Объект: общие сведения

Время как будто замерло. Даже погода в эти дни стояла одна и та же.

Он неизменно вставал в одно и то же время, шел на кухню. Жена молча подавала завтрак и уходила в их спальню, где сейчас спала одна. После завтрака он не шел на службу, а запирался у себя в кабинете и принимался червем копаться в бумагах. Со службы пока не звонили.

Три дня спустя ему уже казалось, что прошел месяц. Три дня спустя они с женой решились пойти прогуляться: просто вышли, просто прошлись по двору. Если не считать каких-то бытовых моментов (вопросов вроде «ужинать будешь?» и ответов «да» или «нет»), за последние дни они не сказали друг другу ни слова.

Три дня прошло после похорон, уже начала испаряться водка в рюмке перед фотографией сына.

Один раз позвонила дочь — пока не спешила уезжать обратно в Петербург — спросила, не нужно ли чего. Невестка не звонила.

И вот, три дня спустя, сидя с женой на лавочке во дворе дома, он вдруг вспомнил, что им обоим по сорок восемь. И отчего-то подумалось, что они оба — одинокие старики. Да, они есть друг у друга, у них взрослая дочь, но именно рождение сына — тогда, когда обоим было по восемнадцать — превратило их в отца и мать, превратило их в семью. Теперь приходилось заново вспоминать, кто они и зачем живут.

Ему было легче, чем ей — у него была служба.

И служба напомнила о себе на исходе третьего дня — безвременье оборвалось с телефонным звонком, и новый отсчет времени пошел с наступившей за тихим вечером ночи.

***

Генерал ФСБ Кротов приходил в себя после тяжелого инсульта. Его выписали домой под присмотр сиделки, круглосуточные услуги которой оплачивало государство. Семьи или родственников, которые могли бы заботиться о нем, у Кротова не было. Он жил совершенно один в четырех комнатах со множеством книг, множеством дорогих, антикварных вещей — со множеством тайн своей долгой, непростой жизни.

Генерал теперь совсем не ходил и едва мог говорить, ворочая одной половиной рта.

Поскольку доктора не прогнозировали улучшения, он вызвал к себе подполковника Кречетова. Тот явился меньше чем через полчаса и к инвалидному креслу больного подошел без тени скрытой тревоги, неловкости или жалости к старому генералу.

Просто два сослуживца встретились по делу, не важно, что один из них инвалид, а другой недавно потерял сына. Кречетов прекрасно владел собой.

«Беда не приходит одна, — думал Кротов, глядя подполковнику в глаза. — Как же не вовремя все случается!.. Он слишком хороший человек. Честный, порядочный. Зря я выбрал его. Но теперь уже поздно что-либо менять…»

— У меня и у высшего руководства к вам очень серьезное поручение, Кречетов, — говорил генерал мучительно медленно. — Вы имеете право отказаться, но тогда… — он перевел дыхание, — тогда крайне важный проект будет заморожен на длительное время. Или ликвидирован…

— Я готов, — спокойно ответил Кречетов. Ответил без боязни, без раздумий, без патетики. Действительно готов служить, несмотря ни на что? Или ему теперь просто все равно?..

Генерал вздохнул и повел скрюченной рукой (махнуть не получилось).

— Выслушайте. Пути назад не будет. Вел проект я. Знают о нем очень-очень немногие. А полной информацией владеем только я и президент. Если вы согласитесь, то впервые в истории России о нем будут знать не двое, а трое живущих. Я уже не в состоянии… Но если вам понадобится совет при работе с… — генерал вновь умолк, тяжело, прерывисто дыша. — Проект давний и очень сложный. Надо постоянно курировать «объект». Объект тяжелый, я с ним подорвал здоровье… Откройте сейф. Там, за картиной, между окнами.

Кречетов подошел к репродукции простенького натюрморта, снял ее с крючка и набрал названный генералом шифр. Сейф оказался маленьким, но с толстыми стенками и даже собственным, внутренним освещением в виде двух светодиодных лампочек.

В сейфе лежала большая, толстая папка, запечатанная тремя сургучными печатями.

— Этот архив не был оцифрован, — прохрипел Кротов. — Единственные копии хранятся у президента.

— Что это за проект, о котором знают лишь двое? — спросил Кречетов, касаясь кончиками пальцев гладкого сургуча и шероховатой, теплой бумаги.

Лицо парализованного перекосилось и не сразу стало понятно, что он усмехается.

— Этот проект… сам знает о себе.

— Хотелось бы располагать более полной информацией.

