же пострадавшим. Нехорошо это.

— А что ещё хуже, нам просто так помог этот Бхикшу, мы даже зарок не давали, а он… — Док махнул рукой и уставился на карту.

Серёга молчал пару секунд и вдруг:

— Какой зарок?

Мы переглянулись, но ни один из нас не торопился рассказывать. Начспаса вопросительно смотрел на меня, требовательно так, будто я самый знающий. Пришлось ему выложить про наш обычай, введённый Доком. Я ждал какой угодно реакции, но не той, что последовала:

— Ах вы, сукины дети! Вот почему у вас нет леталок! Вашу ж…

Док и Леха заткнули уши. Они ж обет давали не материться. Серёга осёкся, улыбнулся:

— Хм. Не выражаться, помню. Теперь я с вами, моя очередь зароки давать. И надеюсь, что не понадобится!

Вечером следующего дня с метеостанции пришла тревожная информация: на нас шёл шторм. И через сорок шесть часов он будет здесь. Комендант, тихо ругнувшись: не могли раньше сообщить, сел за рацию. Сакраментальное: "Всем с горы!" — полетело в эфир. Начались обычные пререкания с командами.

А я мерил карту пальцами и кусал губы. Девчата ушли достаточно высоко и далеко от лагеря. Провизии на "переждать" у них хватит, но на подъём — нет. И на ту гору мы не делали дополнительных забросок, не планировали, что кто-то на неё пойдёт. Саша Старых, услышав новость о шторме, решил немедленно поворачивать назад. И сообщил, что испанцы, обогнав их, ушли выше. Сколько комендант лагеря ни пытался вызвать испанцев — ответа не было…

Потянулись тревожные часы ожидания. Все команды пошли вниз. Оказаться в шторме на высоте не хотелось никому.

К концу дня внезапно вышел на связь Саша Старых и сообщил, что у испанцев беда. Один неудачно упал и сломал ногу. Второй — догнал группу девчат и попросил помощи.

Сергей взял рацию:

— Саша. Это Сергей. Спускайтесь. А мы идём к испанцам.

— Сергей, ты понимаешь, вам нужно дня два, чтоб подняться? В аккурат к шторму. С ума сошёл?

— Поднимемся за сутки. Спускайтесь! Как понял?

— Понял. Но спуститься не могу. Испанцы погибнут. Попробуем снять его своими силами.

Вот так… Девчата будут снимать с горы здоровенного двухметрового испанца.

Ещё минут пять Сергей и Саша препирались. Кончилось тем, что Саша принял решение: девушек отправить вниз под командой Юльки, а самому с испанцем идти в верхний лагерь.

Я хорошо знал те склоны. Прикинул расстояние и сложность, результат не обрадовал: шторм накроет всех троих на высоте выше шести тысяч. Тихо сказал Серёге об этом и добавил:

— Выходим сейчас. Или потом будет поздно.

— Чёрт! — Сергей прошёлся по палатке, — вот какого хрена бежать с такой скоростью по горе? Давайте трезво смотреть, мы успеем туда за сутки? Команды поднимались четыре дня.

— Там провешены хорошие перила, — уверенно заявил Леха, — если пойдём по ним, успеем.

— Тогда выдвигаемся!

На гору мы уходили уже в ночь. Первые высоты преодолели ходко; учитывая наш темп, должны были успеть снять испанца до шторма. Утром нас огорошила первая новость: шторм усилился и накроет гору значительно раньше. А ещё через пару часов мы встретились с девчатами, которые быстро спускались.

