Три дня был в командировке, а Ленка не звонила. Договорились, что позвонит, если Мишка… Так… Стоп. Не звонила, значит, Мишка живой. Надо идти. Я должен… Блин… Никому я ничего не должен, но пойду, потому что собственная совесть просто жрёт меня изнутри, так же жадно и целенаправленно, как Мишку рак. А ты, батенька, философ… Нет… Трус… Жалкий трус. Боишься идти к смертельно больному другу, пожать ему руку и поймать себя на мысли: «Запомни это тепло. Скоро его не будет. » Всё, философ хренов, встал и пошёл! Господи… Как же это страшно, когда ничего нельзя сделать. Ни — че — го!
На улице — жарища. Асфальт плавится. Солнце, оборзевшее и равнодушное, как новые реформы правительства, сжигает всякую надежду на прохладу вечером. Ветер ползает в траве. И чего ты её раскачиваешь, бедолага? Не трава это уже — сено на корню. А вот и Мишкина девятиэтажка. Пока ещё Мишкина…
Дверь открывает Ленуська, и сердце у меня не замирает, как у большинства нормальных людей в таких ситуациях, а начинает бешено колотиться. Ленка одета в какой-то старый халат, не причёсана, без макияжа. Это — ненормально. Она держалась лучше меня даже тогда, когда врач-онколог, наш одноклассник, кстати, обозначил диагноз и срок: не более трёх месяцев. Я видел, как у Димки тряслись руки, когда он, прямо в кабинете, прикуривал от моей зажигалки. Про себя вообще молчу: сигарету фильтром закурил. И потом, когда Мишка уже реже вставал, наша прекрасная и мудрая Елена, стильно одетая, в неизменном макияже, теребила мужа:
— Вставай, Мишаня, я гулять хочу. Можно — на балконе.
Мишка улыбался и отбрыкивался:
— Иди с Витькой погуляй.
Но Ленка не уступала:
— Обойдётся. Пошли, милый, а то меня с балкона уведут.
Тыча в мою сторону пальчиком, она посмеивалась:
— Я с этим Дон Жуанам ни за что не пойду! От него опять противными духами пахнет!
Мишка с трудом поднимался, и мы шли «гулять» на балкон. И я, и Ленка хорошо запомнили Димкин совет:
— Движение ненадолго продлит ему жизнь. Сляжет — всё…
Каждый раз, стоя на балконе, Мишка, жадно хватая ртом воздух, просил:
— Вить, закури… Я хоть понюхаю…
Ленка морщила свой курносый носишко и выговаривала сразу нам обоим:
— Конечно, табачище лучше молодой зелени пахнет. А впрочем… У тебя «Парламент», Казанова? Тогда кури, а то от дурного парфюма голова разболелась. Подари уже своей пассии нормальные духи.
Я смущался, естественно, а Мишка улыбался, глядя на нас, и дышал спокойнее, без хрипов. А сейчас Ленка выглядит так, как я и представить себе не мог: красные, припухшие веки, словно полинявшие, мутные зелёные глаза и этот халат ещё… Никогда не видел её в халате…
— Ленка… Что? — не говорю, а сиплю я севшим голосом.
— В больницу его вчера забрали, Вить. Димка приехал и забрал. Говорит, надо прокапать что-то новое.
Она неожиданно зарыдала, уткнувшись мне в грудь лохматой головой:
— А меня не пускает туда. Говорит: нельзя мешать процессу.
В соседней двери щёлкает замок.Быстро, но аккуратно я впихиваю Ленку в квартиру и закрываю дверь: нечего на неё, такую, пялиться. В полутёмной прихожей, я опять обнимаю Ленуську. Пусть выплачется. Сколько уже можно носить всё это в себе? Ленка рыдает горько и безутешно, а я глажу её волосы и замечаю седину. Сразу заныло в груди. И больно так! Словно это у меня порок сердца, а не у Ленки.