— Этот объект… Это… самостоятельное существо. Очень необычный агент. Большего вы узнать не можете, пока не распечатаете пакет. Если сделаете это, в отставку уйдете только ногами вперед. Или как я… Вот вам и полная информация. — Генерал помолчал. — Жаль взваливать это на вас, но другого найти не успеем. Нет времени для проверок. Нельзя надолго оставлять объект без наблюдения…

Андрей Павлович Кречетов размышлял недолго. У него была служба. Об отставке он не мог и думать — о пустых, страшных часах и днях с остановившимся временем.

— Я готов, товарищ генерал.

— Ну, с Богом, — пробормотал, наконец Кротов. — В папке три раздела. Возьмете первый, выучите наизусть, затем возьмете второй, затем третий. Вы должны изучить объект так, чтобы больше не возвращаться к бумагам. Потом вновь запечатаете пакет.

— Вас понял.

— И еще… Загляните в верхний ящик моего стола.

Кречетов выдвинул ящик письменного стола. В глубине на ровном, светлом дереве лежал ежедневник в обложке из темной кожи, а на нем — нижняя половинка старинного креста. Крест был простой, медный, позеленевший от времени даже на сломе — видно, очень давнишнем.

— Возьмите крест, — проговорил генерал, немного хрипя. Старик устал. — Вторая часть у объекта.

— Как мне его найти?

— Он сам вас найдет. Скоро. Я сообщу ему о вас. И — последнее… — Кротов сделал паузу, отдышался. — Он — тварь! Мерзость. Не подпускайте его к себе и к своей семье. Он — объект, который можно и нужно эффективно использовать. Не подпускайте…

Генерал резко умолк — последнее предостережение отняло у него последние силы. Собрав волю в кулак, он пробормотал:

— Можете быть свободны.

***

Часто решения, принятые нами в экстремальных или просто непривычных обстоятельствах, потом удивляют нас самих. Как я мог согласиться? Почему я вдруг не отказал?

Сидя в такси, Андрей Кречетов вдруг почувствовал, что возвращается в привычную жизнь — возвращается из безвременья, из квартиры больного генерала, с пакетом таинственных документов в чужом портфеле, с чужим сломанным крестом, который до сих пор сжимал в руке.

Была четверть двенадцатого. Марина, жена, встретила его на пороге. Конечно, его не в первый раз вызывали на ночь глядя, но ей так хотелось представить, будто хоть что-то в простой жизни еще тревожит ее…

— Ну как там? Что случилось?

— Кротов…

— Что он опять?!

— Лежит с инсультом.

— Ой, прости Господи!

— Передал мне кое-какие дела, бедняга.

Марина закивала, помогла снять куртку. Да, сейчас Кротов бедняга. А раньше, бывало, его в этом доме называли иначе. Правда, редко и сгоряча.

Пока жена разогревала поздний ужин, Андрей Павлович удалился в свой кабинет и положил половинку креста в свет настольной лампы. Отверстие для шнурка было пробито не ровно посередине, а чуть сбоку, в углу широкой медной полоски. Хотя трудно было представить, что кто-то решил повесить себе на шею чужой сломанный крест — скорее всего, его носили на запястье или вовсе убирали на тайную полку после встречи с «объектом».

— Во что я ввязался? — спросил подполковник у крестика, осторожно трогая его пальцем. Крест был еще теплый, пропитанный живым теплом его ладони. — Осталось только связаться с твоим объектом… Что ж, будем зубрить бумаги и ждать его появления.

До рассвета просидел Кречетов над папкой из портфеля генерала. Он то отбрасывал вскрытый раздел в сторону, то с трудом сдерживался, чтобы не распечатать следующие, вопреки рекомендациям Кротова.

«Старик помешался на старости лет! — в сердцах думал он, перелистывая страницы. — Такого просто не бывает…»

Но чем дальше он читал, тем яснее сознавал реальность всех этих скользких предостережений и оговорок старого генерала, оценивал вероятность того, что напечатано и написано от руки на листах из папки. Листы были явно из разного времени — старые, пожелтевшие, годов шестидесятых, и недавние, на хорошей бумаге и с минимумом информации. Были, правда, и другие «новые» — перепечатанные снимки совсем старых бумаг и документов — таких в первом разделе попалось листа три или четыре, а один среди них был вообще с дореволюционной грамматикой.

Вздохнув, Кречетов вернулся к началу. Первый раздел имел заголовок: «Общие сведения о физических свойствах и возможностях объекта».