Юльки с ними не было…

***

С карниза падает мягкий ком снега, завалив голову и руки, оборвав мои воспоминания. Перецепляю жумар. Белая пыль вихрями пляшет перед глазами. Снег летит снизу, подбрасываемый ветром, вьётся над скальным ребром, осыпая меня холодными искрами. Выбираюсь на карниз, перелезая через ледовый барьер. Добрался! Мы прошли отметку шесть тысяч триста. Дышать тяжело, да ещё ветер забирает без того скудные запасы кислорода. По ребру метёт снег, унося реальность в облако тумана. Помогаю выбраться Серёге с его тяжёлым рюкзаком, ждём вторую связку: Дока и Леху. А вот и они. Ветер прижимает книзу; отходим согнувшись от края ребра. Снег лежит рыхлый, глубокий по колено. Меняемся с Серёгой местами, теперь мне нести рюкзак, а ему — протаптывать дорогу: "тропить". Он уходит вперёд налегке, у него лишь вода и небольшой кислородный баллончик на всякий случай. Иду, проваливаясь в его следы, ребята — за мной. Мысленно говорю Юльке: "Держись там, коза! Мы уже близко с горячим чаем и дексаметазоном". Надо ж было ей надумать вернуться! Решила, что мужики без неё не справятся. Теперь сидят все в ледовой пещере, и последнее, что мы знаем: у Саши Старых начался грудной кашель.

Кажется, ветер стихает. Снег падает мягко и ровно, мы идём в густом снегопаде. Странное ощущение под ногами, нехорошее, будто наступаю на снег не в полную силу… Не успел просигналить Серёге, как склон впереди меня уходит. Синие трещины стремительно чертят белое полотно, на котором маячит одинокая фигурка начспаса… Лавина! Быстрый разворот, взмах ледорубом. Рывок верёвки сбивает с ног, отбрасывает назад и вниз. Зарубаюсь, лечу по снегу в облаке снежной пыли на остро-рваный край обрыва. Толчок! Темляк впивается в руку, замёрзшие пальцы едва не выпускают рукоятку. Ледоруб зацепился, наконец-то! Я, дёрнувшись, завис на склоне, распластавшись как лягушка. Белый вал рокочущим чудищем катится рядом, обдавая комками снега, и с глухим уханьем падает в пропасть позади меня. Ощущаю рывок серегиной верёвки и резкую отдачу. Срыв?

Оглядываюсь на острое скальное ребро, верёвка свободно лежит на нём. Чёрт, да её ж об камни обрезало! Встаю, скользя и спотыкаясь, иду к скалам. Ребята нагоняют… Стоим, смотрим в белое бездонье метели — туда, где бесследно исчез наш Серёга.

Я знаю этот склон, тут пропасть метров триста — триста пятьдесят. А внизу — скалы. Голые острые скалы. До сознания медленно доходит, что Серёги больше нет. Но сердце отказывается верить. Словно бездушный робот включаю рацию и связываюсь с базой. Говорю им. Они переспрашивают… И мне опять и опять приходится повторять:

— Сергей погиб. Как поняли, база? Подтвердите.

Слова страшные, лаконичные висят в воздухе: "Лавина", — "срыв", — "идём дальше". В голове бьётся пульсом мысль: "Как я Юльке скажу?"

Отходим от обрыва, и тут меня накрывает. Валюсь на колени в снег: две минуты, дайте мне! Всего две минуты, проститься с бездонной пустотой за краем скалы. Док и Леха переглядываются и опускаются в снег рядом со мной. Молчим.

Снегопад закончился, последние снежинки летят в пропасть, куда унесла лавина Серёгу. И вдруг облака расходятся, открывая закат. Склон Горы заливается красным, сверкающим светом, жёлтые искры кружат в морозном воздухе. Поднимаюсь на ноги, вглядываясь в полыхающее солнце, и вдруг кажется, что Серёга зовёт на помощь, как тогда на зимней Победе, когда он в трещину провалился. Трясу головой, вслушиваюсь в разгорающийся закат… Нет, конечно не может быть. Но мысленно клянусь: "Я вернусь за тобой, Серёга, обещаю".

Док неуверенно трогает меня за плечо. За зеркальными стёклами не видно глаз, но ощущаю виноватый, растерянный взгляд.

— Что делать будем, Паш?

— Идём, — машу рукой в сторону затянутого облаками пика, — мы нужны там. Я иду первым, вы — за мной. Аптечку берегите.