Не помню, чтобы вообще так больно ныло. Эх, Ленуська… Держись. Нам ведь его ещё хоронить… Ленка перестаёт реветь и, заглядывая мне в глаза, тихо просит:
— Вить, позвони Димке, попроси: пусть хоть тебя пустит к нему. Мне так спокойнее будет.
— А это — идея! Щас!
Я поспешно шарю по карманам: телефон-то я взял? Забыл, конечно же.
Ленка это понимает по моему растерянному лицу и улыбается сквозь слёзы:
— Когда ты уже женишься на нормальной бабе?
— Зачем?
— Чтобы собирала тебя в дорогу и оладьи твои любимые по утрам жарила! — чуть веселее улыбается Ленка.
Ответить я не успеваю. Звонят в дверь. Ленка испуганно ойкнув, бежит на кухню и выглядывает из-за приоткрытой двери:
— Узнай, чего там кому надо.
Дверной замок чвакает, кряхтит, скрипит и никак не хочет открываться. Я злюсь, но успеваю заметить, что по полу тянет холодком. Наконец то. Наверное, обещанная гроза пожаловала. Но на пороге..
— Мишка! — радостно ору я.
— Мишанечка! — бежит к мужу Ленка.
— Тихо, тихо, — устало улыбается Мишка и предупреждающе выставляет вперёд руки, —
И обниматься, и целоваться осторожнее попрошу. Устал я чего-то.
— Тебя выписали? Так быстро? А почему меня не предупредили? А как же ты добрался? Или тебя подвезли? — засыпает мужа вопросами Ленка, а сама прижимается к нему и гладит, гладит руками его небритые щёки.
Мишка осторожно отстраняется и идёт в комнату, поясняя на ходу:
— Сбежал ненадолго. Лекарства прокапали новые, хорошие. Лучше мне стало. Можно сказать, как и не болел никогда. Соскучился по вам обоим, чудики, вот и сбежал.
— Да ты что? — ахает Ленка и звонко смеётся:
— А Димка говорил, что у них больница, как тюрьма: мышь не проскочит.
Мишка усмехается:
— Ну, мышка — не Мишка.
Мы с Ленуськой довольно переглядываемся: пусть ненадолго, но это тот, прежний наш Мишка: весельчак, остряк и балагур. Остряк в это время неодобрительно хмурит брови и безапелляционно ляпает:
— Ленчонок, ты сегодня — просто королева бала в бомжатнике.
Ленка вспыхивает и смущённо косится в мою сторону.
— Да, да, — жёстко добивает её муж, — Я именно об этом: у нас друг в гостях, а ты…
— Мишан… Ну, ты чего? Перекапался что ли? — встреваю я в разговор, заметив, что глаза у Ленки начинают подозрительно блестеть. Мишка смотрит в мою сторону, и мне становится не по себе от его непривычно холодного взгляда. Но через мгновение его глаза теплеют:
— Извини, брат, — он снова поворачивается к жене, — и ты прости, малыш. Устал я. Очень…
— Миш, давай чайку? — опять оживает Ленка.
— А, давай! С оладушками!
— Полчаса, ребята, и будут вам оладушки!
Ленуська исчезает на кухню, а мы садимся в кресла: я небрежно, а Мишка очень осторожно и ласково поглаживает мягкую обивку:
— Представь, брат: никогда не замечал, что она тёплая и бархатистая, как кожа у женщины.
На велюре остаются длинные тёмные полосы.
Я рассеянно киваю, отмечаю про себя, что надо напомнить Ленке про сильно отросшие ногти и шарю по карманам в поиске сигарет.
Неужели их тоже не взял, как и телефон? Уф… Тут… Просто положил в карман рубашки. И зажигалка — там же.
— Закури… Я хоть понюхаю… — просит Мишка.
Я вопросительно киваю в сторону кухни.
— В ванной она, — улыбается Мишка, — в порядок себя приводит.