«Это все теория, подготовительный этап для создания проекта? Или непосредственная практика?.. Но тогда я совсем ничего не понимаю. Что же, от идеи генетически совершенного сверхчеловека перешли к экспериментам? Бред!». Кречетов чувствовал себя растерянным, озадаченным и от этого — весьма раздраженным.

«Объект сам вас найдет»… Даже после беглого ознакомления с материалом папки как-то не хотелось, чтобы объект «находил его сам».

И только утром, с первыми лучами рассвета, Андрея Кречетова будто озарило: да ведь это же проверка! Правда, подобных проверок не случалось за все годы службы, но это может быть единственным разумным объяснением странного поручения генерала. Да еще в такой момент… Возможно, руководство хочет убедиться в его адекватности, в способности к несению дальнейшей службы?

Облегченно вздохнув, подполковник убрал листы первого раздела в папку и сунул в портфель. Разумеется, ничего учить не нужно. Но просмотреть все же стоит — там может содержаться ключ к тому, как лучше пройти тест руководства. Затейники!

— Конечно, проверка. Сдавать стал, раз сразу не догадался.

Но крест он решил держать при себе, вдруг понадобится…

Пока он оставил крест на письменном столе, в лучах уже рассвета, а не лампы, а сам пошел вздремнуть оставшуюся пару часов перед службой.

***

Два дня спустя, под вечер, наконец, приехала невестка с внуками. Старшего, шестилетнего Артема, Андрей Павлович в последний раз видел полгода назад, когда сын был еще жив.

Трехмесячная Ульяна была на руках у матери в день похорон, замершая, как восковая кукла, не проронив ни звука, будто чувствовала общее горе.

— Лида позвонила, и я велела ей обязательно приехать вместе с детьми, — говорила Марина, ставя на стол тарелку и прибор для мужа.

Андрей Павлович кивнул. Конечно, все правильно.

Он оглянулся через плечо на Артема, сидящего в гостиной у телевизора. С дедом мальчуган поздоровался быстро, испуганно и сразу прилип к телевизору, где шел какой-то мультфильм. «Надо будет с ним поговорить, — решил Кречетов. — Только как, о чем?»

А пока говорили с Лидой о всяких бытовых мелочах — как-то механически, неестественно. Она то и дело возвращалась к теме уборки — к вещам мужа, к его коллекции кассет Талькова, которого он обожал, и которого она сама никогда не любила, но теперь не смела выбросить. Лиду словно зациклило на быту. Так, наверное, мозг спасался от ноши непосильных чувств и переживаний.

Андрею Павловичу было жаль невестку — она выглядела ужасно и была совершенно растерянной. Еще бы — вот так, вдруг, остаться одной, с двумя детьми… У нее, конечно, есть работа, помогут и родители, и они с Мариной, но весь страх в том, что она осталась одна, а Артем остался без папы. От них всех — ото всех! — откололся кусок.

Наконец, оставив женщин за столом, Андрей Павлович перебрался к внуку на диван. Тот даже не взглянул в его сторону, только весь напрягся, как струнка.

— Что смотришь? — спросил Андрей Павлович, не рискуя пока погладить мальчика по голове.

— Мультик, — пробормотал тот. Подумав, добавил: — Алад-дина…

— Как в школе дела?

Снова мучительно долгая пауза.

— Я в школу не хожу.

— С каких это пор?

Уже не пауза — молчание. С тех самых…

Чуть позже, когда Лида собралась уходить, а с внуком напоследок говорила Марина, Андрей Павлович решил высказать невестке свои соображения по этому поводу. Заговорил напрямую:

— Когда Артем пойдет в школу?

Лида от вопроса смутилась — отвела взор, поджала губы.

— Да, понимаю, что уже надо… Просто я отчего-то боялась его отпускать. И хотелось, чтобы он вначале все это пережил…

— Он еще очень долго будет это переживать. Но нельзя ребенку слишком долго прятаться — надо возвращаться в жизнь.

Лида кивала, словно соглашаясь, но глаз на свёкра не поднимала.

«Надо будет позвонить, проконтролировать, — подумал было Андрей Павлович, но тут же одернул себя: — Успокойся со своим контролем, ты не на службе».

По странному стечению обстоятельств в этот же вечер ему самому позвонил старый друг — священник отец Александр. В последний месяц он был в отъезде, где-то в глубинке, и о смерти сына давнего товарища ничего не знал.