Растягиваемся цепочкой по склону и упрямо бредём по снегу к замерзающему в облаках лагерю.

Темнеет. В облаке, накрывшем гору, почти ничего не видно. Мы успели за сутки, теперь бы разыскать в тумане вход в пещерку. А вот и жёлтый яркий язык флажка мечется на ветру, отражая свет фонариков. Спускаемся на четвереньках. В пещерке просторно. Прошлым сезоном, когда здесь много постояльцев было, её хорошо расширили. Включаю походный фонарь. Свет выхватывает неподвижные тела, кое-где присыпанные снегом, разбросанные рюкзаки, скрученную у стенки человеческую фигуру. Это ж Юлькина куртка! Кидаюсь, трясу её за плечо. Лицо у неё синее, иней на бровях. Док и Леха тормошат мужиков… Из ярких капюшонов на нас выглядывают неподвижные холодные лица.

Такого не может быть. Не могли они замёрзнуть в пещерке! Секунда, две… оторопь проходит. Док снова наклоняется над испанцем, засовывает руку ему за ворот, щупает пульс на шее.

— Живой!!! Братцы, они живые, перемёрзли просто. Давайте…

Я снова к Юльке, она открывает заиндевевшие ресницы, смотрит, хлопая глазами, ничего не понимает. Испанец, еле шевелясь, поднимается, что-то лопочет по-своему. Второй тоже очухался.

Аромат горячего чая взвился над термосами, захрустели обёртки сникерсов. На замёрзших лицах такие же замёрзшие улыбки. Юлька шепчет:

— Спасибо, — и впивается зубами в застывший коричневый шоколад.

Мужики захлюпали носами — оттаяли, закашляли. Со свистом втягивают в себя горячий чай.

Пытаюсь расшевелить Сашу Старых… Реакции нет. Глубокая до черноты синева вокруг глаз и иней на щеках наводят на плохие мысли. Док открывает его глаза, светит в них фонариком, щупает пульс… Опускает руку и отрицательно качает головой.

Мы не успели.

Высота взяла своё, и сердце Саши отказало. Видимо, перенапрягся, таща испанца до пещерки. Юлька сбивчиво рассказывает про то, что Саша кашлял… а потом, потом все просто погрузились в тяжёлое высокогорное забытьё. У них даже сил не было достать спальники и залезть в них.

Док хмуро раскрывает свой увесистый рюкзак, извлекает таблетки, ампулы и шприцы, сейчас накачает всех. Нельзя оставаться им в таком состоянии на высоте. Но смогут ли идти вниз?

Выхожу из пещерки на склон. Белая мгла обступила со всех сторон. Идёт снег. Снова! Мы не можем спускать в таком снегопаде троих еле живых людей, да ещё у одного — поломанная нога. Док выходит за мной:

— Паш, тут такое дело.

— Говори.

— У Юльки началась рвота. Похоже — отёк мозга.

— Да ну! — резко поворачиваюсь и смотрю на Дока. — Дексаметазон?

— Вколол, конечно, четыре кубика. Но… кислород мы потеряли вместе с Серёгой. Надо срочно всех вести вниз.

Иначе…

Мысли лихорадочно мечутся. Такого провала у нас не было ни разу. Мы все тут останемся. Все до единого! Чтоб спустить покалеченного испанца — нужно четверо человек. Чтоб спустить Юльку — нужно четверо человек. Чтоб забрать тело Саши, нужно ещё двоих… А нас — всего трое. Ладно, там ещё полуживой вымотанный испанец, который сбегал накануне вверх-вниз два раза. Док похлопал меня по плечу и ушёл в пещерку.

Стою на морозе. По ощущениям градусов тридцать ниже нуля. Хорошо, нет сильного ветра. Думаю… Ничего не могу придумать. Включаю рацию, вызываю базу. Слегка трещит эфир. Голос коменданта врывается ликующим тенором:

— Паша, слава Богу! Ну что там? Как они?