Я закуриваю, а Мишка чутко принюхивается, втягивая нервно подрагивающими ноздрями ароматный, густой запах «Парламента».
— Хорошо-о-о… — глубокомысленно тянет он.
Через минуту его голова устало откидывается на спинку кресла:
— Долго она чего-то… Иди, помоги ей… Подремлю немного…
Я выхожу на кухню, где Ленка мечется между плитой и шкафами. Она уже не в халате и при макияже.
— Ты чего ушёл от него? — возмущается Ленуська и, неловко взмахнув рукой, опрокидывает на пол сахарницу.
— Заснул он, — поясняю я и наклоняюсь, чтобы собрать сахар руками. Ленку посещает та же самая мысль про сахар. Мы звучно чмокаемся лбами. Не знаю, как у неё, а у меня искры из глаз сыплются от боли.
— Блин…, — обеими руками хватаюсь я за лоб, — У тебя — не голова, а гиря тяжелоатлета.
— Не блин, а оладушек! — Смеётся Ленка и чмокает меня в подбородок. Выше не достать ей, пигалице.
Я подмигиваю:
— Сразу полегчало.
— Тогда — помогай, — улыбается Ленка.
— Есс, босс! Слушаю Ваши приказания!
Ленка разворачивает меня лицом к шкафам:
— Пакет муки на второй полке, там же — ванилин. Для особо бестолковых даю инструкцию: ванилин — это маленькие пакетики рядом с мукой.
Я достаю и то, и другое, а Ленуська снова командует:
— Три яйца из нижнего отсека холодильника достать и хорошо помыть.
Она подвязывает красный, в кокетливый белый горошек, фартук. Я сажусь на кухонный табурет и молча наблюдаю. Самое главное, что наблюдать этот процесс мне намного интереснее, чем футбольный матч между сборными России и Бразилии.
В большую, обливную чашку Ленуська сыплет горкой муку. Пока она открывает пакетик с той штуковиной, название которой уже благополучно мной забыто, я успеваю заметить, что мука выглядит, как настоящая гора, только в миниатюре. Наверное Бог,(если он есть, конечно), также насыпал горы на землю. Пахнет пасхальным куличом. Вкусно пахнет. Ленка делает в горе углубление. Ну, точь в точь — вулкан! А вместо лавы, там шипит та хрень из пакетика, кефир или ряженка, или простокваша, (я не понял), соль и сахар. Сахар я подобрал, пока Ленка доставала чашку для теста.
— Яйца чисто вымыл? — придирчиво спрашивает повариха, с сомнением прищурившись, — Ты учти, они — деревенские!
— Чисто, — Клятвенно уверяю я и недоумённо спрашиваю, — А что: деревенские яйца грязнее городских?
— У кур то? — переспрашивает Ленка, задумчиво прикидывая: а не подлить ли ещё кефира — ряженки — простокваши? Одновременно вникнув в смысл вопроса, мы тихо хихикаем: не хватало ещё Мишаню разбудить. Смех больше нервный, чем весёлый, но всё же — какая никакая, а разрядка.
Все три яйца разбиты прямо в углубление на мучной горке, и я получаю новое распоряжение:
— Сковороду с синей ручкой достань, сполосни, сухо вытри и поставь на огонь.
— Сделано, босс! — рапортую я, быстро выполнив задание.
— Ну, и чего стоишь, как Родина-отец на кургане? — спрашивает меня Ленуська. А я и правда стою, с каким-то детским восторгом наблюдая, как тягучее, желтоватое тесто срывается с ложки и падает обратно в чашку. Ну, просто — капля мутной росы в обьёмном и многократном увеличении.
— Масло на сковороду налей, чудо! — улыбается Ленка, — Бутылка с маслом в пенале, на нижней полке.
Уже через минуту первые оладушки ворчливо шипят на сковороде, меняя сливочную желтизну на золотую корочку.