Андрей Павлович рассказал ему обо всем сразу же, хоть и через силу. «Сколько же еще мне придется это говорить? Будто куски мяса из себя вырезаю… А ведь только семь дней прошло — только неделя, как его нет». Еще тяжелее становилось оттого, что фотография сына стояла прямо перед ним на письменном столе — простая и такая живая, в отличие от официальной и строгой, той, что была теперь в гостиной, перевязанная черной лентой. Как взглянул, так и не мог больше отвести взгляда. И на него в ответ смотрел из-за холодного стеклышка высокий, крепкий молодой мужчина в военной форме — светловолосый, с очень простым и открытым лицом.

— Страшно, — вздохнул отец Александр. Голос его не дрогнул от жалости. — Прими соболезнования. Отпели?

— Конечно. Все, как надо… Отец Александр?

— Да?

— А вот скажи мне — почему такое случается? Пути Господни неисповедимы, так что ли?

Отец Александр вздохнул.

— Мы ведь и вправду не знаем промысла Божьего. Кого и для чего он в мир приводит? Кого и для чего забирает… Я Гену знал — хороший был человек, жил по-честному. Таких мало сейчас. А вам, живым, сейчас нужно его помянуть, а друг за друга держаться крепче прежнего. У тебя жена, дочь, внуки… Надо же Лиде помочь. Ей детей, твоих внуков, поднимать.

— Внуков… Я как с Артемом говорить не знаю. Понимаю, что теперь я ему вдвойне нужнее, а не знаю, как…

— Как не знаешь? Что ж тебе, внуки — не дети?

— Да дети, конечно.

— И я вот еще что скажу — перед Христом мы все братья и сестры. А дети — это души, которые нам вверяются для воспитания. И в испытание. Тяжело. Но такой вот крест тебе достался…

Тут Кречетова кольнуло свежее тревожное воспоминание.

— Крест… — протянул он. — А скажи мне, отец, что значит сломанный крест?

— Сломанный? — переспросил настороженно отец Александр. — У тебя сломался?..

— Нет-нет! Ни у кого не сломался. Просто ко мне попал — уже сломанный, старинный. Нижняя половина, если быть точным.

— Зачем это тебе? Ты же никогда антиквариатом не занимался.

— Да я и не из интереса к антиквариату. Он, я думаю, и ценности большой не представляет.

— В церковь его отнеси или в музей. Лучше не держи у себя такую вещь. Особенно сейчас. Чужой, сломанный крест! Господи…

— Хорошо, спасибо за совет. Жути нагнал…

— Я не для жути. Но такое и вправду не к добру. Нехорошая, думается мне, вещь…

Кречетов кивнул, переводя взор с фотографии сына на лежащий рядом крест — избавиться от которого он не имел ни права, ни желания.

***

В ночь с субботы на воскресенье (на девятый день) Андрея Павловича разбудил телефонный звонок. Было только двенадцать, он лег полчаса назад, но уснул очень крепко и поначалу принял звонок за будильник.

Звонил капитан Владимир Савин и, судя по голосу и сбивчивой речи, был очень взволнован.

— Простите, что разбудил, Андрей Павлович. Но дело крайне… невероятное. Это важно!

— Говори, что стряслось.

— Спиридович…

— Есть новая информация?

— Да, Андрей Павлович, он мертв. И вся банда. Убиты в его особняке. Одним разом…

Кречетов вскочил с постели, чуть не врезавшись в стеллаж с книгами — забыл, что все еще ночует в кабинете.

В последние полгода Спиридович был как бельмо на глазу — дважды попался на попытке сбыта краденных ценностей за границу, но оба раза выкрутился, во многом благодаря высокопоставленным друзьям. Из достоверных источников было известно, что он имел отношение к торговле наркотиками и даже людьми. Но взять эту гадину с поличным никак не удавалось. И тут вдруг — вся банда положена под чистую, все подельники.

— Черт знает что… — пробормотал Андрей Павлович. И, не сдержавшись, добавил: — Новый Год-то вроде не скоро.

— Происшествие очень нестандартное, Андрей Павлович. В МВД уже головы ломают…

— Так, Володя, езжай туда, я скоро буду.

— Есть, Андрей Павлович.

Кречетов мигом оделся, но прежде чем он успел выйти в коридор, какое-то чутье подсказало ему взять с собой медный крестик. К чему? Дело Спиридовича старое, к «проекту» Кротова отношения не имеющее. Но с чутьем Андрей Павлович спорить не стал — и для верности повесил медный на одну цепочку со своим, золотым и целым.

В дверях спальни уже стояла, набросив шаль, Марина. За ее спиной в комнате на телевизионном экране мерцала какая-то полуночная образовательная программа.

— Вызывают?

— Да, прости, Мариша, служба. Ложись спать, не жди.