Рассказываю, что потеряли Сашу, что Юлька на грани, что живым мы, похоже, приведём только покалеченного испанца, он лучше всех себя чувствует. Нам нужна помощь. Спасотряд вызывает помощь из лагеря.

— Мы пришлём, как только будут люди. Держитесь! Пока первые спустившиеся ещё только во втором лагере.

Во втором лагере! Уставшие от быстрого спуска и толком не акклиматизированные. Будить этих людей сейчас и гнать к нам на высоту — это убить их.

— Мы справимся!

— Понял, Паша. Пришлю людей, но только утром.

Выключаю рацию. Утром они выйдут из лагеря и будут идти до нас ещё сутки, если смогут держать тот же темп, какой держали мы, что вряд ли, ведь шторм их встретит значительно ниже, чем нас. До окончания непогоды ещё три дня, если синоптики не врут.

Смотрю перед собой. Да, у меня так же, как и у Дока с Лёшей, больше нечего предложить в обмен на три жизни. Свечку? Свечку, да? Усмехаюсь. Мы так высоко: на шести с половиной тысячах метров. Небо — рядом, ближе чем земля. Мы за чертой жизни. Здесь уже никто не живёт, если не считать смешных микроскопических тихоходок. Но я их никогда не видел. Странные мысли лезут в голову на высоте. Вот причём тут тихоходки? Отрешённость и пустота в душе. И один вопрос: "Зачем?"

Стряхиваю оцепенение. Это просто шок. Пройдёт. Стискиваю зубы. Не в первый раз я залез так высоко, а вместо жизни принёс вниз завёрнутый в тент труп. Такое бывает, что мы опаздываем, но я говорю: "Нет, не в этот раз!"

У меня остался только я сам. Смотрю вверх, на падающий в темноте снег, небо так близко, рукой достать. Если приведём их живыми, я готов на всё. И вспоминаются слова: "В руки Твои отдаю душу мою". Склоняю голову покорно, и ветер стихает. Снег повисает недвижно в воздухе, мгновение растягивается в вечность… и чудится мне, что слышу ответ небес…

— Паша!!! — Леха вылетел из пещерки, — Пашка, Саша очухался. Живооой!

Вздрагиваю, лезем в пещерку, Саша уже пытается чай пить, держа кружку скрюченными, еле шевелящимся руками. Юлька с вымученной улыбкой помогает ему, оглядывается на меня и спрашивает:

— А Серёжа где?

Вопрос, которого я боялся больше всего. Вот как ей скажу? Кашляю, поперхнувшись своей мыслью, отвечаю:

— Он внизу… остался.

— А, — она смотрит задумчиво, и снова переводит взгляд на Сашу, помогает держать ему кружку, — внизу? А… Координирует по рации? Он же у вас начальник. — Слабая улыбка и надежда в глазах.

— Да, координирует, — эхом отзывается Леха.

Достаю батончик милкивей — любимый Юлькин со школы — и протягиваю ей:

— Для тебя, от Серёги.

Она хватает свободной рукой, расцветает:

— Спасибо!

Я молча улыбнулся, пусть не знает, что не от Серёги это, а от меня. Кто ж ещё в отряде может знать её школьные привычки?

В пещерке тесно. Мы уже надышали, со свода падают капли. Окидываю спасотряд взглядом: Леха и Док выглядят не лучше тех, кого спасаем. Распихиваю рюкзаки, бодро говорю, что будем ночевать здесь. Пойдём завтра утром. Док кивает: медикаментов хватит продержаться до утра. Колоть будет при необходимости Юльке каждые два часа, да и таблетки кое-какие есть.

Усаживаюсь в уголок и только тут понимаю, что внутри всё дрожит от бухающего сердца, а желудок сводит. Мы же сутки не спали, шли без остановки. Достаю плитку чёрного шоколада и вгрызаюсь в него под судороги в голодном желудке. Леха и Док тоже падают, где пришлось. Пьют чай, грызут батончики. Концентраты и заветную тушёнку доставать нет ни сил, ни времени. Саша Старых дышит тяжело, но пытается улыбнуться. Молодец, мужик.