— Две тарелки и две пиалочки, что с клубничками, из сушки ставь на стол! В пиалочки налей сметану из холодильника. Сметана — в банке с розовой крышкой! — слышу я приказ, а сам просто давлюсь слюной. Но приказ выполняю чётко и без нарушений. Три первых пышных, ноздрястых, умопомрачительно золотых оладья Ленуськин кладёт на тарелку и подталкивает меня к столу:
— Ешь, пока горячие. Ты ведь именно горячие любишь.
— Неее… Я с Мишкой! — не особо уверенно протестую я.
— И с Мишкой поешь тоже. А пока считай, что пробу снимаешь.
Я больше не спорю, а сажусь и ем. Нет. Вкушаю! Потому что это пахучее чудо можно только вкушать. Ленка поджаривает следующую партию и, довольная, снимает фартук:
— Пойду, Мишане отнесу.
— Давай!
Я не успеваю достать сигарету, потому что Ленуська возвращается:
— Вить… А Мишки нет там… И в спальне нет… И на балконе…
— Как нет? — удивлённо переспрашиваю я, поспешно сую в карман сигареты и лично проверяю квартиру. Мишки нет нигде. Встревоженная Ленуська ходит за мной по пятам. В комнате она ставит на столик возле кресел тарелку с оладьями и спрашивает меня:
— А, может он на улицу вышел?
— Точно! — хлопаю я себя ладонью по лбу, — Конечно, вышел! Теперь с соседом сидит. С дядей Ваней из седьмой! Помнишь: он всё ждал его?
Мы вылетаем в прихожую. Так и есть: дверь приоткрыта.
— Вот, балбес, — ругаю я Мишку, а сам обуваю туфли, — Хоть бы предупредил!
Ленуська не успевает мне ничего ответить, потому что дверь распахивается так неожиданно, что она вскрикивает, а я вздрагиваю. На пороге стоит Димка.
— А почему дверь открыта? — спрашивает он, но тут же забывает свой вопрос. Его взгляд встречается с Ленуськиным и виновато опускается в пол.
— Дим?.. Ты чего?.. — заметив это, спрашивает Ленка и цепляется за моё плечо. Я машинально притягиваю её к себе и переспрашиваю Димку:
— Диман, что случилось?
Димка проходит в комнату, закрывает дверь, прислоняется к ней спиной и поднимает на нас глаза:
— Мишка умер вчера, ребята…
— Вчера? — выдыхает Ленка и медленно оседает на пол.
Я успеваю подхватить её на руки и несу на диван. Димка достаёт из нагрудного кармана заранее приготовленный шприц и делает ей укол. Через несколько минут проверив пульс, Димка тихо шепчет:
— Сейчас очнётся, — и просит, — Витич, дай сигарету, что ли…
Мы закуриваем. Глядя на голубые струйки дыма я задаю вопрос, который мучает меня с момента оглушающей новости:
— Дим. в котором часу Мишка умер?
— Вчера ночью, около двенадцати. Мы с ним договорились: как почувствует, что совсем хреново — позвонит, а я заберу его в больницу, чтобы не у Ленки на глазах...
Ленка прерывисто вздыхает, но в себя не приходит. Димка ещё раз просчитывает пульс:
— Сейчас, сейчас. Я побольше ввёл дозу. Сердцу надо дать передышку.
Он тянется к сигаретной пачке, но я хлопаю его по руке:
— Хорош, Диман. Не продыхнёт же, как в себя придёт.
Димка не спорит. Он присаживается на диван у Ленуськи в ногах и тихо рассказывает мне:
— Я полдня тебе на телефон названивал. Не хотелось одному идти сюда. Ну, ты меня понимаешь.
— Понимаю… — машинально отвечаю я, а сам гляжу на кресло, где ещё темнеют на обивке отчётливые тёмные полоски, оставленные Мишкиными пальцами полчаса назад.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.