Но Марина и сама все понимала.

— Беги…

Дом, полный мертвых хозяев, ожил от присутствия полиции и спецслужб, как мертвец — от гальванического тока.

Савин встретил командира у самых ворот. Глаза прятал, не зная, как выразить соболезнования, которые крутились на языке. К счастью, не стал говорить ничего. Правильно, на службе — только по делу.

— Вы «Пятницу Тринадцатое» смотрели? — спросил неожиданно Савин.

— Чего-чего?

— Фильм ужасов такой давний.

— Нет, я ужасы не смотрю. Мне в жизни хватает.

— Ну… Того, что здесь натворили, реально может хватить на всю оставшуюся жизнь. Я, как увидел, сразу «Пятницу Тринадцатое» вспомнил. Пойдемте. Лучше на задний двор: там все начиналось.

Началось все с трех мертвых ротвейлеров. Двоим свернули шеи, третьего ударили о дерево с такой силой, что он почти обмотался вокруг ствола.

— Не слабо? — кивнул в сторону туши Савин. — Дальше бандиты пойдут — в такой же кондиции.

Здоровенный бугай, телохранитель Спиридовича, был убит в гараже лопатой — практически разрублен ею пополам.

Единственная женщина из всей банды — немолодая мадам, набиравшая девушек для продажи в бордели и гаремы — была повешена в бильярдной на вентиляторе под самым потолком. Вентилятор всё еще вращался вместе с ней.

«Ханурика» — убийцу и насильника, пожалуй, самого гнусного типа из всех, убитых этим вечером — оглушили, а после запихнули целиком в итальянский жарочный шкаф.

Бухгалтер банды лежал в кабинете, раздавленный полутонным сейфом, вынутым из стены.

Еще трем людям — средним «браткам» — попросту свернули шеи.

Два последних трупа обнаружили в хозяйской комнате. Это были черноволосый молодой человек и сам хозяин, Спиридович. Последнего опознали только по перстням на руках и татуировкам, потому как лицо было практически полностью уничтожено.

— На голову натянули два плотных мусорных мешка, а затем раздавили, — нехотя рассказывал Савин.

Кречетов почувствовал, как тошнота подходит к горлу: под темным полиэтиленом угадывался бесформенный ком с разинутым, сломанным ртом.

— Размозжили чем-то?

— Нет. Эксперты утверждают, что именно раздавили.

— Как?

— Неизвестно. Один сказал, что похоже, будто двумя колесами от Камаза долго-долго мяли.

— Собаке — собачья смерть. А с этим что? — Андрей Павлович кивнул в сторону парня в кресле у двери.

— Два сквозных огнестрельных ранения в брюшную полость. Чудесная, легкая смерть, — сообщил Савин и тут же смутился, испугавшись, что сболтнул лишнего.

— Кто он?

— Неизвестно. В данный момент устанавливаем личность. Но он не из банды — это точно. Застрелил его сам Спиридович из своего пистолета. Похоже, видел, как его подельников убирали одного за другим, и засел у себя в комнате. Этот парень вошел как раз, когда он был на взводе и…

— Попал под горячую руку.

— Под горячий пистолет.

— Бедолага… Савин, приведи-ка сюда одного из судмедэкспертов. Хочу услышать его мнение об этом ужастике.

Савин кивнул и поспешил на первый этаж, а Андрей Павлович подошел к молодому человеку в кресле.

«Ведь года на три младше моего Гены», — подумал он с искренней, глубокой жалостью.

Парень действительно был очень молодой, лет двадцати пяти, с тугими черными кудрями, угольно-черными бровями и ресницами. Кречетов заметил шрамы на бледном лице — один, перебивший соболиную бровь, как от сорванного пирсинга, только глубже и грубее, и другой, на нижней губе, будто от случайного пореза ножом или бритвой. Парень был красив, но не идеальной правильностью черт, а удивительным, поистине евразийским, их сочетанием.

Одет парень был достаточно просто — узкие брюки, белая рубашка, кожаные ботинки. То ли мажор, то ли обычный студент. Лишь маленькие золотые серьги-колечки не вписывались в общий «среднестатистический» образ.

Что же привело этого странного мальчишку сюда? Отчаяние, перспектива «нужного» знакомства?..

Вдруг от сквозняка всколыхнулась ткань рубашки на груди парня, и Андрею Павловичу померещилось, что тот вздохнул. Он шарахнулся прочь от этого наваждения и решил от греха подальше закрыть распахнутое настежь окно.