В пещерку кто-то влезает на четвереньках. Пар мешает рассмотреть — кто. Я забыл про шоколад, увидев старую поношенную куртку. Слишком хорошо её знаю, куртку эту. Бхикшу.

Отшельник усаживается и спокойно так:

— Здоров, мужики! И вам, леди, наше с кисточкой. Чайку не нальёте?

Леха и Док сидят с разинутыми ртами. Наливаю чай, протягиваю отшельнику, смотрим в глаза друг другу. И снова вижу там далёкий манящий город.

Бхикшу шумно пьёт, шмыгает носом, широко улыбается:

— Спасателей вызывали?

— Ангелов вызывали, — невольно улыбаюсь ему в ответ.

Он кивает, окидывает нас взглядом, каждому что-то доброе говорит. Мне уже не важно — что, просто ощущаю нечеловеческую силу и уверенность, исходящую от этого… отшельника, и понимаю: мы спасены.

Он душевно улыбается и снова разводит руки, как тогда на склоне. Голову запрокидывает к заледеневшему своду, замирает… Странный гул наполняет пещерку. Своды кувыркаются над нами, вихрями взлетает снег, мелькают звёзды… Мимолётное ощущение пустоты и полёта. Падение в чёрно-синюю бездну. Всего миг, который даже толком не зафиксировали глаза, и вот мы перед палатками базового лагеря. Сидим точно так же, как сидели в пещерке, а сверху падают наши рюкзаки, шлёпаясь, как лежали.

Я даже шоколад из руки не уронил. Несколько мгновений смотрим по сторонам и друг на друга. Потом начинаем смеяться от счастья. Выкрикивать какие-то бессвязные "спасибо" в адрес отшельника, неба, Бога и судьбы.

Встаю и иду в палатку радиосвязи. Комендант лагеря дремлет, навалившись на стол. Рядом так же прикорнул наш повар. Рация стоит включённой, ждёт вызова. Кашлянув, чтоб не испугать их, здороваюсь. Комендант трясёт головой, смотрит на меня недоумённо:

— А сколько времени?

— Не знаю, ночь. Помогите дотащить до медпалатки испанца.

Ребята выходят, помогают с испанцем, потом с Сашей. Наконец, до коменданта доходит:

— Паш, а вы как тут оказались?!

Рассказываю, он трясёт головой, потом махнув рукой:

— Ладно, спать иди, утром нормально объяснишь. А то сказки какие-то…

Утром возле умывальников натыкаюсь на Леху и Дока. Они вместо "доброутро":

— Представь! Сегодня заглянул в медпалатку, а они все здоровые! Будто ничего не было. Осмотрел ногу испанца: ни отёка, ни опухоли, и боли нет… я уж не знаю, там вроде как костная мозоль образовалась. Вот как? Бхикшу опять просто так помог?

— Не знаю, по-моему, нет. Я…

— Что ты пообещал? — Док пытливо вглядывается в меня, — говори, всё как есть.

— Я не то чтоб пообещал. Я сказал, что покоряюсь воле…

— Просто покоряешься? То есть… Хм, — красноречие друга иссякает, и он растерянно замолкает.

Леха же тихо:

— Может быть, это — самое правильное. Смириться с тем, что кто-то умрёт? Ведь мы всё-таки не боги… Мы просто спасатели. А так получается, что идём наперекор?

— Не знаю, — подхожу к умывальнику, — по-моему, правильно — это спасти всех, иначе какой смысл? — и плескаю в лицо обжигающе-холодной водой.

Вытираюсь и слышу девичий вскрик, повисший в ненастном воздухе. Крик взвивается к вершинам и падает вниз на лагерь надрывным плачем. Юлька… Комендант ей сказал. Не смотрим с друзьями друг на друга, а она уже бежит к нам. Налетает на меня, трясёт за полы куртки:

— Почему ты не сказал? Ты сволочь, Пашка, сволочь! Он жизнь тебе свою доверил, а ты! — молотит кулачками по груди, кричит бессвязно, упрекает меня, что не уберёг, не сказал… что хреновый я спасатель. Конечно, хреновый.