Под стенами особняка Спиридовича отцветал сад, шикарный, словно сказочный — дизайнерский шедевр с горками, арками, беседкой и прудом, в котором плавали растревоженные к ночи утки.

Андрей Павлович на несколько секунд задержал взгляд на подсвеченных верхушках декоративных деревьев, сделал глубокий вдох и затворил окно. И — то ли холодный воздух был виноват, то ли пыльца растений — но в носу защекотало, и он чихнул.

— Будьте здоровы! — пожелал ему приятный, чуть вкрадчивый и насмешливый мужской голос.

Кречетов обернулся, но обнаружил, что в комнату никто не заходил. В окружающей обстановке ничего не изменилось, за исключением единственной детали — глаза молодого симпатичного трупа, сидящего в кресле у двери, были открыты. «Просто сокращение мышц, — объяснил себе Андрей Павлович, — такое часто случается». Но нет — эти ярко-голубые, бирюзовые глаза смотрели прямо на него, и смотрели внимательно.

— Ну как вам, Андрей Павлович?

— Что?..

— Спрашиваю — как вам все это. Я не переборщил? Просто с таким отребьем церемониться неохота. А хотелось сделать вам приятное — подарок к началу сотрудничества…

Кречетов зажмурил глаза и с силой провел ладонью по лицу.

— Не волнуйтесь так, Андрей Палыч! Вы же подполковник — вам не идет. Ну… Подойдите. Ближе, ближе…

Труп выпрямился в кресле и улыбнулся, протягивая Кречетову руку. Тот подошел, взялся за нее — холодную, но гибкую. Парень, улыбаясь, уже почти смеясь, сжал его ладонь, покачал, будто здоровался с ребенком.

— Вот. Другое дело! Андрей Павлович Кречетов, подполковник ФСБ, сорок восемь лет, — принялся перечислять парень, словно отвечая урок, — женат, двое детей… Ой, нет! Одна дочь. Сын погиб при исполнении воинского долга на Северном Кавказе. Всё верно?

— Всё, — выдохнул Андрей Павлович. — Кто ты такой?

Парень отпустил его руку и потянулся было к своему воротнику, но тут на лестнице раздались шаги. Парень подмигнул Андрею Павловичу и снова превратился в безмятежный труп.

— Я ж вам все уже рассказал, — ворчал, протискиваясь наверх, полный пожилой судмедэксперт. Увидев Кречетова, он замолчал и, нервно пожевав губами, представился:

— Сергей Юрьевич.

— Андрей Павлович Кречетов.

— Так вот, Андрей Павлович, я вашему капитану уже обо всем рассказал. Тут все просто, — он махнул рукой на покойника в кресле, — два пулевых. Прошли навылет, пули в косяке.

— А с остальными — непросто?

— С остальными чёрт знает что. Хотя, думаю, наркоман какой-то поработал или сумасшедший. Кого-то они сильно обидели.

— Эти много кого обидели.

— Я не первый год работаю, но не видел ни разу такой…

— Жестокости?

— Силы, Андрей Павлович! Жестокости, изощренности я насмотрелся. Но тут… Я видел, как насмерть забивают лопатой, но чтобы такого лося фактически разрубить — с одного удара! Поэтому говорю, сделал это кто-то «на колесах» или псих.

— Этот мог? — Андрей Павлович указал на тихий черноволосый труп.

— Товарищ подполковник, вы что? Во-первых, он в любом случае по комплекции не подходит. Наркота наркотой, но убийца должен быть крупнее, сильнее физически. И потом, Спиридович его застрелил, но кто же его самого так уделал? Я подобные травмы видел только, когда два мужика спьяну чего-то не поделили и один на другом ногами прыгал. Но тут кости и ткани раздавлены одним махом.

— Чем?

— Ну, если бы у нас по улицам бегали терминаторы и железные дровосеки, я бы сказал, что руками. Может быть, после вскрытия обнаружатся новые сведения.

— Я свяжусь с вами, — кивнул Савин.

— Давайте, — вздохнул эксперт. — Теперь я, с вашего разрешения…

— Да, спасибо. Всего доброго…

Судмедэксперт также пробубнил что-то на прощание и поспешил покинуть комнату.

Савин принялся что-то рассказывать и о том, как мало пока удалось найти в доме бумаг и документов, которые можно приобщить к делу, и о том, что нельзя уступать это дело МВД. Кречетов слушал, понимал, анализировал информацию — на автомате. Но одна главная мысль сейчас владела им. С этой мыслью всё вставало на свои места — с ног на голову…

Когда Савин уже исчез в деревянном колодце винтовой лестницы, ведущей из спальни вниз, Андрей Павлович подошел к парню в кресле, торопливо и аккуратно расстегнул его воротник, потянул за кожаный шнурок на холодной шее… и вытянул верхнюю половину сломанного медного креста.

Парень не шевелился — мертвее мертвого, херувимчик новопреставленный…

— Андрей Павлович, — позвал снизу Савин. — Что-то случилось?

— Нет. Просто кое-что в голову пришло… Иду.

***

В эту ночь Андрей Павлович вновь не сомкнул глаз до рассвета. Он заперся в своем кабинете, вновь перечитал первый раздел, принялся читать второй — пытался маниакально зубрить, как и было изначально приказано. Затем Кречетов открыл третий раздел, но читать уже не смог — мозг отказывался воспринимать информацию. Набор слов — бессмысленный по форме и жуткий по сути — роился перед глазами, как в ночь перед экзаменом.

И никак не шло из головы бледное лицо с двумя тонкими шрамами и ярко-голубыми глазами.

Или он умом тронулся с горя?..

«А ведь уже девятый день…» — подумал Андрей Павлович вдруг, мигом остыв от лихорадочного состояния, в котором пребывал последние несколько часов.

Решив, что надо поспать хоть немного, Андрей Павлович вновь лег в кабинете, заперев дверь.

На девятый день собралась семья: Лида, уже без детей, и Аня, сестра Гены. Приехал и отец Александр.

Марина, приготовив скромную закуску, сама накрыла на стол, сама встречала всех. Андрей Павлович вышел в последний момент, обнялся с дочерью, с отцом Александром, спросил Лиду про детей.

— Всё хорошо? — тихо и быстро спросила его жена, когда уже садились за стол.

Андрей Павлович кивнул. «Хорошо, — только и подумал он. — Когда тебе подмигивают посторонние покойники, это ведь к удаче?..»

Налили всем по стопке, подняли, не чокаясь. Андрей Павлович посмотрел на фотографию Гены и только поднес рюмку к губам, как в дверь позвонили. Он хотел сначала выпить, а потом открыть, но звонок не утихал.

— Да кто же там? — раздосадовано ахнула Марина.

Андрей Павлович поставил рюмку на стол и пошел открывать. «Наверняка, какая-нибудь дурная соседка, старушка, которой недостает внимания», — подумал он с неожиданной злостью.

Но за дверью стоял вчерашний покойник. Увидев Кречетова, он улыбнулся и отпустил кнопку звонка.

— Здравы будьте, Андрей Палыч…

Тот же голос, та же улыбка — только губы заметно порозовели и короткая чёрточка шрама проступила чётче. Теперь и одет парень был просто и небрежно: кеды, джинсы, свободная черная футболка с мордой озверевшего волка, потертая кожаная куртка и бесформенный рюкзак. Эта одежда казалась наброшенной на его тело, будто тряпье — соблюдает он эти ваши приличия и отвяжитесь.

— Подумал, что надо бы заглянуть, поговорить, но… Я, вижу, не вовремя.

Парень умолк, глядя на Андрея Павловича — мол, прогонишь или нет?

— Это… По работе, срочно! — крикнул Кречетов обернувшись на приоткрытую дверь гостиной. Затем он оттолкнул парня от порога и процедил сквозь зубы: — Только быстро.

— А, вы таинственную папочку Кротова читали? Тогда быстро поговорим… — засмеялся парень. — Пойдемте, у лифта покурим.

Они вышли в холодный, просвистанный сквозняками тамбур между квартирами, лифтами и лестницей.

Парень взъерошил свои густые, непослушные волосы, оказавшиеся внутри, у самой головы влажными, — Андрей Павлович даже почувствовал запах шампуня.

— Только из морга — в душ, и к начальству! — улыбнулся парень, сверкнув жемчужными зубами. — Представляете лица патологоанатомов: «Мы его потеряли!»?

Парень закурил длинную черную сигарету и Кречетов разглядел кольца на его руках. На левой — серебряное, с оскалившейся не то пёсьей, не то волчьей мордой; на правой — два золотых: на большом современное, гибкое, как ремешок от часов, а на мизинце — старинный, маленький, будто женский, перстенёк с изумрудом.

В ушах у него по-прежнему были серьги-колечки, но в левом прибавилось еще два золотых «гвоздика».

— Что, нравлюсь? — уже зло и холодно ухмыльнулся он. — Ну же, выкладывайте, что читали.

— Объект, — произнес Андрей Павлович. — Существо, обладающее аномальной силой, выносливостью, живучестью.