Обхватываю её за плечи рукой и прижимаю к себе. Её трясёт от слёз. Говорю, как ребёнку что-то ласковое, бессмысленное, глажу по голове. Леха и Док скорбно молчат, глядя на всё это. Подходит комендант, сухо бросает Доку:

— Дай что-нибудь успокоительное человеку. А то ей плохо станет.

Док отбирает Юльку у меня и уводит в медпалатку.

Стою и смотрю в пасмурное серое небо, тихо шепчу:

— Знаю, что надо делать, только разреши… позволь… в последний раз.

Тучи дрогнув, расходятся, словно их раздвинула невидимая рука, на лагерь падает яркий солнечный луч. Улыбаюсь в ответ, потому что сегодня на краткий миг я могу изменять чужие судьбы.

Собравшись, покидаю лагерь, иду к лавинным сбросам… Никому не сказал, куда отправился. Начнут отговаривать. Иду и мысленно ругаю себя, что растяпы, не взяли бипы, и чем только думали, когда уходили в метель!

Юлькин крик всё ещё стоит в ушах, и её шёпот, когда зашёл попрощаться в медпалатку:

— Он же жив? Паш, он жив, да? Ты же спасёшь его? Ты же всех можешь спасти!

Ветер налетает порывами, рваные лоскуты облаков трепещут между палатками, которые ходят ходуном. Альпинисты, пришедшие утром с горы, сказали, что во втором лагере сорвало и разодрало палатки. Но, к счастью, все команды вернулись без потерь. И сейчас занимали свои места в лагере. Палатки остаются позади, иду по засыпанной снегом поляне, дальше к морене, часа через три выйду к сбросам, а там — посмотрим…

Под горой — затишье, ветер пролетает где-то выше. Дрожит весь хребет под ударами ветра. Лезу по камням, к огромному снежному конусу. Справа на камне примостились альпийские ромашки, выглядывают из пушистых листьев, смотрят на меня жёлтыми глазками. Хороший знак, вот честное слово — хороший. Невольно улыбаюсь, огибаю скальный выступ, взявшись рукой чуть ниже ромашек. И снова чудится: зовёт Серёга меня. Ещё пара шагов… И точно! Зовёт! Бросаюсь по морене, прыгая с камня на камень. Серёга! Лежит между камней на снегу, стонет… нога неестественно протянута.

— Я пришёл, всё хорошо, Серёга, я пришёл!

Он мутными глазами смотрит, что-то пытается сказать. По рации вызываю ребят с базы. Сейчас прибегут скопом, потащат в лагерь… Слышу ликование в голосе коменданта, и сажусь рядом с другом без сил, вдруг понимая, что бесконечно устал.

Скрип снега, Бхикшу подходит и садится рядом:

— Рацию оставь Сергею. И пойдём. Пора.

Киваю, помогаю Серёге сесть так, чтоб не тревожить ногу, оставляю ему рацию, жму руку. Столько хочется сказать на прощание… но выдаю лишь:

— Юльку береги.

Он кивает, и мы уходим с Бхикшу за скальные выступы. Хочу оглянуться, но отшельник строго бросает:

— Не оглядывайся, когда путь выбран.

Горы раздвигаются, свет заливает длинное извилистое ущелье. Никогда не видел таких красивых долин. Останавливаюсь и вглядываюсь в хрустальную синеющую даль. Потом спрашиваю у Бхикшу:

— Это и есть путь в Шамбалу? Но почему я?

— Ты дал клятву покориться? Зачем тогда спрашиваешь? Дорога видна, иди.

— А ты?

— Я буду тут ждать, когда ты вернёшься и сменишь меня. Не вечно же мне вас, горемык, спасать.

Я делаю шаг по светлой песчаной тропе, и горы тихо сдвигаются за мной.

08.02.2018