— Ага… Именно оно.

— Легко входит в доверие к людям, однако эмоционально нестабилен, вспыльчив, мстителен.

— Старый Крот так написал? Вот мудак!

— Генерал Кротов вообще не слишком лестно о тебе отозвался. Я продолжу, если позволишь?

Парень легонько хлопнул себя по губам.

— Конечно-конечно!

— …Изобретателен, умен, жесток. Моральные принципы практически отсутствуют. Сексуально неразборчив.

Парень загнулся от приступа хохота. Кречетов продолжил.

— …Рекомендуется максимально использовать, как положительные, так и отрицательные свойства объекта. Не допускается эмоциональный контакт куратора проекта с объектом.

— За первый раздел вам пятерка, Андрей Палыч! А второй штудировали?

— Читал.

— Интересно?

— Это правда? То, что там написано.

— Больше скажу — стараниями Крота, там, в его папочке, не вся правда.

— А про эксперименты над добровольцами и заключенными?

— По большей части над заключенными. Да, было дело.

— И про аналогичные эксперименты за рубежом?

— Правда.

— А о твоих пристрастиях?

— Эротических?

— Гастрономических.

— Это, дорогой Андрей Палыч, не пристрастия, а суровая жизненная необходимость.

— Это болезнь?

— Своего рода.

— Лекарства нет?

— Не нашли. И не думаю, что усиленно ищут. Если лишусь своей болезни — лишусь и силы, и выносливости.

— Другие такие есть?

— Не знаком.

— А питаться можно только таким странным способом? Иначе никак?

— Увы! Впрочем, кровь ведь не противнее паленой водки. Как мне думается.

— У Спиридовича дома тоже к кому-нибудь приложился?

— Фу на вас, Андрей Палыч! Смерти моей хотите безвременной? Те люди давно испортились! — парень заглянул за угол и выбросил окурок в мусоропровод. — Что ж, Андрей Палыч, а как вам третий раздел? Его хорошенько проштудировали?

— Не успел. У меня было мало времени. Имя будет в конце?

— Какое имя?

— Твое. Его я пока не нашел.

— Ну так придумайте. Имя или кличку. Со всеми этими легендами, прикрытиями — да зачем мне имя?

— Как твой командир, я приказываю назвать имя.

— Официально вы не командир, вы — куратор проекта. Официально меня настоящего вообще не существует. Называйте, как хотите. Крот обычно начинал разговор со слов: «Есть дело».

Парень достал из кармана мобильный, набрал какой-то номер и стал просто смотреть на экран, слушая гудки.

— Это я вам звоню. Сохраните номер, вызывайте, когда понадоблюсь. Звоните, пишите — как удобно.

— И когда ты можешь мне понадобиться?

— Да когда угодно. Кого-то соблазнить, кому-то оторвать голову… Не беспокойтесь, теперь у вас появится много интересных дел.

— И как мне записать тебя в адресной книге?

— «Объект»! А как еще? Честное слово, не обижусь, не стану проявлять свою мстительность и жестокость. А что касается сексуальной неразборчивости… мне как раз пора. Пойду, как говорится, бесов потешу. Если у вас, конечно, нет ко мне вопросов и предложений.

— Нет.

— Тогда читайте дальше инструкцию по эксплуатации. И, пожалуйста, Андрей Павлович, вызовите меня через месяц. Будет дело, не будет — не важно.

— Зачем?

Парень криво усмехнулся.

— Кротов, как самый одаренный, поместил этот пункт в последний раздел. Читайте, Андрей Палыч. До встречи.

«Объект» шутливо козырнул и исчез за дверью черной лестницы.

«Он — тварь!» — вспомнился Андрею Павловичу судорожный хрип Кротова. Но ведь твари не бывают так похожи на людей…

— Андрей, — раздался в общем коридоре голос жены. — Тебе на мобильный звонили. Что-то случилось?

— Нет. Прости, Мариша, иду!

Кречетов вернулся в гостиную, сел на свое место, взял отставленную рюмку — будто и не уходил никуда, а просто жизнь на паузу поставил. Но лица и взгляды окружающих выдавали реальность его отсутствия. Дочь и отец Александр были искренне встревожены, Лида — почти обижена. Марина умело делала хорошую мину при плохой игре — о чем вы, дорогие гости, все хорошо!

Только взгляд Гены на фотографии не изменился.

Андрей Павлович, глядя на него, приподнял рюмку, выпил, наконец, вслед за остальными.

— Простите, служба. Лида, как у Артема дела в школе?